Антология Фантастической Литературы - Коллектив авторов - Страница 83

На щеки мгновенно вернулись пятна чахоточного румянца; язык задрожал, вернее задергался, во рту (хотя челюсти и губы оставались окоченелыми), и тот же отвратительный голос, уже описанный мною, произнес:

— Ради бога! — скорее! — скорее! — усыпите меня, или скорее! — разбудите! Скорее! — Говорят вам, что я умер!

Я был потрясен и несколько мгновений не знал, на что решиться. Сперва я попытался снова усыпить пациента, но, не сумев этого сделать из-за полного ослабления воли, я пошел в обратном направлении и столь же энергично принялся его будить. Скоро я увидел, что мне это удается — по крайней мере, я рассчитывал на полный успех, — и был уверен, что все присутствующие тоже ждали пробуждения пациента.

Но того, что произошло в действительности, не мог ожидать никто.

Пока я торопливо проделывал гипнотические пассы, а с языка, но не с губ, страдальца рвались крики: «умер!», «умер!», все его тело — в течение минуты или даже быстрее — осело, расползлось, разложилось под моими руками. На постели перед нами оказалась полужидкая, отвратительная, гниющая масса.

Мы подняли бизань-мачту — и меньше чем через два дня причалили к Острову железных изделий, пустынному и необитаемому. И там мы увидели деревья, увешанные бесчисленным множеством заступов, мотыг, садовых кирок, кос, серпов, скребков, шпателей, топоров, косарей, пил, рубанков, садовых ножниц, ножниц обыкновенных, клещей, лопат, буравов, коловоротов.

На других росли кинжальчики, кинжалы, шпажонки, ножички, шильца, шпаги, пики, мечи, ятаганы, рапиры, арбалетные стрелы, ножи.

Кто хотел обзавестись чем-нибудь подобным, тому довольно было тряхнуть дерево, и нужные предметы падали, как сливы; этого мало: под деревьями росла трава, получившая название ножны, и падавшие предметы сами в них вкладывались. Надобно было только поостеречься, как бы они не свалились вам на голову, на ноги или же на другие части тела, ибо падали они отвесно, чтобы прямо попасть в ножны, и могли зашибить.

Под какими-то другими деревьями я обнаружил особые виды растений, формой своей напоминавшие древки пик, копий, копьецов, алебард, рогатин, дротиков, вил, дораставшие до самых ветвей и там находившие для себя наконечники и клинки, кому какой подходил...

Конрадину было десять лет, и, по мнению врача, жить ему оставалось не более пяти лет. Врач был человек мягкий, нерешительный, и с ним не очень-то считались, однако его мнение поддерживала госпожа де Ропп, с которой приходилось считаться. Госпожа де Ропп, кузина Конрадина, была его опекуншей и воплощала для него три пятых существования, которые неизбежны, неприятны и реальны; оставшиеся две пятых, постоянно враждебные тем трем, сосредоточились в воображении мальчика. Конрадин допускал, что не сегодня-завтра умрет, не выдержав давления неизбежных обстоятельств: болезни, запретов, которыми окружают больного, и безграничной скуки. Однако его воображение, подогреваемое одиночеством, не давало ему угаснуть.

Госпожа де Ропп, даже в минуты предельной честности перед собой, не признавалась себе, что не любит Конрадина, хотя вполне могла бы осознать, что, досаждая мальчику «для его блага», она выполняет долг, не слишком для нее трудный. Конрадин же ненавидел ее отчаянно, от всей души, но умело скрывал свои чувства. Скудные развлечения, которые он себе придумывал, приобретали особый смак, если могли позлить опекуншу. Из царства его фантазии госпожа де Ропп была полностью исключена как нечто нечистое, чему туда не могло быть доступа.

В жалком саду, просматриваемом из многих окон, которые то и дело открывались, чтобы напомнить Конрадину, что пора принять лекарство или чтобы запретить что-то, мало что могло его порадовать. Плоды нескольких фруктовых деревьев были строго-настрого запрещены, хотя вряд ли нашелся бы покупатель, который дал бы хоть десять шиллингов за весь годичный урожай. Однако в одном углу сада, почти полностью скрытый кустом, стоял сарайчик со старыми инструментами; под его кровом Конрадин нашел себе убежище — нечто вроде игровой комнаты и церкви. В сарайчике этом он поселил милых его сердцу призраков — одни были почерпнуты из истории, другие из собственного его воображения, но обитали в сарайчике также два существа из плоти и крови. В одном углу жила курица из Худана с жесткими перьями, которую мальчик любил нежной любовью, не находившей иного выхода. В другом, самом темном углу стоял ящик. Он имел два отделения — в одном спереди была решетка из железных прутьев. Там жил большой болотный хорек — его вместе с клеткой принес Конрадину контрабандой мальчик мясника за несколько серебряных монет. Конрадин сильно побаивался верткого зверька с острыми когтями, и в то же время хорек был самым заветным его сокровищем. Его присутствие в сарайчике доставляло Конрадину тайную и жуткую радость: хорька ведь надо было скрывать от Женщины (так мальчик называл свою кузину). Однажды он, сам не зная как, придумал для зверька волшебное имя, и с этой минуты болотный хорек стал для него богом и религией.

Что до религии, Женщина удостаивала ее своим вниманием один раз в неделю в местной церкви, и Конрадин там бывал с нею. Но каждый четверг в тиши замшелого, темного сарайчика мальчик совершал мистический, тщательно разработанный ритуал перед деревянным ящиком, святилищем Средни Ваштара, Великого Хорька. Он украшал его алтарь яркими цветами и румяными плодами — ведь это был бог, покровитель хищного, неистового начала в жизни (по мнению Конрадина, религия Женщины была устремлена к противоположным свойствам). По большим праздникам он разбрасывал перед ящиком растертый в порошок мускатный орех. Орех надо было красть, это придавало цену приношению. Праздники бывали разные, обычно отмечалось какое-либо небольшое происшествие в доме. Когда госпожа де Ропп три дня страдала от мучительной зубной боли, Конрадин продлил праздник на все эти три дня и почти убедил себя, что виновником постигшей ее муки был Средни Ваштар.

Курица из Худана никогда не участвовала в культе Средни Ваштара. Конрадин решил, что он анабаптист. Что такое анабаптист, он знать не знал и узнать не пытался, но в душе у него теплилась надежда, что это что-то очень дерзкое и не слишком благоприличное. В глазах Конрадина госпожа де Ропп была воплощением ненавистного благоприличия.

Но пришло время, когда его длительные посещения сарайчика стали привлекать внимание опекунши. «Разумеется, ему не может быть полезно сидеть там целыми днями в холодную погоду», быстро решила она и как-то утром за завтраком объявила, что накануне вечером курицу из Худана продали. Она уставилась на Конрадина близорукими своими глазами, ожидая вспышки ярости и скорби, которую она готова была подавить известными ей безотказными средствами. Но Конрадин не сказал ни слова, ему нечего было сказать. Что-то в выражении его бледного невозмутимого лица успокоило опекуншу. Вечером к чаю приготовили тосты — обычно это не делалось под предлогом, что тосты «вредны Конрадину», а также потому, чтобы избежать лишних хлопот.

— Я-то думала, что ты любишь тосты! — с досадой воскликнула госпожа де Ропп, заметив, что Конрадин их не ест.

— Как когда, — сказал Конрадин.

В этот вечер, в сарайчике с железным хламом, в ритуале поклонения богу ящика произошло изменение. До сих пор Конрадин только пел молитвы, теперь он попросил помощи.

— Помоги мне, Средни Ваштар!

Какая помощь требовалась, не уточнялось. Средни Ваштар, который был богом, не мог того не знать. Поглядев на другой, опустевший угол и глотая слезы, мальчик возвратился в ненавистный ему мир.