На фронтах «холодной войны». Советская держава в 1945–1985 годах - Спицын Евгений Юрьевич - Страница 86

Первым масла в огонь разгоравшегося кризиса, как всегда, подлил Н. С. Хрущев, который в условиях острого пограничного конфликта между Индией и Китаем откликнулся на предложение премьер-министра Дж. Неру и в конце января 1960 года направил в Дели партийно-правительственную делегацию в составе трех членов Президиума ЦК: К. Е. Ворошилова, Ф. Р. Козлова и Е. А. Фурцевой. Официальным главой этой делегации был престарелый «президент» страны, но поскольку первого красного маршала в силу его преклонного возраста стало все чаще «заносить», то реально все переговоры, в том числе по военно-техническим вопросам, вел первый зам. главы правительства Фрол Романович Козлов, ставший к тому времени новым фаворитом Н. С. Хрущева. Затем, уже в конце февраля 1960 года, на пути в Джакарту, куда по приглашению президента Сукарно Н. С. Хрущев впервые вылетел во главе очень представительной партийно-правительственной делегации с государственным визитом в Индонезию, он намеренно остановился в Дели, где дважды встретился с Дж. Неру и обсудил с ним целый комплекс важных проблем, в том числе в сфере военного сотрудничества и урегулирования индийско-китайского пограничного конфликта в Гималаях.

Естественно, что все эти явно демонстративные шаги советского руководства вызвали резкое неприятие в Пекине, и в ответ на такое поведение Москвы в апреле 1960 года Мао Цзэдун в довольно грубой форме отклонил предложение советской стороны посетить Советский Союз для полноценного отдыха и переговоров. Более того, в опубликованных к ленинскому юбилею статьях, а затем и в сборнике работ под редакцией Мао «За ленинизм!» вся китайская партийная пресса как по команде подвергла резкой критике ряд ключевых положений «Декларации» Московского совещания рабочих и коммунистических партий, которые касались И. В. Сталина и его «культа». Чуть позже, в июне 1960 года, ЦК КПСС направил всем компартиям социалистических держав «Информационную записку», где аналогичным образом критиковались как теоретические взгляды, так непомерные претензии руководства КПК на особую роль и положение в мировом коммунистическом движении.

Понятно, что Пекин и на сей раз не остался в долгу. В том же июне ЦК КПК направил компартиям свое «Письмо» с резкой критикой «ревизионистской линии» ЦК КПСС. Эта межпартийная дискуссия отразилась и на всех межгосударственных отношениях двух стран, и уже в июле 1960 года советское правительство отозвало всех советских специалистов из КНР, что, по мнению многих именитых китаистов, в частности Л. П. Делюсина[553], самым катастрофическим образом сказалось и на торговом обороте двух стран, который упал в три раза, и на поставках советской техники и оборудования для китайских шахт, фабрик и заводов, которые вообще сократились почти в 40 раз, и на всей экономике Китая и полном провале политики «большого скачка». Эту ситуацию попытались как-то поправить на переговорах двух делегаций, прошедших в Москве в сентябре 1960 года, но дальше разговоров дело не пошло.

Наконец 10 ноября — 1 декабря 1960 года в Москве состоялось новое Совещание представителей коммунистических и рабочих партий[554], на котором китайская делегация, возглавляемая Лю Шаоци и Дэном Сяопином, сразу потребовала исключить из всех его документов ссылку на историческое значение XX съезда КПСС. Однако столь грубый антисоветский демарш китайских представителей был отклонен всеми 80 участниками этой встречи, за исключением Энвера Ходжи — лидера Албанской партии труда, уже давно и прочно вставшей на позиции «маоизма». В этой весьма пикантной ситуации, дабы не оказаться в полной изоляции от братских компартий, китайские «товарищи» были вынуждены подписать итоговое «Заявление», принятое в конце работы Совещания. Более того, Лю Шаоци и Дэн Сяопин по предложению советской стороны совершили очередную рабочую поездку по ряду республик и городов Советского Союза и даже дважды были приняты лично Н. С. Хрущевым и А. И. Микояном[555]. Однако все эти поездки и встречи оказались уже «последней ласточкой» добрососедских отношений двух великих держав.

Следует сказать, что нарочитая решимость высшего советского руководства нанести превентивный ядерный удар по столицам двух ведущих европейский держав в период Суэцкого кризиса серьезно напугала противную сторону. Хотя, как позднее уверял министр иностранных дел Д. Т. Шепилов, на Президиуме ЦК было принято твердое решение ни в коем случае не вмешиваться в Ближневосточный конфликт вооруженной силой, а лишь нарочито грозными нотами советского правительства за подписью Н. А. Булганина в адрес Лондона, Парижа и Тель-Авива, о которых мы уже писали выше, оказать сильное психологическое давление на руководство всех стран-агрессоров[556]. Однако уже в начале декабря 1956 года Совет НАТО одобрил новую стратегию альянса, составными частями которой стали следующие ключевые решения. Во-первых, о создании довольно крупных и комбинированных по своему составу сухопутных частей и соединений на Европейском континенте, способных реально сдержать любой гипотетический удар со стороны Советского Союза и его союзников по ОВД. И, во-вторых, об ограничении своей же доктрины «массированного воздействия» и невозможности применения ядерного оружия даже в небольших по масштабу локальных военных конфликтах. Кроме того, американцы заморозили свое участие в переговорах с советской стороной об ограничении всех ядерных испытаний, которое было предложено Н. С. Хрущевым и Н. А. Булганиным еще на Женевской конференции в июле 1955 года, и стали гораздо более активно и все больше склоняться к идее предоставления ключевым европейским партнерам по НАТО реального доступа к американскому ядерному потенциалу в чрезвычайных обстоятельствах.

Между тем в середине августа 1957 года в Советском Союзе прошли успешные испытания первой в мире межконтинентальной баллистической ракеты (МБР) Р-7, главным проектировщиком которой был Сергей Сергеевич Крюков, работавший с 1950 года в Особом конструкторском бюро (ОКБ-1) Сергея Павловича Королева. По мнению многих специалистов, успешный запуск этой ракеты с НИИ полигона № 5 Министерства обороны СССР «Байконур», долетевшей до Камчатского полигона «Кама» (затем «Кура»), положил конец прежней стратегической неуязвимости США, позволявшей им вести себя на мировой арене как слон в посудной лавке. Хотя, судя по последним исследованиям, в частности профессора Ю. Н. Смирнова, на конец 1957 года в арсенале США числилось без малого 6450 ядерных боезарядов, тогда как в арсенале СССР было всего лишь 660 таких «изделий»[557].

Понятно, что перепуганные европейские союзники, не знавшие тогда о данной статистике, стали все чаще и настойчивее требовать от Вашингтона значительного увеличения военно-технологической помощи, что, в принципе, целиком и полностью отвечало интересам самих американцев на Европейском континенте. Вместе с тем Администрация президента Д. Эйзенхауэра считала более целесообразным помочь западноевропейским сателлитам в создании собственного ядерного оружия, чтобы они своими силами и за свои деньги смогли сформировать реальный «европейский потенциал» ядерного противостояния с Москвой и тем самым облегчить бремя США в создании и содержании этого оружия.

А пока у европейцев ядерного оружия, по сути дела, не было, не считая всего 20 зарядов у Лондона[558], в декабре 1957 года Совет НАТО принял очередное важное решение о размещении на территории Великобритании, Италии и Турции двух типов американских баллистических ракет среднего радиуса действия: PGM-17 Thor и PGM-19 Jupiter. Естественно, что данные шаги, инспирированные американскими «ястребами», прежде всего госсекретарем Дж. Даллесом и помощником президента по нацбезопасности Робертом Катлером, были восприняты в Москве как первый шаг к «ядерному вооружению» Западной Европы. Именно в этой связи Москва сделала официальное заявление и потребовала исключить ФРГ из числа государств — членов НАТО, на территории которых могло бы быть размещено любое ядерное оружие, тем более что еще в конце 1956 года под влиянием венгерских событий в составе западногерманского правительства создается полноценное министерство обороны, которое возглавил Франц Йозеф Штраус, а Бундестаг принимает закон о всеобщей воинской обязанности[559].