Там, где раки поют - Оуэнс Делия - Страница 11

– Это тебе, для твоих перьев, гнезд и прочей ерунды.

– Ой… – удивилась Киа. – Ой, спасибо.

Но Па уже вышел на веранду. Киа взяла потрепанный рюкзак – парусиновый, с потайными кармашками и прочными молниями, сшитый на века, – и уставилась в окно. Па ей никогда ничего не дарил.

Погожими зимними днями, а весной и вовсе каждый день, Киа с Па выходили на рыбалку, то ближе, то дальше; ловили на блесну, на спиннинг. И в заливе, и по берегам ручьев Киа высматривала того мальчика, Тейта, – вдруг он снова здесь рыбачит? Вспоминала его, мечтала с ним подружиться, но не знала как, не знала даже, где его искать. А однажды они с Па зашли за поворот, а он там, с удочкой, – на том самом месте, где они встретились в прошлый раз. Тейт тут же заулыбался, помахал. Киа недолго думая подняла руку и махнула в ответ – еще немного, и улыбнулась бы. Но тут же опустила руку, встретив непонимающий взгляд Па.

– Это друг Джоди, – объяснила она.

– Ты здесь смотри поосторожней с чужими, – предупредил Па. – В лесу полно всякого сброда. Всюду проходимцы, куда ни плюнь.

Киа кивнула, хотела оглянуться еще раз на мальчика, но так и не решилась. И сразу встревожилась: вдруг он счел ее грубой?

Болото Па знал вдоль и поперек, как ястреб знает родной луг, – где охотиться, где прятаться, как отвадить чужаков. И когда Киа с горящими глазами сыпала вопросами, он рассказывал о гусиных перелетах, о рыбьих повадках, учил предсказывать погоду по облакам и распознавать прибрежные течения.

Иногда Киа набивала рюкзак едой, и на закате они ужинали хрустящим кукурузным хлебом с кольцами лука; хлеб Киа научилась печь весьма недурно. Случалось, Па забывал виски и они пили чай из стеклянных банок.

– Знаешь, наш род не всегда был такой бедный, – заговорил как-то Па, когда они, сидя под дубом, удили рыбу в бурой лагуне; над водой толклась мошкара. – Были у нас земли плодородные, растили и табак, и хлопок, и много чего еще. Близ Эшвилла. Бабушка твоя, моя мать, щеголяла в длинных юбках, а шляпки носила здоровенные, с колесо. Жили мы в двухэтажном особняке, с верандой во всю стену. Одно слово, роскошь!

Бабушка. Киа раскрыла рот. Где-то у нее есть – или была когда-то – бабушка. Где же она сейчас? Так и тянуло спросить, что с ними со всеми сталось, но не хватило духу.

А Па продолжал, будто сам с собой разговаривал:

– А потом все пошло наперекосяк. Я был тогда еще малец, не помню ничего, знаю только, что началась Великая депрессия, хлопок сожрали долгоносики, и все пропало. И остались мы в долгах по самые уши.

Киа пыталась по этим обрывкам воссоздать его прошлое. О мамином прошлом речи не шло – Па приходил в ярость, стоило заговорить о том, как жили они до рождения Киа. Она знала, что мамина семья была откуда-то издалека, там Ма покупала в магазинах платья с перламутровыми пуговками, атласные ленты, кружева. Когда они перебрались в хижину, Ма спрятала платья в сундуки и раз в несколько лет доставала одно и превращала в будничное – новые покупать было не на что. А теперь и наряды, и их история сгинули; все спалил Па после ухода Джоди.

Они порыбачили еще немного, глядя в неподвижную воду, припорошенную нежной желтой пыльцой, и Киа уже и не надеялась на продолжение рассказа, но Па добавил:

– Возьму тебя как-нибудь с собой в Эшвилл, покажу тебе землю, что была когда-то нашей и стала бы твоей.

Вскоре он выдернул из воды удочку:

– Глянь, детка, ну и чудище я выловил – что в твоей Алабаме!

В хижине они нажарили рыбы и кукурузных оладий “с гусиное яйцо”. После ужина Киа разобрала свои сокровища: насекомых пришпилила на картонки, а перья развесила на стене дальней спальни – красота, да и только! А потом, лежа в постели на веранде, слушала, как шумят сосны. Закрыла глаза и вновь широко открыла. Па назвал ее “детка”!

Закончив работу на пожарной вышке, шериф Эд Джексон и его помощник Джо Пардью проводили Перл, вдову Чеза, и его родителей, Патти Лав и Сэма, в прохладную больничную лабораторию, служившую заодно и моргом, где на железном столе под простыней лежал Чез. Прощание. Но ни одна жена, ни одна мать не вынесет такого холода и ужаса. Обеих женщин пришлось увести.

В кабинете шерифа Джо сказал:

– Что ж, хуже некуда…

– Еще бы. Не знаю, как люди живут после такого.

– Сэм ни слова не проронил. Он и всегда-то был угрюмый, а уж это его доконает.

Говорят, что прибрежное болото и бетонную плиту сожрет на завтрак – кабинет шерифа, надежный как бункер, и тот не устоял. Внизу на стенах темнели разводы с кристалликами соли, а к потолку, словно сеть сосудов, поднимались черные прожилки плесени. По углам притаились крохотные бурые грибы.

Шериф достал из нижнего ящика стола бутылку виски, плеснул обоим по двойной порции в кружки из-под кофе. Они потягивали не спеша, а солнце, золотисто-медовое, как бурбон, садилось в море.

Спустя четыре дня к шерифу в кабинет ворвался Джо, размахивая бумагами:

– Пришли первые результаты экспертизы.

– Дай-ка взглянуть.

Они сели друг против друга за рабочий стол и уткнулись в бумаги. Джо то и дело хлопал по столу ладонью, охотясь за мухой.

Эд прочитал вслух:

– “Установлено, что смерть наступила в ночь с 29 на 30 октября 1969 года, между двенадцатью и двумя часами”. Как мы и думали. – Через минуту он оторвался от бумаг: – Все данные у нас со знаком минус.

– Это верно. Не за что уцепиться, шериф.

– Никаких отпечатков пальцев ни на перилах, ни на решетках – только ребячьи, до третьего пролета. Ни Чеза, ни чьих-то еще. – Шериф с утра не побрился, и на румяном лице проступала темная щетина.

– Значит, кто-то их стер. Дочиста. Иначе почему ни на перилах, ни на решетке нет отпечатков Чеза?

– Вот-вот. Сначала следов не нашли – а теперь и отпечатков пальцев. Нет никаких доказательств, что он перешел болото, поднялся по лестнице, открыл наверху две решетки – ту, что над лестницей, и вторую, куда провалился. Или что там был кто-то другой. Но данные со знаком минус тоже о чем-то говорят. Или кто-то все тщательно прибрал, или его убили в другом месте, а тело перевезли к вышке.

– Но если бы перевезли, были бы следы шин.

– Да, надо вернуться, поискать следы. Вдруг мы что-то пропустили? Правда, там сейчас наши и “скорой”. Словом, теперь я уверен, что это не несчастный случай.

Джо закивал:

– Согласен, не всякий способен подчистую уничтожить следы.

– Есть хочется. Может, в закусочную?

– Готовься, нас там караулят. Весь город переполошился. Убийство Чеза Эндрюса – это не шутка, самое громкое дело в здешних краях – может, за всю историю. Слухи расползаются как дым из дымовой шашки.

– Что ж, держи ухо востро. Может, кто и проболтается. У здешних язык что помело.

Фасад закусочной, смотревший на гавань, был почти сплошь стеклянный, с противоураганными ставнями. Здание, построенное в 1889-м, отделял от скользких ступеней пристани лишь узкий проход. Под окнами валялись брошенные корзины для креветок и скомканные рыболовные сети, тротуар был усеян ракушками. И всюду чаячьи крики да чаячий помет. Аромат сосисок, выпечки, зелени и жареных цыплят, к счастью, заглушал неистребимую вонь от рыбных бочек, стоявших рядами вдоль пирса.

Шериф открыл дверь, и навстречу полился гул голосов. Мягкие красные диваны с высокими спинками оказались сплошь заняты, как и почти все столики. Джо указал на два пустых табурета возле лимонадной стойки.

На подходе они услышали, как мистер Лейн из “Синг Ойл” говорит механику-дизелисту:

– Это не иначе как дело рук Ламара Сэндза. Помнится, он как-то застукал свою благоверную с Чезом, прямо на палубе шикарного Чезова катера. Вот вам и мотив, вдобавок Ламар с законом не в ладах.

– То есть как – не в ладах?

– Он был в той шайке, которая шерифу шины проколола.

– Это они по молодости, по глупости.