КРЫсавица (СИ) - Мусникова Наталья Алексеевна - Страница 15

При воспоминании о старом соседе меня накрыла волна дикого первобытного гнева. Я резко втянул воздух через плотно стиснутые зубы, пытаясь совладать с собой. Сидящая у меня на коленях крыска тревожно пискнула и приподнялась на задние лапки, заглядывая мне в лицо.

— Не переживай, малышка, — я погладил шелковистую шёрстку, даже улыбку попытался изобразить, — всё хорошо.

Крыса выразительно фыркнула и, проворно вскарабкавшись мне на плечо, защекотала усами ухо. Видимо, я совсем мрачный сижу, раз крыса меня успокаивать стала. А выдавать своих чувств нельзя, я же праздный щёголь, для которого нет большей печали, чем вышедший из моды камзол. Я глубоко вздохнул, прикрыл глаза, мысленно набрасывая лассо на вышедшие из-под контроля чувства.

— Не волнуйся, малышка, — я легонько похлопал крыску по тёплой спинке, — я в порядке.

Крыса недоверчиво покосилась на меня круглыми чёрными глазками. Вот ведь упрямое создание! Да ни одна благовоспитанная сеньорита не станет спорить с мужчиной, даже если точно знает, что он её обманывает.

Бернардо повернулся ко мне, выразительно кивая в сторону появившейся справа знакомой до последнего камня гасиенды. Дом, милый дом, как же я рад снова тебя видеть!

— Да, Бернардо, — мой голос дрогнул от едва сдерживаемых чувств, по лицу растеклась счастливая широкая улыбка, — мы приехали.

Крыса тревожно пискнула и сама юркнула в клетку, даже дверцу за собой прикрыла. Не бойся, малышка, какие бы тучи ни сгустились над Лос-Анхелесом, в нашем доме тебя никто не обидит.

Стоило только нашему экипажу подъехать к гасиенде, как ворота стремительно распахнулись, и на дорогу высыпала шумная, пёстрая, галдящая толпа слуг.

— Сеньор Диего приехал! — завопили слуги, бросаясь вперёд и обступая экипаж. — Сеньор Диего приехал! С возвращением, сеньор Диего! Ваша комната готова, сеньор Диего!

По обычно невозмутимому лицу Бернардо скользнула улыбка, я тоже не скрывал своей радости.

— Мери, как ты похорошела, — я подмигнул зардевшейся от моих слов стройной красавице, которую помнил нескладной тощей девчушкой с двумя вечно лохматыми косичками. — Бернардо будет непросто завоевать твоё сердце.

— Нет, сеньор, — робко возразила девушка, бросая на моего друга огненные взоры из-под длинных пушистых ресниц, — Бернардо не придётся завоёвывать моё сердце, оно и так принадлежит ему.

— Сеньор Диего, — затеребил меня за рукав пухлощёкий Рэмми, — а я научился плеваться сквозь зубы, смотрите!

Мальчуган сделал глубокий вдох, но тут ему на плечо легла мягкая ладонь нашей поварихи, а по большому счёту и домоправительницы, Розамунды:

— Рэмми, напомни-ка, кого я на кухне оставила за жарким присматривать?

— Так ведь сеньор Диего приехал, — обиженно протянул мальчуган.

— И что? — уткнула пухлые руки в бока повариха. — В честь этого счастливого события мы оставим его и дона Алехандро голодными? Смотри, паршивец, если жаркое подгорит, я тебя сама зажарю!

Рэмми печально поплёлся в дом, но я придержал его за плечо и заговорщически шепнул:

— Вечером покажешь, как далеко ты научился плеваться.

— Далеко! Очень далеко! Даже дальше Тоби, — закричал мальчуган и быстрее стрелы бросился в дом, чуть не сбив с ног моего отца, который как раз выходил на крыльцо.

Отец… Я внимательно смотрел на отца, перед которым, словно волны перед пророком Моисеем, расступались слуги. Как же сильно он поседел, голова совсем белой стала! И на лбу новые морщины появились… Но держится прямо, и тёмные глаза блестят по-прежнему, а в их глубине прячутся знакомые огоньки, которые могут сверкнуть смешинками или превратиться в грозное пламя, способное испепелить на месте любого.

— Диего, — отец положил мне руки на плечи, окинул горделиво-любящим взглядом с головы до ног, — как ты вырос. Я отправлял в Испанию юношу, а вернулся молодой и полный сил мужчина!

Я смущённо кашлянул, вспомнив, в каких переделках набирался порой сил и мужества.

— Идём в дом, — отец хлопнул меня по плечу, — Розамунда нам не простит, если еда успеет остыть прежде, чем мы сядем за стол.

— Как приятно, что ничего не изменилось, и Розамунда по-прежнему правит в нашем доме, — мысленно напомнив себе, что нужно придерживаться образа щёголя даже дома, заметил я.

В глазах отца мелькнула горькая усмешка, кончик седой бороды дрогнул, как бывало всегда, когда он пытался совладать с эмоциями.

— Идём, сынок. У нас будет время поговорить о переменах… и тех, кто их вызвал.

За столом беседа текла мирно и неспешно. Я рассказывал об Испании, передавал приветы и поклоны от многочисленных родственников и друзей, вскользь упомянул, что сеньорита Дульчия вышла-таки замуж за дона Хорхе, а сеньор Эстабан признал Мигеля своим сыном. Ещё бы он этого не сделал, Мигель точная его копия!

Слушая меня, отец улыбался, что-то уточнял, благосклонно кивал или, наоборот, хмурился, но я чувствовал, что его мысли витают далеко от Испании и всего, что я говорю. Несколько раз я готов был прямо спросить у отца, что его тревожит, но каждый раз останавливался, вспоминая, что не стоит демонстрировать излишнюю наблюдательность. Легкомысленным щёголям она не свойственна. Мадонна, как же тяжело притворяться перед отцом! Но иначе никак, по крайней мере, первое время, пока комендант не перестанет ко мне присматриваться. А он присматривается, в этом я даже не сомневаюсь. Новый человек всегда вызывает повышенное внимание к себе.

Только когда подали кофе, и мы с отцом перешли в кабинет, уставленный потемневшей от времени массивной мебелью, отец медленно стал рассказывать об изменениях, произошедших в Лос-Анхелесе после появления в городе капитана Гонсалеса. Во-первых, практически сразу повысили налоги. Комендант объяснил это нуждами короны, но отец, да и я сам, даже на миг не усомнился в том, что корона получает в лучшем случае половину собранных денег, а остальные оседают в карманах коменданта и его приспешников. Во-вторых, те, кто не в состоянии платить налоги, подвергаются арестам, а то и публичным наказаниям плетью на городской площади! У несчастных конфискуют всё их имущество, а если, с точки зрения коменданта, это не покрывает долгов, то бедолаг отправляют на рудник, который с момента основания нашего города называли не иначе, как Рудник Смерти. И самое мерзкое, что комендант, похоже, полностью контролирует все дороги из города, ни один гонец, отправленный с сообщением о творимом в Лос-Анхелесе произволе, так и не вернулся назад.

— Мы не можем больше молча терпеть! — отец вопросительно посмотрел на меня, в его тёмных глазах пылал мрачный огонь.

Прости, отец, но мне придётся тебя разочаровать.

Я задумчиво погладил корпус висящей на стене гитары:

— Гитару нельзя держать на свету, от этого она портится.

— Я говорю тебе о творящихся в городе беззакониях, а тебя больше занимает какая-то гитара?! — загремел отец, с силой ударяя кулаком по столу.

— Отец, — я прижал руки к груди, старательно отводя взгляд, — разумеется, ты прав. Мы должны немедленно написать в Испанию!

— Написать? — усмехнулся отец, откидываясь на спинку кресла. — Наш сосед, дон Рамирес, пытался написать. И что? Он арестован и обвинён в государственной измене. Нет, сынок, время бумаг закончилось, пришёл час решительных действий!

Полностью согласен, но говорить об этом я не стану. Как ты правильно заметил, отец, пришёл час решительных действий.

— Отец, — я всплеснул руками, изображая страх напополам со смущением (не переиграть бы, отец очень чувствителен к обману), — ты говоришь страшные вещи!

— Я говорю правду, — отец устало опустил руки, его плечи поникли. — И я не понимаю, как ты, мой сын, можешь быть таким… нерешительным.

Всё просто, отец, я всего лишь отвлекаю от себя внимание коменданта. Как говорится, если не можешь быть львом, стань лисою.

— Ладно, Диего, — отец тяжело поднялся из кресла, хлопнул меня по плечу, — отдыхай. Путь был долгим, ты, наверное, устал.

Ад и адово пламя! Я смотрел вслед уходящему отцу и кусал губы, изо всех сил сдерживая желание броситься к нему и сказать… А что сказать? И, главное, зачем? Слова мне точно не помогут. Пришёл черёд решительных действий.