Заморозки (СИ) - Щепетнев Василий Павлович - Страница 23

А если нас национализируют? Что ж, тогда Диагностический Центр перейдёт братскому ливийскому народу, а знания — знания останутся при нас.

Но не национализируют.

Все уже давно спали, а я сидел и смотрел на африканское небо. Думал. Молоденькая луна давно ушла за горизонт, зато звёзды светили ярко, у нас они поскромнее будут.

Итак, что я имею?

Я много чего имею, с точки зрения советского студента. Да хоть и не студента. Вопрос в том, а что я хочу иметь?

В августе начнется матч с Карповым. На Филиппинах, в курортном городке Багио. Оно и не самое удобное место для нас обоих, но зато куш большой: три миллиона долларов победителю, два — проигравшему. Чистыми, то есть ФИДЕ получит свою долю отдельно.

Если я смогу победить — а я буду стараться — через год матч-реванш на тех же условиях. И вполне вероятен матч с Фишером за звание абсолютного чемпиона на ещё лучших условиях. То есть заработать в ближайшие два-три года десять миллионов не гарантировано, но вполне реально. Играй и выигрывай.

Но.

Но в Союзе мне миллионы ни к чему. Абсолютно. В Союзе мне не потратить того, что у меня уже есть. Нет, я, конечно, могу скупать у частных коллекционеров картины, иконы или золото-бриллианты, но мне они не нужны. Зачем? Чтобы потом продать? Иконам место в церкви, картинам в музее, а золото-бриллианты на самый черный день у меня есть. У меня деньги хранятся а) в советских банках, б) в европейских банках и с) в американских банках. А теперь вот и в Ливии коммерческий проект. Чтобы финансовая система разом рухнула во всех странах — это вряд ли.

Отдать деньжищи в Фонд Мира, Советский Красный Крест или ДОСААФ? Они-то их возьмут, с удовольствием возьмут, они и сейчас пишут письма с просьбами о вспомоществовании, взывая к сознательности и ответственности. Но, прочтя несколько подобных писем, я перестал их даже вскрывать. Обыкновенные бюрократические конторы. Не вижу я пользы в плакатах «Уничтожайте мух!», а других следов деятельности Советского Красного Креста я не нахожу. Да, служащие Красного Креста получают зарплаты, присутствуют на заседаниях, иногда проводят месячники по борьбе с кишечными инфекциями путём помещения в местную прессу статей соответствующей тематики. Те, кто повыше, посещают братские социалистические страны в порядке обмена опытом, а те, кто на самом верху — и небратские, капиталистические, чтобы узнать, как там обстоят дела. Но тратить на чиновников свои кровные я не буду.

И потому лучше я построю здесь лечебное заведение, да и посмотрю, что из этого получится. Просто, чтобы деньги не лежали в банках мёртвым грузом, не кредитовали чужую мне экономику.

Но это не мечта. То есть совсем не мечта. Пустяк.

А какая же у меня мечта? Стать Главным Комсомольцем страны? Так это не в шахматы нужно играть, а совсем в другие игры. Куда более сложные, чем шахматы, и куда более жестокие, чем бои без правил. А, главное, зачем? Говорить «есть!», когда отдают приказ? А когда не отдают, молчать?

Это я и сейчас умею.

Я плавал в бассейне. Он небольшой, от стенки до стенки двенадцать с половиной метров. Туда-сюда — двадцать пять. Четыре раза туда-сюда — стометровка. Простая арифметика.

Что ж, можно и так. А можно вздохнуть — и проплыть эти метры под водой. И тоже четыре раза туда-сюда. Тренировка и сердечно-сосудистой, и дыхательной системы одновременно. Возрастает толерантность к гипоксии, что должно сказаться положительно во время шахматной партии. Мозг сможет интенсивно работать до последней минуты игры.

Пока у меня уникальная ситуация. Есть чистые деньги, то есть деньги, заработанные законным путем, и есть возможность легко выезжать из страны. Но не факт, что это навсегда. Совсем не факт. Потому не до благодушия мне.

Нужно побеждать.

Я и тренируюсь. Дошёл до того, что могу три минуты пробыть под водой, не всплывая.

Одна загвоздка: по закону Архимеда: наполненные воздухом легкие обеспечивают положительную плавучесть, и выталкивают из воды.

А если — выдохнуть?

30 июня 1978 года, четверг

Выпускной вечер

— Нужен ящик коньяка. Непременно ящик, — сказала Нина Зайцева. — Мы рассчитывали на… неважно, но не получилось.

— Зачем тебе столько коньяка, Нина? — спросил я.

— На сегодняшний вечер, Чижик, неужели не догадываешься?

Сегодня у нас выпускной вечер. Прощание со школой, то бишь с институтом. И провести его нужно так, чтобы запомнилось. Заказали не ресторан, ресторанов в Черноземске всего ничего, заказали кафе. Но большое, больше иного ресторана. Нам маленькое не годится: лечфак выпускает триста врачей. Не все они пойдут пировать, но ведь будут и приглашенные преподаватели!

— Видишь ли, Нина, на нашу группу, на то, что от неё осталось, ящик коньяка — это слишком много.

Действительно, сейчас я не пью вовсе, через три недели матч с Карповым, нехорошо сбивать прицел. Двое выпускниц нашей группы беременны (нет, не Лиса и не Пантера), им тоже пить не стоит, и получается на оставшихся по две с лишним бутылки? Перебор, учитывая, что многие, особенно леди, предпочитают вино, да и водкой не брезгают. Водка — штука простая, вода и спирт, прозрачная и без обману, если места знать, а коньяк — он тёмный, бог их знает, чего они туда плеснули.

— А на весь институт — слишком мало. Что такое ящик коньяка на триста человек? Только дразнить.

— Неправильно считаешь, Чижик, хоть и шахматист. Коньяк — это для профессорского стола, понятно? Была договоренность, что в третьем гастрономе нам оставят ящик, но, сам знаешь, что сейчас делается.

Я знаю. Сейчас идёт борьба со всякого рода негативными явлениями. В том числе и с торговлей с чёрного хода. Непримиримая и беспощадная борьба, да. И потому никто рисковать ради студенческого выпускного не хочет. В общую очередь, в общую очередь. А в общей очереди — одну бутылку в руки! Не говоря уже о том, что коньяка может и не хватить: в наших солнечных республиках тоже идёт борьба со всякого рода дельцами и гешефтмахерами. Закрывают подпольные заводики по производству вина и коньяка, заводики, производящие продукцию со всяческими нарушениями, заводики, которые почему-то прежде оказывались вне поля зрения соответствующих органов. Сейчас наводится порядок, но пока заводиков правильных, заводиков, действующих строго в рамках закона, не так и много, и продукции этих заводиков не хватает, чтобы обеспечить растущие потребности советского народа, численность которого превысила двести шестьдесят миллионов человек. В Москву, Ленинград, Прибалтику и некоторые другие республики коньяк поставляется в первую очередь, а Чернозёмск, что Чернозёмск… Коньяк ни разу не продукт первой необходимости.

— Ладно, понял. Но от меня ты что ожидаешь?

— Коньяк и ожидаю. Ты — чемпион, орденоносец, Герой, неужели не достанешь ящик коньяка? Сам, через Ольгу, через друзей в милиции, театре, да и вообще?

— Бутылку — легко, — согласился я. — Но ящик? Да еще срочно, к вечеру? Где ж ты раньше была, дорогая редакция?

— Не хотела тебя грузить, надеялась на… ну, неважно. Тот вариант провалился, и что прикажешь делать? Поить профессоров «Чернозёмской Старкой»?

— Неплохая, между прочим, старка, — ответил я.

— Но это же позор! Никогда такого не было, даже в войну как-то находили.

— Правда?

— Ну, не ящик, но бутылку-другую на стол ставили. А сейчас, получается, не можем. Что же делать, Чижик?

— Ты на машине?

У Нины тоже был свой автомобиль, купленный на стройотрядовские деньги. «Москвич-408», старый, с круглыми фарами, с аварией в анамнезе, но — свой. Нина купила его за недорого после пятого курса, долго ремонтировала — с помощью Яши Шифферса, но и сама оказалась не промах, — и теперь рассекала по Чернозёмску гордо и независимо.

— На машине! — с надеждой ответила Нина.

— Тогда идём, — я провёл её на кухню, где стоял ящик коньяка «Ахтамар» и ящик польской водки с медицинским названием «Соплица».