«Крокодил» - Коллектив авторов - Страница 22

Спички готовы были сгореть со стыда за выпустившую их фабрику, но не могли.

Живопись не каша, ее и маслом испортить можно.

Он был уже лыс, но писал все еще кудряво.

В повести так много пили, что из нее можно было гнать спирт.

Человек с точным адресом: его хата всегда с краю.

Перевод походил на подлинник, как сто медных копеек походят на серебряный рубль.

Опечатки вкрадываются, сюжеты крадутся.

И голова и пиджак у него были с чужого плеча.

Не всякая кучка могучая.

Часы были верны только себе: они всегда опаздывали.

Посетителей он принимал как лекарство: неохотно и только по предписанию.

Дружба и чай хороши, когда крепки и не слишком сладки.

У мыши всегда на сердце кошки скребут.

Литературный мэтр держится так, точно он проглотил аршин.

Рыба, сваренная с лавровым листом, думала, что ее увенчали лаврами.

Если человек не может найти себя, адресный стол ему не поможет.

Какая-то в державе британской гниль.

Замечается нечто вроде повреждения умов некоторых вполне почтенных обитателей острова, над которым реет флаг Британии.

Порой просто диву даешься: до каких белых слонов дошли в своем бреду те самые титулованные английские жители, что ведут родословную от великих людей Англии, прославивших в былое время свою родину высокими проявлениями творческой мысли и душевного благородства, великими приращениями наук и искусств!

Полтора года назад «Крокодил» имел неудовольствие рассказать своим читателям о том, как в нынешней Англии втаптывают в грязь имя Шекспира. Пачкуны, именующие себя историками литературы, обвинили гениального драматурга в том, что он якобы выполнял поручения по шпионской части и за сие получал из королевского кошелька некоторую толику шиллингов. Заодно они обозвали Бернса «пьяным гулякой», а Байрона — «коварным обольстителем».

Современные бумагомараки хотят подобного рода гнусностями низвести гения до своего уровня, как бы сказать о нем: «Шекспир? Да он был не лучше нашего брата!..»

Они бессовестно лгут, эти вурдалаки, оскверняющие гробницы гениев прикосновением своих лап.

Они клевещут на Шекспира потому, что в созданных им типах предателей, плутов, растлителей видят самих себя.

Они против Шекспира потому, что бессмертное слово гения английской нации направлено и против современных Шейлоков, Яго, леди Макбет и иже с ними.

Окололитературные британские торгаши действуют заодно с «литературоведами». Они специализируются на купле, продаже и перепродаже чудом уцелевшего имущества великих людей Англии. Не так давно, например, был продан с молотка дом, в котором жил и писал Чарльз Диккенс.

Власти предержащие не пожелали, чтобы этот дом стал достоянием народа, читающего и любящего автора «Оливера Твиста», «Холодного дома» и «Дэвида Копперфилда».

Муниципалитет Лондона не превратил дом Диккенса в музей, а запродал его какому-то денежному тузу.

Воскресни Шекспир, он, конечно, выступил бы на этом низком аукционе. Он сказал бы словами Гамлета:

Советский поэт С. Маршак выразил и наши чувства, и, несомненно, чувства многих простых и честных англичан, откликнувшись на прискорбное происшествие такими словами:

Теперь старые классики полностью, так сказать, утилизированы. Взять с них нечего. Взоры некоторых руководящих британских деятелей обратились поэтому на наследство недавно умершего писателя Бернарда Шоу.

Под нажимом янки Англия тратит на оборону колоссальные средства. Куда уж тут до литературы! И вот министр финансов Батлер открыл кампанию сбора средств в фонд памяти Шоу. По расчетам министра, фонд должен был составить 250 тысяч фунтов стерлингов. На эти деньги намечалось превратить дом покойного в музей.

Воззвание министра финансов было обнародовано в ноябре прошлого года. А в августе текущего года агентство Рейтер мимоходом сообщило, что фонд памяти Шоу не будет создан. И председатель организационного комитета Айвор Браун сокрушенно признался:

— Не собрано даже одной тысячи фунтов…

Организаторам сбора не удалось сорвать с титулованной публики необходимые средства. Зато сама титулованная публика пытается поправить свои дела с помощью великих мертвецов.

Живет, например, в Англии некая леди Астор. Никакого вклада в интеллектуальную жизнь страны она не внесла.

Языком, однако, владеет. Любит выступать в аристократическом кругу. Болтает на банкетах. Примазывается к знаменитостям. При жизни Шоу пыталась обратить писателя в свою веру. А вера у леди Астор довольно банальная. Коммунисты, по этой вере, суть дети сатаны.

Из этой злой старухи, столь похожей на великосветских ведьм, образы коих блестяще рисовал Диккенс, давно сыплется песок. Но, проповедуя небесное блаженство, она почему-то цепляется за блага земные.

Ей, видите ли, не нравится завещание Шоу. Дело в том, что писатель значительную часть своих средств завещал употребить на борьбу за введение упрощенного алфавита.

Однако леди Астор находит эту идею вредной. Она полагает, что в Англии ничто и ни в коем случае не должно измениться. Кроме того, она не видит для себя выгоды в каком-то упрощенном алфавите. На митинге писателей, артистов и политических деятелей, собравшихся отметить обедом посмертный фонд Шоу, леди Астор потребовала нарушить волю покойного. Старушка, забыв правила английского хорошего тона, назвала завещание «безобразным». Она даже предложила организовать Общество по борьбе за ликвидацию этого завещания. Она предалась воспоминаниям:

— Я много раз приходила к Шоу, чтобы спорить с ним о разумности такого завещания…

При этом старуха кружевным платком смахнула набежавшую слезу и обратилась к обществу с горькой жалобой на неблагодарность великого человека, в наперсницы которого она лезла при его жизни:

— Я говорила ему: оставь деньги мне, и все будущие поколения будут говорить: вот женщина, которую он любил…

Глумление над именем Шекспира, продажа с молотка имущества Диккенса, кощунственные речи в адрес Шоу — так чтит официальная Англия великих сынов английской нации.

Впрочем, кощунственными речами дело не кончилось. На этих днях корреспондент агентства Рейтер скороговоркой поведал миру, что дом Бернарда Шоу «будет сдан в аренду, как обычный дом», и злорадно добавил: «Однако будет нелегко найти арендатора, который согласился бы жить «в доме великого человека».