Антология Фантастической Литературы - Коллектив авторов - Страница 32

В другой раз я увидел совершенно черное небо над искрящимся снегом, потому что он поглощал весь свет луны. Казалось, предо мной — негатив Мироздания, и об этом стоило бы рассказать особо.

Цяньнян была дочерью господина Цзян И, чиновника из Хунаня. Ван Чжу, его племянник, был юноша неглупый и красивый. Они росли вместе, и, поскольку господин Цзян И очень любил юношу, то обещал, что тот станет его зятем. Молодые люди оба слышали обещание, а так как Цяньнян была единственной в семье дочерью и они почти все время проводили вместе, чувство их крепло день ото дня. Они уже не были детьми, и вскоре их связала близость. К сожалению, единственным, кто не подозревал об этом, был отец. Однажды один молодой чиновник попросил у Цзян И руки его дочери. Отец, забыв о прежнем своем обещании, ответил согласием. Цяньнян, разрываясь между любовью и дочерней преданностью, чуть не умирала от горя, а юноша был в таком отчаянии, что решил покинуть этот край, прежде чем увидит свою невесту замужем за другим. Он выдумал какую-то причину и сказал своему дядюшке, что должен отправиться в столицу. Дядя, не сумев отговорить юношу, щедро одарил его деньгами и подарками и устроил пышные проводы. На проводах Ван Чжу в отчаянии искал другой выход, но в конце концов убедил себя, что лучше уехать и не упорствовать в этой безнадежной любви. Ближе к вечеру Ван Чжу сел на корабль. Когда они проплыли несколько миль, сделалось темно. Он попросил рулевого на ночь пристать к берегу. Уснуть Ван Чжу никак не мог и около полуночи услышал приближающиеся шаги. Он привстал на своем ложе и спросил: «Кто это ходит здесь по ночам?» «Это я, я, Цяньнян», — послышался ответ. Изумленный и обрадованный, он помог ей подняться на корабль. Цяньнян объяснила, что, раз она собиралась стать его женой, а отец обошелся с ним несправедливо, она не могла примириться с разлукой. Кроме того, ее пугало, что Ван Чжу, оказавшись в чужих краях один, может в отчаянии лишить себя жизни. Поэтому она не побоялась людского осуждения и родительского гнева и пришла, чтобы следовать за ним, куда бы он ни направился. И они оба, обрадованные, продолжали путь в Сычуань.

Прошло пять счастливых лет, и Цяньнян родила мужу двоих сыновей. Единственное, что омрачало ее жизнь, это неотступные мысли об отце. Никаких известий о семье до нее не доходило, и она даже не знала, живы ее родители или умерли. И однажды ночью Цяньнян поведала мужу свою печаль: ведь она единственная дочь, и на ней тяжкий грех дочерней непочтительности. «Ты прекрасная любящая дочь, — ответил Ван Чжу, — а я люблю тебя. Прошло пять лет, и вряд ли родители сердятся на нас. Давай вернемся домой». Цяньнян обрадовалась, и они всем семейством стали собираться в путь.

Когда корабль прибыл в родной город, Ван Чжу сказал Цяньнян: «Я не знаю, что скажут твои родители. Давай я пойду один и все выясню». Когда вдалеке показался дом, Ван Чжу ощутил, что сердце его забилось сильнее. Увидев своего свекра, Ван Чжу встал на колени, поклонился и попросил прощения. Цзян И удивленно посмотрел на него и спросил: «О чем ты говоришь? Уже пять лет Цяньнян не приходит в себя и не встает с постели. За это время она не поднялась ни разу». «Я не обманываю вас, — настаивал Ван Чжу. — Она здорова и ждет нас на корабле».

Цзян И не знал, что и думать, и приказал двум служанкам пойти взглянуть на Цяньнян. Они увидели ее на палубе, нарядную и довольную, она просила их передать поклон родителям. Изумленные служанки вернулись и своим рассказом только усилили смятение Цзян И. Тем временем больная услышала новость, и болезнь словно оставила ее, во взгляде ее появился разум. Она поднялась с постели и оделась перед зеркалом. Улыбаясь и не говоря ни слова, она направилась к кораблю. Та, что была на корабле, уже шла к дому, и на берегу они встретились. Они бросились друг другу в объятия, их тела слились, и осталась одна Цяньнян, молодая и прекрасная, как всегда. Радости родителей не было конца, а служанкам они приказали помалкивать, чтобы избежать пересудов. И больше сорока лет Ван Чжу и Цяньнян прожили в любви и согласии.

Голос доньи Хертрудис. Клементе! Клементе! Я слышу, кто-то идет!

Голос Клементе. Вечно ты об одном и том же. И почему женщины такие нетерпеливые? Всегда тревожатся раньше времени, предрекают несчастья.

Голос доньи Хертрудис. Но я же слышу.

Голос Клементе. Да нет же, тебе, как всегда, померещилось, а все из-за твоей склонности во всем усматривать беды...

Голос доньи Хертрудис. Это верно... но на этот раз я не ошибаюсь.

Голос Каталины. Слышны шаги, Хертрудис, много шагов! (Выбегает Катита в белом платье, какие носили в 60-е годы прошлого века, черных ботиночках и с коралловыми бусами на шее. Волосы собраны на затылке красным бантом.) Вот здорово! Вот здорово! Тра-ляля! Тра-ля-ля! (Катита прыгает и хлопает в ладоши.)

Донья Хертрудис (появляется в розовом платье по моде 30-х годов этого века). Дети не ошибаются. Ведь правда же, тетя Каталина, кто-то идет?

Каталина. Да, я знаю это. Я это знала с того раза, когда они пришли впервые. Мне было так страшно здесь одной!

Клементе (появляется в черном костюме, из обшлагов рукавов рук не видно). Похоже, они правы. Хертрудис! Хертрудис! Помоги мне найти мои кисти рук. Вечно я их теряю, а как же без них здороваться.

Висенте (появившийся в офицерском мундире времен Хуареса). Вы много читали, дон Клементе, отсюда и дурная привычка забывать. Поглядите на меня, все на месте, мундир в порядке, я всегда готов встретить любого, кто явится.

Матушка Хесусита (приподнимаясь на своей лежанке так, что становится видна ее голова в ночном чепце из кружев). Катита права. Шаги приближаются (подставляет к уху ладонь, чтобы лучше слышать)... вот те, кто идет впереди, приостановились... Не иначе как у Рамиресов случилось несчастье... это соседство уже и так принесло нам массу хлопот.

Каталина (прыгая). А ты спи, Хесусита! Ты ведь только и любишь, что спать.

Матушка Хесусита. А что мне еще остается делать? Ведь меня положили в ночной рубашке...

Клементе. Не жалуйтесь, донья Хесус. Мы полагали, что из уважения...

Матушка Хесусита. Ах, значит, из уважения? Из уважения и сотворить такое!

Донья Хертрудис. Если бы я при этом была, мама... А что ты хочешь от девочек и Клементе. (Наверху слышатся громкие шаги. На мгновение становится тихо. Снова доносится звук шагов.)

Матушка Хесусита. Катита, подойди и потри мне лоб, я хочу, чтобы он блестел, как яркая звезда. Сколь счастливо было то время, когда я вихрем носилась по дому, подметала, вытирала пыль, которая садилась на пианино, золотясь в лучах солнца, чтобы после того, как все было отполировано и начищено, разбить ледяную корочку в ковше, выставленном на ночную росу, и умыться водой, усыпанной зимними звездами. Ты помнишь, Хертрудис? Это и означало жить — в окружении своих детей, чистых и здоровых.