Четырнадцать дней для Вероники (СИ) - Мусникова Наталья Алексеевна - Страница 21

Я отчаянно отбивалась, вертелась, всеми силами пытаясь избавиться от невероятной гадости, и с каждым моим рывком чувствовала, как проясняется в голове, как всё послушней становятся руки и ноги, как растворяется, уходит такое пугающее теперь небытие. Мне снова хотелось жить и нормально дышать, хоть голова и была пустой и звонкой, словно новый барабан.

- Хвала свету, - негромко, с заметной усталой дрожью произнёс над моим ухом голос, который я без труда узнала бы и из миллиона других.

Воспоминания яркими вспышками стали разворачиваться перед моим внутренним взором, каждый раз заставляя вздрагивать и хвататься за голову. Ой, как же это всё-таки больно: вспоминать! Я сжала ладонями пульсирующую от боли голову и вяло поморщилась, услышав менторский тон Тобиаса:

- Это тебе наука на будущее, чтобы всякую дрянь в рот не пихала. Это же надо было додуматься забудь-травы наесться! И где ты её только раздобыла, горе моё?

Хороший вопрос, правильный такой. Только вот ответа у меня на него нет. У меня вообще многие воспоминания ещё не вернулись, я помню лишь то, что связано с Тобиасом. Проклятая забудь-трава, даже тут нагадить ухитрилась!

Я попыталась осторожно отодвинуться от инквизитора, но тут выяснилось, что двигаться мне некуда, потому как я сижу у него на коленях, и одной рукой меня крепко удерживают от падения с этих самых коленей. И то, что сидеть мне не очень удобно, ясно указывает на то, что движет господином Тобиасом не только желание помочь страждущей, но и менее возвышенные чувства. А проклятие-то по-прежнему в силе…

- Пусти! – я отчаянно рванулась, забилась, словно птица в клетке. – Немедленно отпусти меня и никогда больше не трогай!

Серые глаза полыхнули так, что им даже самая яркая молния позавидовала бы, губы инквизитора сжались, превратившись в тонкую линию, но вместо того, чтобы отпустить, меня лишь крепче прижали, стиснув так, что я собственными рёбрами все пуговицы на камзоле пересчитала.

- Не отпущу.

Да кто бы сомневался, Тоби, поди, и родами поперёк шёл!

- Не отпущу, пока ты не расскажешь мне всю правду.

Рассказать о проклятии или нет? Тобиас, в отличие от его слуги, полуправдой ограничиваться не станет, непременно подробностей потребует и деталей вплоть до самых мелких. Может, сказать, что я ничего не помню? Я опасливо покосилась на Тобиаса, заметила непреклонный блеск в его глазах и огорчённо поникла. Нет, такой отговоркой от него не отвязаться, господин инквизитор настроен весьма серьёзно. Ну, что ж, как говорила моя бабушка, если вы залезли в улей к лесным пчёлам, стоит ли огорчаться, что они вас покусали? Я глубоко вздохнула, виски потёрла, а затем быстрой скороговоркой выпалила, что меня прокляли, и тот, кто возжелает меня, рассыплется прахом. Думаете, Тобиаса это испугало, и он поспешил ссадить меня с колен? Как бы ни так! Вместо того чтобы ужаснуться возможной и весьма вероятной угрозы для жизни Тоби расплылся в улыбке и подрагивающим от радости голосом уточнил:

- Так ты поэтому от меня ушла?

Вот как до него достучаться, а? Я глубоко вздохнула, повернулась к Тоби, обхватила его лицо руками и, чеканя каждое слово, повторила:

- Я проклята. Тот, кто возжелает меня…

- Да помню я, - беззаботно отмахнулся этот… инквизитор на всю голову. – Ты поэтому ушла, да? Не хотела, чтобы я пострадал?

- Я и сейчас этого не хочу, - я опять задёргалась, пытаясь освободиться, - поэтому отпусти меня, пока не поздно.

- Уже поздно, - хрипло выдохнул Тобиас, накрывая мои губы своими.

Поцелуи Тоби кружили голову ничуть не хуже забудь-травы, а моментально вспыхнувший в крови огонь желаний уничтожил все страхи, сомнения, обиды, и лишь крупицы разума устало твердили, что не стоит поддаваться наслаждению, слишком суровой будет расплата.

- Нет, - с трудом выдохнула я, изо всех сил упираясь ладошками в грудь Тобиаса. – Нет, я не хочу тебя терять.

- Если ты помнишь, мы потеряли друг друга на целых пять лет, - жарко выдохнул Тобиас мне в ухо, и от его слов по телу пролетел ворох огненных мурашек.

- Кроме того, мы уже целовались, так что проклятие, если оно есть, уже активизировалось.

Я так и подскочила от этих слов, если бы Тобиас меня не держал, я бы точно на пол рухнула:

- Нет! Это же всего лишь поцелуй… Нет, только не это!

Я опять обхватила лицо Тобиаса руками, с тревогой и диким страхом принялась всматриваться в его глаза, до истерики боясь обнаружить там мутные всполохи активизировавшегося проклятия.

- Да расслабься ты, - расхохотался инквизитор, опрокидываясь вместе со мной на узкое ложе, - я лечил тебя пламенем дракона, в его огне сгорают все проклятия. Но твою заботу обо мне я оценил, честно. Слушай, а что мешало тебе сразу всё мне рассказать?

Огонь дракона? Проклятие уничтожено? От облегчения у меня звенело в ушах и перед глазами всё расплылось, я попыталась ответить Тобиасу, но не смогла даже губами пошевелить, безвольно откинулась ему на грудь, впервые со дня страшных пыток потеряв сознание. Счастье тоже может быть непосильным, особенно, когда его уже и не ждёшь и не веришь в его возможность.

Элеас фон Штубе, которого все в Лихозвонье звали просто Элеас, был человеком опытным и многое за годы своей жизни повидавшим. Он родился пятым сыном в семье небогатого дворянина и с самого детства прекрасно понимал, что оставаться в отчем дому в надежде на наследство нет никакого резона. С каждым годом четыре старших брата всё чаще намекали на то, что лишний младший рот, если не хочет закрыться навеки, должен покинуть родительский дом и начать жить своей независимой от родичей жизнью. Пока была жива не чаявшая души в младшеньком сынишке матушка, Элеас оставался дома, терпя постоянные издёвки и побои от старших братьев, учась давать им отпор, а то и убегать, если они, разъярённые непокорством младшенького, объединялись в едином порыве сократить поголовье фон Штубе на одного (пока одного!) отпрыска.

Когда добрая женщина умерла, к искреннему облегчению супруга, уже присмотревшему себе новую жену, чей папенька жаждал объединить свой капитал с аристократическим титулом, Элеас ушёл из дома, прихватив с собой краюху хлеба да пять золотых, которые заботливая матушка закопала специально для него в дальнем углу хлева. Юный аристократ, в отличие от многих других птенцов благородных семейств, не питал иллюзий о своём особенном положении в этом мире, наверное, именно поэтому леди удача улыбалась ему гораздо чаще, чем всем прочим. Элеасу повезло получить место оруженосца у одного пожилого рыцаря, который искренне привязался к юноше и старательно учил ему всем премудростям дела военного и обхождения светского. К искреннему огорчению молодого воина, его благодетель во время одного из турниров получил смертельную рану от своего же собственного бастарда и умер, не успев ничего завещать своему оруженосцу. Элеас опять оказался на улице, но в этот раз его багаж был куда более солидным: помимо нового обмундирования, короткого меча с кинжалом и месячного жалованья при нём были ещё и полученные знания, каковые и помогли ему устроиться личным телохранителем одного весьма почтенного купца. У этого купца были три дочери, все красавицы и умницы, которых отец берёг пуще всех своих сундуков с золотом. Молодой рыцарь прекрасно понимал, что сии прелестницы ему не по чину, но пылкое сердце никогда не слушало доводов разума. Средняя дочь купца особенно выделяла папенькиного телохранителя, не упускала возможности улыбнуться ему, заговорить с ним, а то и украдкой передать какой-нибудь подарок: собственноручно вышитые платок, шарф, а то и рубашку. К чести отца стоит отметить, что он противиться счастью дочери не стал и благословил её на брак с Элеасом, стребовав с молодых клятв любить и уважать друг друга и родственных уз с прочими сёстрами не разрывать. Через шесть лет, когда Элеас и его супруга находились в ожидании четвёртого отпрыска их семьи, пришло время вспомнить и исполнить клятву о родственных узах.