УТЕС ДРАКОНА. Палеофантастика русской эмиграции - Коллектив авторов - Страница 20
- Предыдущая
- 20/38
- Следующая
В общем, я едва ли особенно ошибусь, если скажу, что все тело «Зеленой смерти», взятое вместе, вытянутое, так сказать, могло равняться саженям двадцати.
Но в данный момент было не до того, чтобы соображать, сколько будет от головы до хвоста, и сколько от хвоста до головы.
Крик ужаса огласил палубу.
Большая часть матросов в паническом страхе бросилась гурьбой бежать, прятаться, куда глаза глядят.
Люди, словно ослепнув, натыкались на мачты, на бухты канатов, на стоявшие на палубе бочки и ящики. Иные, не добравшись до люков, падали и, подобно змеям, ползли куда-то. Другие, добежав до люков, буквально скатывались вниз, и, конечно, жестоко разбивались.
— Пушку! Пушку! — кричал я вне себя.
Этот крик заставил опомниться нескольких из матросов.
Во мгновенье ока около обеих наших пушек поднялась возня. За одно орудие взялся Перазич, за другое я лично.
Мне удалось очень скоро повернуть дуло моей пушки в ту сторону, где еще виднелось огромное и безобразное туловище «Зеленой смерти», и где вода яростно колыхалась, словно кипела.
Но в то мгновенье, когда я собирался выстрелить, новый крик ужаса отвлек мое внимание.
— Змея! Морская змея! — кричал кто-то из матросов, забравшихся на ванты.
Но это не была пресловутая сказочная морская змея. Да, действительно, нечто чудовищное плыло с моря, отрезая нам выход из бухты. И оно, если хотите, походило на морскую змею или вообще на змею, потому что над водой было видно добрых три сажени скользкого, зеленью отсвечивающего гибкого тела с бочкообразной громадной головой, имевшей висячие усы.
Но я-то понимал, что значит все это!
У чудовища, погубившего одного, — нет, двух моих водолазов, — был компаньон. Это он теперь плыл к бухте…
И еще вопрос, был ли он один?
Может быть, мне мерещилось?
Может быть, у меня мелькало и рябило в глазах?
Но нет, я видел, я видел! Здесь и там из волн моря высовывались, поднимаясь на большую или меньшую высоту, такие же безобразные бочкообразные головы. И воды всей довольно обширной бухты вскипали, бешено крутились, потому что их приводили в движение колоссальные двадцатисаженные зеленые тела с могучими хвостами, бешено хлеставшими волны.
Тем временем машинистам удалось значительно поднять пары и пароход шел уже довольно быстро.
Рулевой направил его несколько в сторону, будто стараясь поставить под защиту береговых скал. Маневр, как кажется, удался: по крайней мере, добрых десять минут «Сузи» бежала по берегу, и ни одно из чудовищ, переполнявших бухту, кувыркавшихся в ней, гулко шлепавшихся о воду, не обращал внимания на бегство судна.
Но это длилось, повторяю, не больше десяти минут.
И вот в то время, когда мы были уже близки к открытому морю, словно по кем-то данному сигналу пять или шесть чудовищ с невероятной быстротой ринулись в погоню за нами.
Они плыли, держась друг около друга. Над водой были видны только лоснящиеся, зеленоватого цвета круглые спины да тонкие длинные змеинообразные шеи, поддерживавшие бочкообразные головы.
Я видел, что головы эти были двух категорий: у одних, должно быть, у самок, как-то помягче, покруглее и без висюлек-усов.
У других, по моему предположению — самцов, головы значительно большего размера, с более резко определенными чертами и с длинными, пожалуй, до сажени величиной, гибкими, словно резиновыми, усами.
Положительно почти не сознавая, что я делаю, я снова навел пушку на наиболее близко подплывшее к «Сузи» чудовище.
Миг — и пушка рявкнула своим медным горлом. Клубы порохового дыма окутали всю палубу.
Картечь, свистя и визжа, тучей понеслась навстречу гнавшемуся за нами «чудищу».
«Чугунная смерть» шла встретить «Зеленую смерть».
Сквозь дым я видел неясно результаты выстрела: часть картечи пролетела мимо змеиной шеи и пошла прыгать по волнам. Но часть, быть может, десять-двенадцать картечин, ударили в рыло «Зеленой смерти» и пониже, под головой, в гибкую шею. Голова обратилась в кровавую лепешку. Шея была изорвана в клочья, перешиблена, почти перерезана, словно ножом.
Колоссальное темно-зеленое туловище на мгновенье все, во всю свою огромную величину, выскочило из воды, изогнувшись, словно пружина, потом упало, перевернулось вверх беловатым брюхом и поплыло куда-то в сторону.
Плывшая за усатым самцом, быть может, главарем этого фантастического стада, самка с оглушительным и жалобным ревом или, скорее, стоном крутилась около обезглавленного тела. Она выла, да, положительно выла, изгибая тонкую, гибкую шею и поднимая круглые глаза к небу. Она ласкалась, она обвивала туловище убитого друга шеей, словно рукой, и обнимала его своими огромными ластами.
В это мгновенье выстрелил Перазич.
Его пушка была заряжена не картечью, а гранатой. Граната перелетела группу из двух передовых чудовищ и с оглушительным треском взорвалась над несколькими плывшими поодаль ящерами, осыпая их осколками.
Не могу сказать, попали ли эти осколки, поранили ли они кого-нибудь. Но факт тот, что после взрыва гранаты чудовища моментально ушли под воду, попрятались. Миг — и воды бухты уже не кипели, не бурлили.
Правда, волны еще бежали к берегу и с тихим рокотом умирали у скал. Но темно-зеленых туловищ, но змеинообразных шей видно нигде не было.
Исчезло даже обезглавленное туловище «Зеленой смерти», убитой мною.
Я прямо не верил своим глазам!
И если бы не смертельно бледные лица моих матросов, да не крики о помощи, доносившиеся изнутри судна, куда свалилось человек пять-шесть моих «храбрецов», все происшедшее казалось бы мне отвратительным кошмарным сновидением.
По совести скажу, понадобились целые сутки пути, добрых четыреста километров расстояния от Безымянного острова, чтобы на судне у меня восстановился хоть кое-какой порядок.
Один из матросов, и вовсе не из робких малых, форменно спятил с ума.
Он запрятался на самом дне трюма, и на все наши уговоры выйти только щелкал зубами да кричал:
— Зеленая смерть! Зеленая смерть!
Другой лежал с остеклевшими глазами в моей каюте и что-то тихо бормотал. Голова его пылала, как в огне, от всего его тела так и несло жаром. Он умер, не приходя в себя, и мы похоронили его по морскому обычаю тут же, в море.
Два или три матросика ходили, словно пьяные, и не понимали самых обыкновенных вопросов, а при малейшем шуме или крике вздрагивали, озирались вокруг дикими глазами и куда-то бежали. Словом, передряга эта совершенно деморализовала мою команду, и не помогло даже прописанное Перазичем «океанское лечение», состоявшее в изрядных порциях рому.
Особенно тяжело было ночью: никто, ну буквально никто из матросов не хотел показываться на палубу.
Боялись!
И, знаете, у меня не хватает духу винить этих людей.
Я, Перазич и один старый матрос, Кит Китсон, мы втроем вели судно. Но и то Китсон предварительно накачался ромом до такой степени, что, должно быть, не видел ровным счетом ничего. Только, как старый рулевой, он совершенно машинально вертел рулевое колесо, когда я командовал ему «право руля» или «лево руля». А к полуночи разыгралась буря, и волны иной раз перекатывались через палубу, грозя смыть рулевого.
Перазич, вооружившись парой револьверов и каким-то старинным карабином, расхаживал по палубе и, наклоняясь над перилами, всматривался во мглу.
Он все прислушивался к рокоту волн. Он ждал, не появится ли из воды чудовищная бочкообразная голова «Зеленой смерти»…
Но ночь прошла благополучно, и к утру буря стихла, судно оправилось, из трюмов мы выкачали набравшуюся туда воду.
Вскоре после рассвета вахтенный крикнул:
— Пароход по гакаборту!
С помощью зрительной трубы я разглядел, что это было средней величины военное судно, так, надо полагать, крейсер третьего ранга, посланный в эти воды для борьбы с пиратами-туземцами. На судне развевался немецкий флаг.
- Предыдущая
- 20/38
- Следующая