Флорентийская блудница - Ланитова Лана - Страница 4

– Да, доктор, вы совершенно правы.

– И вот то, что для иной дамы, более простого происхождения, является сущим пустяком, то такой женщиной, как Глафира Сергеевна, может быть расценено, как нечто важное и исключительное. Словом, ваша супруга крайне впечатлительна. И сейчас ей нужен только покой. И ничего более. А в среду я её осмотрю повторно.

В конце широкого коридора старинного особняка Мельниковых располагался уютный диванчик, возле которого стояла этажерка с подсвечником. Все три свечи ярко горели, освещая темноту небольшой ниши. Но вот, где-то вдалеке хлопнула одна из дверей, и легкий сквозняк, ворвавшись в коридор, потушил пламя. И с этого момента разговор доктора и отставного майора Мельникова слушал еще один джентльмен, не пожелавший себя обнаружить двум другим. Этот новый гость оставался для них невидимым.

Темные глаза с тревогой взирали на седенького доктора. А после незнакомец усмехнулся и тихо произнес:

– А вот тут вы решительно правы, доктор. Глафира Сергеевна очень тонкая штучка. И крайне впечатлительна. За что я её и люблю…

А далее незнакомец покачал головою и, пройдя сквозь кирпичную стену, очутился возле Глашиной кровати. Глафира, утихомиренная валерианой, крепко спала, уткнув нос в уголок подушки. Русые волосы разметались вокруг ее светлого лица. За длинными ресницами быстро двигались зрачки.

Демон вздохнул и, наклонившись, поцеловал её в лоб. А после отошел от кровати и растаял в длинном луче догорающей свечи.

До утра она спала без сновидений. На рассвете следующего дня Глаша почувствовала себя необычайно бодро и даже засобиралась пойти с детьми на прогулку.

– Нет, Глашенька. Доктор настаивал на постельном режиме, – строго сказал муж. – Сейчас тебе принесут завтрак прямо в постель. А потом ты снова будешь спать.

– Сережа, я не больна. Это уже слишком. Не стоит возиться со мною, как с ребенком. Я неплохо себя чувствую. И я соскучилась по мальчикам.

– Никуда твои мальчики от тебя не денутся. Они с гувернанткой, и Руся с Наташей ей помогают. Пока ты спала, они были здесь, в твоей спальне. Ольга Александровна просила их не шуметь. Они великолепно слушаются ее. Уже с утра она увела их на прогулку. Так что, не беспокойся. У нас дома всё в порядке. Завтра, если тебе станет лучше, будем все вместе наряжать нашу ёлочку. Сегодня Степан обещал ее укоротить и установить в гостиной.

– Ёлочка… – улыбнулась Глафира. – Скоро ведь Рождество…

– В том-то и дело, любимая, – он поцеловал ее в висок. – К Рождеству ты нужна нам здоровой и невредимой. А потому после завтрака снова выпей капель и спать, как приказал доктор.

После принятия успокоительного она и вправду довольно быстро заснула – полетела в глубокий омут сна, который начался с едва различимых аккордов такой теперь знакомой, но волнительной музыки великого Альбинони. Сначала музыка звучала тихо, прорываясь в ее сон отдельными фрагментами, лишь постепенно набирая свою мощь. Пока Глафира слушала ее с упоением, она находилась в темном пространстве, в коем, как ей казалось, отсутствовали какие либо предметы. Вокруг лежала густая тьма, прерываемая вспышками далеких лучей, похожих на соцветия белых газовых астр.

Потом неведомая тьма озарилась ярким, но холодным светом. Глафира поняла, что перед нею простирается звездное ночное небо с величавой и влажной луной. Она осмотрелась и увидела себя, стоящей посредине лавандового поля.

– Я снова здесь, в его царстве, – прошептала она. – Я сплю в своем сне? Или это ЕГО сон? Или это сон Володи? Где же они оба?

Она наклонилась к цветам и осторожно потрогала их пальцами. Прохладные соцветия приятно щекотали ладони. Тонкий аромат мягко окутал голову. Рядом с лиловым маревом она увидела струи белого тумана. Он стелился прямо над полем, делая округу таинственной и невидимой глазу. Глафира сделала несколько шагов навстречу молочной дымке.

Зыбкое пространство просветлело, обозначив сквозь белые клубы деревянные бревна двухэтажного сруба. Она подошла ещё ближе и увидела до боли знакомые очертания Махневской бани.

Лиловое поле отступило назад и растворилось в густой пелене. Когда она обернулась, то обнаружила позади себя уже не лаванду, а воду Махневского пруда. Диск Селены золотил полоску, идущую от противоположного камышового брега до того, на котором стояла Глафира. Взгляд опустился ниже – теперь ее босые ступни утопали в мокром прибрежном песке. Бесшумные волны набегали на кромку суши, облизывая мелкие камни и сочную осоку. Она сделала несколько шагов к дому. Справа проступили корявые стволы старой ветлы и несколько сосен со змеевидными и узловатыми корнями. Далее темнел смешанный лес. Она приблизилась к бане. Дверь в нее была чуть приоткрыта, выпуская наружу полоску теплого света.

– Господи, здесь всё так же, как и тогда, – прошептала она. – Кто сейчас выйдет за мной? Володя? Игнат? Виктор? Кто же? Кто приведет меня в то место, где всегда пахло пороком? То место, где я теряла над собою контроль.

Она робко поднялась по деревянным ступеням и ухватилась за массивную кованую ручку. И как это часто бывает во сне, пространство на миг ускользнуло от неё вместе с шелестящими ветками старой ветлы и мокрым песком. В одно мгновение она оказалась уже в теплой и светлой горнице. Здесь так знакомо пахло можжевельником и березовыми вениками. К этим ароматам присоединились запахи свежей сдобы, горячего чая, меда, ветчины и дорогих сигар. В комнате не было ни души. Казалось, что люди из нее вышли лишь пару минут назад – даже деревянные стулья были небрежно отодвинуты от стола. А в пепельнице, уносясь в потолок серой дымной стрелой, таял кончик дорогой сигары. На столе, покрытом чистой льняной скатертью, стоял фарфоровый чайный сервиз с остатками недопитого в чашках чая. Рядом располагалось блюдо с печеными булками и кренделями с маком. Тут же круглился берестяной туесок с прозрачным липовым медом, в котором навеки замерла маленькая пчёлка. В миске томилась моченая брусника. А рядом с ней пестрело блюдо с пластами розоватого окорока и желтого ноздрястого сыра. Бутылка со сладкой Люнелью завершала сей прекрасный натюрморт. Правда, помимо Люнели, недалеко от стола, на небольшой этажерке, красовалось несколько бутылок с ромом, коньяком и портвейном.

Она внимательно разглядела и ту самую дверь, что вела в предбанник и парную. Пальцы осторожно потрогали гладкую мозаику дверного полотна. Дверь была теплой от горячего пара.

– Володя, – робко позвала она. – Владимир Иванович…

От тихих звуков колыхнулось пространство, исказив всю картину, словно в кривом зеркале. Изображение горницы внезапно стало плоским, словно на бумаге. А с пола потянуло сыростью и стылым воздухом. Глазами она отыскала ту самую лестницу, по которой много раз поднималась на второй этаж. И как только босые ноги почувствовали гладкую теплоту сосновых досок, как какой-то невидимый вихрь перенес ее сразу же на второй этаж. Она обнаружила себя, сидящей на кровати. Руки прикоснулись к груди – сорочка пропала. Растаяла в горячих руках так, словно была сделана из мыльной пены, а не крепкой ткани. Теперь Глафира была полностью обнажена.

В этой комнате было светло. Белые, оплывшие свечи горели повсюду – они стояли на старинном комоде, и на столе, в витом бронзовом подсвечнике. Несколько свечей трепетало на подоконнике.

Музыка великого Альбинони давно пропала. Вокруг царила тягостная тишина, в которой Глаша различала чей-то зловещий и прерывистый шепот.

– Володя! Володя, ты где? Отзовись, мне страшно, – произнесла она.

От звуков её голоса дрогнул свечной огонь. В тот же миг странный шепот усилился. От страха она поджала босые ноги и забралась на кровать, почти к самому изголовью.

– Во-ло-дя, ну где же ты? Мне страшно…

Позади себя она услышала твердые мужские шаги. Она повернула голову, но никого не увидела. То место, где прозвучали шаги, оставалось пустым. Квадрат лунного света озарял некрашеные половицы, покрытые мягким домотканым половичком.