В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю - Холланд Том - Страница 49

«Вооружайтесь против ересей, против евреев, против самаритян, против язычников, – требовал Кирилл, велеречивый епископ Иерусалима в первом веке существования города как христианской столицы, предупреждая обращенных о тяжкой ноше, которую Господь взвалил на их плечи. – У вас много врагов. Позаботьтесь об оружии»⁵². Спустя два столетия везде на Святой земле появились знаки того, что призыв Кирилла не был оставлен без внимания: на холме над Тивериадой, на вершине горы Гезирим, в разрушающихся покинутых храмах. Однако имелось лишь немного следов самой, вероятно, знаковой победы. Давая советы обращенным, Кирилл особенно задержался на следующем: если книгу не читают в церкви, тогда не делайте этого и сами, даже в одиночестве. В первую очередь он предостерегал против лицемерных писаний, которые назывались «евангелия», но на деле были фальшивы и полны обмана⁵³. Такое предостережение, разумеется, стало бы весомым везде, но на Святой земле особенно. Не каждый христианин, коих сюда стекалось великое множество, придерживался ортодоксальных взглядов. Страстное желание идти по стопам Христа вовсе не обязательно подразумевало подчинение решениям Никейского собора. В космополитическом характере Святой земли имелись основания и для удовлетворения, и для тревоги. Больше нигде в мире – и Кирилл это понимал – не были столь доступными запрещенные «евангелия», доктрины и личности.

Более того, иммигранты являлись не единственными еретиками в Палестине. На границе между христианством и иудаизмом, на ничейной земле, жили упрямые скваттеры – евреи, которые почитали Христа как справедливого человека⁵⁴, и христиане, желавшие видеть храм восстановленным. К какой категории их можно было отнести? Все это – опасные самозванцы, уверенно отвечала церковь, они претендуют на то, чтобы быть и христианами, и иудеями, но на деле не являются ни теми ни другими⁵⁵. Добавьте к этой беспокойной путанице самаритян, которых подозревали в поощрении и воспитании гностиков, и становится ясно, почему епископы, такие как Кирилл, считали смесь вер в Палестине потенциально токсичной. Для ученых его поколения угроза со стороны ереси на Святой земле представлялась, как всегда, пугающей. В конце концов, если иудей может быть христианином, а христианин – иудеем, кто угадает, какие еще чудовищные сочетания возможны?

Ответы на эти вопросы, безусловно, находились в переполненных рукописями библиотеках Святой земли. Надо было только иметь глаза, чтобы их увидеть. Иероним – трудолюбивый книжный червь – с ужасом и восхищением сообщил о внимательном прочтении «евангелия», написанного на древнееврейском языке, в котором содержалось вредное учение секты назареев. Эти еретики имели наглость заявлять о своем происхождении от изначальной иудейской церкви, которая существовала еще до появления на сцене Павла. Их учение невозможно было назвать иначе как шокирующим. Они утверждали, что Святой Дух являлся не просто женщиной, но небесной «матерью»⁵⁶ Христа. Но это оказалось еще не самым страшным. Для истинных знатоков ереси назареи были всего лишь жалкими новичками. Ведущий специалист церкви в подобных вопросах – епископ с Кипра Епифаний – разглядел бесконечно более опасную попытку отравить верующих токсином иудейства. Объясняя своим шокированным читателям существование христиан, отрицавших Троицу и считавших Иисуса обычным человеком, который подчинялся закону Моисея и поворачивался в сторону Иерусалима, выполняя ежедневные молитвы, ученый епископ указывал на учителя по имени Евион (Ебион). Епифаний утверждал, что это истинный монстр, который смешал иудаизм с омерзительностью самаритян⁵⁷, не говоря уже о сонме других ересей. В итоге создавалось мимолетное видение мира, в котором христиане и евреи забыли свое место, и ничто не могло помешать изобретательному еретику взять понемногу от каждой секты и следовать примеру всех⁵⁸.

Неудивительно, что такие епископы, как Кирилл и Епифаний, за которыми стояли по-боевому настроенные монахи провинции и Римское государство, всячески старались навязать Святой земле ортодоксальную модель христианства. Также неудивительно, что евреи, которым угрожал такой проект, взирали с ненавистью и подозрением на тех своих соплеменников, которые призывали имя Христа. Такие люди, как назареи или евиониты, которых теснили с обеих сторон, уходили все глубже в тень. На поле сражения противоборствующих вер, в которое превратилась Палестина, им ничего другого не оставалось. Ничейная земля в конечном счете оказалась непригодной для существования. Определенно ко времени Юстиниана ни один епископ больше не беспокоился о евионитах, ни один раввин тоже. Их доктрины и их деяния стали настолько призрачными, что почти забылись. Христиане и евреи Палестины, хотя и не выносили друг друга, по крайней мере, были согласны в одном: гибриды недопустимы. В самом буквальном смысле.

Если евиониты и им подобные все же как-то существовали в христианской империи, то лишь на ее границах: на Голанских высотах над Галилеей или в глубинах пустыни⁵⁹. Для тех, кого церковь назвала еретиками, а также для беженцев из Самарии это больше было не землей – лучшим местом для жизни, а дикой неприветливой местностью. В результате сложилась весьма любопытная ситуация: в то время как рубеж между пустыней и Палестиной колонизировали ударные части христианской ортодоксии – монахи и аскеты, он одновременно оставался неким призрачным свидетельством миру, как и раньше, до установления христианства, когда границы между противоборствующими верами были менее четкими. Хотя массивная каменная лавра (пустынный монастырь) провозглашала торжество нового, все равно где-то рядом можно было заметить очень слабые, но, безусловно, присутствовавшие следы более древнего порядка. На территории между Палестиной и Синаем, к примеру, стояли святилища, воздвигнутые племенами, поклонявшимися множеству богов – их называли политеистами. А тем временем в скалах над Мертвым морем отнюдь не редкостью были находки таинственных свитков, которые находили в скальных пещерах, где имелось много книг⁶⁰. В свитках отразились версии иудейских писаний, сказочно древние, со странными и различными вариантами текстов. Ясно, что в условиях сухого климата пустыни вероятность сохранения древних рукописей, давно забытых в других местах, была несколько выше. Возможно, то же самое относилось и к доктринам.

В дикой необжитой местности, за пределами досягаемости христианской империи, никого особенно не заботило, каким богам поклоняются люди, какие книги они читают и какие забытые верования считают своими. В диких местах никто не охранял границы вер, на которых во многих регионах раз и навсегда были построены баррикады.

Следы странных аберрантных верований, существовавших в пустыне, периодически проявлялись даже на Святой земле – они были словно песчинки, заносимые восточным ветром. К примеру, в 20 милях к югу от Иерусалима, в месте, расположенном среди открытого пространства, называемом Мамре, каждое лето собирались язычники из-за границ Палестины и отмечали свой праздник⁶¹, корни которого уходили в сказочную древность. В центре находился дуб – старейшее в мире дерево, ни евреи, ни христиане не подвергали сомнению его древнюю родословную⁶². Вдобавок это было любимое дерево Авраама. Возле него все еще стоял выкопанный патриархом колодец. И хотя само дерево благодаря безжалостному вниманию христиан – охотников за сувенирами давно уже превратилось в пень, это не убавило ему святости. В первой книге Библии сказано, что Авраам, сидя в тени дуба, принял трех таинственных незнакомцев, которые принесли ему хорошие новости: его жена Сара, доселе бесплодная, родит ему сына. Двое из трех незнакомцев продолжили свой путь, а третий, проинформировавший Авраама о Его намерении уничтожить Содом, остался и оказался самим Господом.