Площадка (СИ) - Третьяков Михаил - Страница 17

Вероника замолчала.

— Я думаю, что это образцовое выступление, которому должны соответствовать все остальные, — высказался директор. — Можете садиться. Следующим приглашается…

Сотрудники выходили по одному и, как автоматы, повторяли, по сути, одни и те же слова и формулировки. Вначале выходили новенькие и сотрудники, которые чаще всего привлекались в качестве исполнителей в полевых условиях. Монотонное повторение одних и тех же фраз звучало как какое-то заклинание, и уже после четвертого выступающего голова стала тяжелой, заставляя мысленно повторять произносимые выступающими слова. Видимо, из-за этого, когда очередь дошла до меня, я, точно в трансе, поднялся на сцену и слово в слово повторил то, что говорили предыдущие выступающие.

Директор встал и снова подошел к кафедре.

— Каждый день мы должны помнить, кто мы и зачем трудимся. Не забывать, что дождь — это явление, необходимое в жизни природы и человека. Все пикетирующие — люди, неспособные объективно взглянуть на вещи, понять необходимость дождя. Перефразируя Маяковского, хочется сказать: «Если дождь идет, значит, это кому-нибудь нужно». В единстве наша сила, поэтому, если вы встречаете людей, которые кричат о необходимости прекращения дождя, вы должны понимать, что это предатели, желающие нанести урон основной цели, которой мы хотим добиться. Дождь должен принести очищение, смыть всю грязь и мерзость, которые все ближе подступают не только к нашим границам, но и к нашим сердцам.

Директор, а вслед за ним и все его заместители встали. Зал поднялся в едином порыве, и я невольно тоже встал, словно бы подхваченный этой всеобщей волной воодушевления, этим желанием общности и желанием быть частью единого механизма. Заиграл гимн. По коже побежали мурашки. Тело выгнулось в каком-то неимоверном стремлении к стойке смирно, а руки вытянулись по швам. Будто бы я уже был не властен над своим телом, и оно казалось чужим. Но самым страшным для меня было осознание происходящего и невозможность что-нибудь изменить. А еще я понял, что странное поведение после попадания под дождь было всего лишь первым симптомом заболевания, словно бы дождь проводил отбор, разбивая людей на две группы, чтобы в дальнейшем отбраковать тех, кто не будет подчиняться его власти. Непонятным было только одно: почему я влился в это действие? Ведь я ни разу не попадал под дождь.

После гимна все встали и стройными колоннами, так же, как и сидели, по рядам, начали покидать зал. Не было ни хаотичности, ни затора, обычно возникающих на выходе. В этой сглаженности и связанности даже была какая-то прелесть упорядоченности и точности, до крайности милая и приятная мне. Было только одно «но»: все это было неправильно и неестественно. Словно бы все сотрудники превратились в управляемых муравьев. Неужели только я все это чувствовал и понимал? Может быть, я остался один? Нет, еще должны были быть Аня и, конечно же, Андрей, потому что дождь вымыли из его тела.

Больше всего мне было обидно за Олю. Нет, это ее превращение не являлось чем-то невозможным, но просто я верил в разум и верил в то, что именно разум управляет нами, а не какая-то дурацкая вода с неба. Мне стало жутко, печально и грустно. Очень захотелось ее обнять и объясниться, но я точно понимал, что она не поймет и не захочет меня слушать. Именно это ощущение недосказанности и недопонятости угнетало меня больше всего. Да, еще, конечно же, шеф. В нем чувствовалось это ощущение настоящего — я никак не мог подобрать слова для того, чтобы объяснить, чем же отличались люди, не попавшие под дождь. Как же все это могло произойти, так быстро, в один день? Или заранее была проведена долгая подготовительная работа? Это оставалось для меня загадкой.

Когда я вернулся к себе в кабинет, было одиннадцать, но мне показалось, что в актовом зале я провел целый день. Ощущение безысходности было, наверное, сродни чувству, испытываемому муравьем, зараженным двуусткой, заставляющей взбираться насекомое на верхушки стеблей растений, крепко вцепляться в них мандибулами и замирать в таком виде до тех пор, пока его не съест овца.

К половине двенадцатого подошла Аня, которая закончила оформление документов и готова была приступить к своим прямым обязанностям уже не в качестве студентки, а как полноценный сотрудник лаборатории. Я открыл кабинет лаборатории и поручил Ане провести повторные анализы вчерашних образцов, чтобы, с одной стороны, сопоставить данные, а с другой — проверить сходимость и точность выполнения анализов. Спустился на второй этаж и получил у Анжелики деньги для Андрея. Выдали пятьсот рублей, за которые я должен был отчитаться чеками. Набрав в магазине на эту сумму фруктов и йогуртов, я отправился к Андрею без пятнадцати час, предварительно подготовив служебную записку, о которой просил шеф.

Все больницы одинаковы, и, если ты побывал в одной, считай, что был уже во всех. Это учреждение не спутать ни с каким другим! Меня встретил стойкий больничный запах хлорамина; стены, выкрашенные облупившейся бежевой краской; стулья, которые, кажется, стоят здесь со дня сдачи здания в эксплуатацию; пациенты, на которых больно даже смотреть. Такова наша бесплатная медицина, которая в конечном счете сводится к тому, что ты платишь за лекарства, платишь медсестре за уход за тобой и врачу за то, чтобы он чаще заходил, — в общем, за все. Однако для некоторых система работает иначе. Не только для тех, у кого есть деньги, — это само собой разумеется, — но и для тех, у кого есть друзья в этой сфере.

В регистратуре мне мило улыбнулась молоденькая медсестра. Кокетливо растягивая слова, она протянула: «Андрей Петрович лежит в восьмой палате — в конце коридора возле окна».

По пути к палате Андрея невозможно было не обратить внимания на плакаты медицинской тематики. Не знаю почему, но мое внимание привлек тот, который предупреждал о вреде курения. На нем был изображен маленький красный чертенок, обвивающий черный трезубец. «Скорее всего, именно так и выглядит повелитель тьмы: с лицом ребенка, растянутым в злобной ухмылке», — подумалось мне. Хотя, сказать по правде, сам я никогда не верил ни в черта, ни в бога. Все это абстракции, образы для запугивания, настоящие же черт и бог живут в нас, и только мы решаем, кто из них победит.

Палата была на четверых пациентов. Андрей лежал один и смотрел в окно. Когда он повернулся на звук открываемой двери и я увидел его лицо, то понял, что все напрасно: я остался один.

Ничего не выражающий взгляд и апатия — вот они, признаки действия дождя. Но этого не могло быть, он не должен был заразиться и так быстро заболеть за считаные дни! Если только дождевая вода, попав в организм через желудок, не вызывает быстрые необратимые изменения психических процессов в мозге. Плазмаферез должен был вывести токсины, бактерии или что там такое это было!

Мне стало одиноко, тоскливо, навалилась безысходность. Я вспомнил о своем обещании, которое дал ему тогда в машине. Андрей ведь знал меня давно и хорошо понимал, что если я пообещал, то сдержу слово.

— Как ты себя чувствуешь?

— Нормально.

— Как тебе палата?

— Палата как палата.

— Врачи, медсестры?

— Лечат.

Все его фразы были какими-то безэмоциональными. Внешне это был все тот же Андрей, но внутри него словно бы выключилось, а может быть, совсем уничтожилось то, что отличало его от других, — индивидуальность, состоящая из достоинств и недостатков. Именно эта совокупность, тугой клубок противоречий, и делали его тем, кого я знал. А сейчас в нем не осталось этой борьбы противоположностей. Он стал таким, каким было изначально большинство людей. Я смотрел в его глаза, пытаясь хотя бы на секунду заметить огонек или пусть даже самый незначительный отсвет Андрея, которого я знал, но, кроме пустоты и безразличия, не увидел ничего.

Понимание того, во что превращаются люди после дождя, пришло ко мне только теперь. До этого я просто обращал внимание на какие-то незначительные детали и частичное изменение поведения. Но сейчас…