Площадка (СИ) - Третьяков Михаил - Страница 22

— Ну что, рассказывайте, как у вас дела? Как ваш новый сотрудник? Что вы делаете? Почему вы не выбрали чай?

Я просто не успевал за всеми ее вопросами, хотя и понимал, что большинство из них заданы не для того, чтобы получить ответ, а для того, чтобы просто задать. Мозг женщины устроен таким образом, что именно те вопросы, на которые я не отвечу, станут поводом для обиды либо будут предложены свои варианты ответа, которые приведут к худшим последствиям. Мне нравилось следить за ее эмоциями: смена настроения на лице происходила столь быстро, что мне казалось, будто я просто эмоциональный труп.

— На работе все хорошо. Новая сотрудница очень исполнительная, но не хватает опыта. Мы, как всегда, занимаемся с растениями. Можно мне взять вот этот чай?

— Конечно, вы еще и спрашиваете. Что за невозможный человек! Как продвигаются ваши исследования?

— Мне не хотелось бы говорить о работе, потому что я и так все время о ней говорю. Давайте лучше поговорим о вас.

— А что у меня? Вы же знаете, какой у меня день. Утром у директора. Потом общая летучка, на которой вы почему-то были всего лишь один раз. Потом бумаги и куча поручений. Квартальный отчет. Все проверить от всех лабораторий и свести в общую таблицу.

— В общем, у вас все как всегда. Работа, работа и еще раз работа. Грустно, когда работа становится смыслом существования.

— А у вас разве не так?

— Наверное, тоже так, но мне не хочется, чтобы это превращалось в норму. К тому же в моей работе есть всегда что-то новое, есть загадки и вопросы, на которые я ищу ответы.

— То есть вы считаете мою работу бесполезной?

Именно эта ее черта — черта, присущая любой женщине, но так ярко проявляющаяся именно в общении с ней, — превращать любое мое утверждение в вывод, который оборачивался против меня, с одной стороны, бесила меня, а с другой — заставляла концентрироваться. Мне было интересно следить за развитием ее мыслей потому, что я не всегда мог предсказать, к каким заключениям она придет.

— Сегодня вы как никогда решили меня побесить?

— Совершенно нет. У меня, видимо, это получается непроизвольно. Но мне приятно, что я у вас вызываю хотя бы такие чувства. Нет ничего хуже безразличия. Именно безразличие — первый признак гибели человека.

— Как же вы правы! Но все же вы так и не ответили: как вам новая сотрудница?

— Как не ответил? Вроде же все сказал.

— Мне интересно ваше личное мнение о ней.

— Честно сказать, я об этом не думал: она ведь всего лишь инструмент для выполнения определенных задач, и влезать к ней в голову мне совершенно не хочется.

— Понятно, — многозначительно протянула она. — Вы уже выпили чай? Когда вы все только успеваете?

— Все дело в правильной организации времени.

— Ну вы как всегда. В вас есть эта тяга к тому, чтобы все упорядочить, все разложить по полочкам… Только вот в мире не существует абсолютного порядка, к которому вы так стремитесь. Наши с вами интересы лежат в разных плоскостях знаний. Вы исследуете то, что можно почувствовать и измерить. Я работаю с тем, что измерить нельзя: со словами и их интерпретацией. Вы верите в то, что все поддается рациональному описанию и объяснению. Ваша работа проста и однообразна. Приехали, измерили то, что можно измерить. Отметили, как реагирует объект на привнесение того или иного фактора. Потом приехали еще раз и снова измерили. Вам нужны цифры, которые с помощью математического аппарата позволяют вам доказать и без того очевидные вещи. Каждый раз, прогнозируя эксперимент, вы всегда наперед знаете, к каким последствиям он может привести…

Я бы с удовольствием хотел бы продолжить нашу с ней беседу, но чай, который я выпил, не хотел приживаться в моем организме. Именно поэтому я нервно посмотрел на часы.

— Дико извиняюсь, — перебил я ее. — С большим удовольствием жду наших встреч, но сегодня, к сожалению, ограничен в их продолжительности. Вы всегда можете располагать мной и моим временем, но работа не ждет.

— Что ж, очень жаль. — Она с какой-то непонятной печалью посмотрела на меня: так, будто бы мой внезапный уход разрушил какие-то ее планы. Затем, словно и не думала ни о чем грустном, весело спросила: — Тогда до новых встреч?

— Да, конечно, я всегда жду с нетерпением вашего предложения попить чаю. Хорошего вам дня.

— И вам тоже.

Я вышел из приемной. На лбу выступил пот. Внутри меня выжигало и крутило. С трудом поднялся на третий этаж. Зашел в лабораторию, где меня вырвало в раковину. Включил воду, которая смыла остатки коричневой желчи. Перешел в свой кабинет, закрыл на ключ дверь и растянулся на стульях. Боль в животе уходила. Словно бы чай был лечебным. Я так и не понял, зачем Ольга Николаевна вызывала меня к себе, чего она хотела, но думать не получалось. Дождь стучал за окном, и под его мелодичный звук я задремал…

Проснулся от громкого стука в дверь. «Вот это меня отрубило», — подумалось мне. За дверью послышался низкий и грубый голос коменданта:

— Уже десять минут шестого, вы обязаны покинуть помещение, или я должен буду доложить начальству.

— Собираюсь, сейчас переоденусь и выхожу, — сказал я первое, что пришло в голову и что лучше всего другого позволяло объяснить и задержку на работе, и запертую дверь.

За дверью раздалось:

— Жду. Вы последний остались в здании.

«Да уж, — подумалось мне, — прилег отдохнуть». Боль прошла. И связки уже почти не жгло. Я открыл дверь и вышел из кабинета. В коридоре стоял комендант. Лицо у него было недовольное, а поникшие усы придавали ему вид старого обиженного кота, которого забыли покормить. Он сопроводил меня до самого выхода, как будто я мог сбежать и спрятаться от него где-нибудь в здании. Если бы мне было действительно необходимо работать, в теории я, конечно, мог бы так поступить, но надо было ехать на карбоновый полигон и доделывать то, что мы не успели сделать вместе с Аней.

Мои мысли, еще не до конца подконтрольные моему сознанию, снова тянулись к Ольге Николаевне. Конечно, для нее это была просто встреча с коллегой, и она даже, наверное, не задумывалась о том, сколько трудов и сил стоило мне выкроить эти так быстро пролетевшие полчаса. Но, честно сказать, они того стоили, и если бы не подкатывающая тошнота, то, возможно, мы смогли бы побыть вместе и поболтать еще немного. Однако все свалилось в кучу: и работа, и Аня, и мое недомогание.

Я очень устал, никогда еще я так не уставал. Может быть, это оттого, что вокруг я вижу все меньше и меньше людей, с которыми хочется говорить. Неважно — о чем: хотелось просто слушать человека, у которого есть свое мнение, есть желания, есть жажда узнавать что-то новое. За последние несколько дней окружающие меня люди попадали в больницы или превращались в студень. И я не исключаю, что осознание этого угнетало и подавляло меня, забирая силы.

Подойдя к машине, я убрал прилипшие листья и ветки. Завел автомобиль. Отчаянно не хотелось ехать, хотелось просто оказаться дома, принять горячую ванну и залезть под теплое одеяло, но, увы, ничего этого в ближайшей перспективе не просматривалось.

Самое сложное, что мне сегодня предстояло, — это добраться до полигона. С постоянным косохлестом едешь медленно, темнеет гораздо раньше, чем обычно. Да и время для поездки было самое неблагоприятное: по дороге растянулась каждодневная после завершения рабочего дня пробка.

Когда я подъезжал к лесу Дахнова, вечно серое небо приобрело оттенок темно-синих чернил, а сверкающие где-то вдалеке всполохи молний подсвечивали с какой-то не поддающейся логике периодичностью очертания туч. Я уже сто раз пожалел о том, что решил ехать сюда после работы, но дома меня не ждало ничего, кроме холодной постели, да и работа требовала завершения именно сегодня.

Я надел налобный фонарик и, переобувшись, снова отправился в лес. Машину отогнал от дороги так, чтобы, с одной стороны, ее не было видно, а с другой — чтобы не застрять. Видимо, я был не первый, кто так поступил, поскольку на месте моей парковки обнаружились сморщенные окурки папирос.