"!Фантастика 2023-109". Компиляция. Книги 1-18 (СИ) - Одувалова Анна Сергеевна - Страница 204

Дернувшись в очередной раз, угорь ударил моего отца хвостом. Тот упал в воду. По-видимому, он был оглушен и сразу пошел ко дну… Говорят, бабочки могут научиться плавать… Не знаю, в нашем селении плавать не умеет никто. Дент-Вайар не мог даже попытаться спасти со-мужа, он только беспомощно летал над тем местом…

Он до сих пор считает себя виновником гибели Тимана. И он всегда был со мною даже нежнее, чем с моими братьями-махаонами. Но сама я думаю, что отца погубила глупая неосторожность, которую самцы почему-то считают храбростью. А угорь, из-за которого погиб отец, был никому не нужен. Никому.

Мариэль подняла пытливый взгляд на Лабастьера, словно проверяя по выражению его лица, взял ли он в толк, что она хотела сказать, поведав эту печальную историю.

– Я понимаю, – покачал головой тот. – Но согласитесь, Мариэль, если бы не вечная тяга самцов к риску, пусть порою и безрассудному, мир был бы не таков. И он был бы несколько хуже.

Девушка явно собиралась возразить, но Лабастьер опередил ее, поясняя сказанное:

– Я вовсе не хочу приуменьшить достоинств прагматичной осторожности самок. Они берегут уют и тепло наших гнезд… Но так устроен наш мир. Как говорит Лаан, – «Не случайно Дент и Дипт восходят одновременно».

– Что это вы там про меня? – вмешался Лаан, прервав разговор с Ракши.

– Я говорил о том, – пояснил Лабастьер, – что гармония мира проявляется абсолютно во всем. Потому-то рассудительность самок и уравновешивает безрассудство самцов.

– Ага, – скорчил обиженную гримасу Лаан, – так и думал, что косточки перемываете…

Мариэль, пропустив мимо ушей слова махаона, продолжила тему:

– Если бы действительно существовало такое равновесие, все было бы прекрасно. Но так ли это? Вы, мой король, насколько мне известно, и сами лишились отца, будучи еще личинкой?

– Это так, – вздохнул Лабастьер. – Но, согласитесь, я же не в праве винить его за это. Хотя часто, очень часто, его не хватало мне.

– Что с ним случилось? Никто и никогда не рассказывал мне об этом.

– Он отправился с инспекцией владений, когда я был еще куколкой. И не вернулся. Я никогда не видел его.

– И вы не знаете, как он погиб?

– Нет. И этого не знает никто. Так что поверьте, сумасбродство самцов я расхваливаю не из пустой солидарности. Эта мысль выстрадана мной…

Тут Ласковый резко остановился, и Ракши, взмахнув рукой, крикнул: «Стойте!» Замер и Умник.

Вглядевшись, Лабастьер заметил прямо перед сороконогами замаскированную листвой темную, матово поблескивающую, смоляную поверхность.

Опять капкан?!

– Вот вам и доказательство того, как вы не правы, – заявила Мариэль. – Вы сказали, что не в праве винить отца за раннюю гибель. Но разве ответственность перед потомством не должна делать самца предельно осторожным? И разве ответственность перед народом не должна делать еще более осторожным его короля? Ваш отец оставил Безмятежную без реальной власти. Если бы он был жив и правил королевством, мы не встречали бы на каждом шагу запрещенные капканы! Нет короля, нет и закона.

– Мариэль права, – вмешался Ракши. – Для меня слово «король» всегда означало нечто предельно далекое от жизни. Кто его видел, короля? Признаюсь, именно потому я так легко и обнажил против Вас свою шпагу… В чем, конечно же, раскаиваюсь теперь.

Сороконоги, как и в первый раз, двинулись в обход траншеи капкана.

Лабастьер Шестой долго сидел молча, и лицо его было непроницаемым. Наконец он расправил плечи и, оглядев своих товарищей, сказал:

– Я наведу порядок на Безмятежной.

Заночевали на открытом воздухе, привязав сороконогов на таком расстоянии, что они не могли бы повздорить, и разведя по периметру бивуака четыре костерка. Самцы дежурили поочередно, поддерживая огонь и бдительно охраняя спящих. Укладывались прямо в одежде, благо, сухая погода не вызывала опасений за крылья.

Лишь Мариэль переоблачилась на ночь в более свободное и мягкое одеяние. И тут, кстати, Лабастьер убедился в том, что его спутники в самом деле окончательно помирились. По просьбе Мариэль самцы отвернулись, ожидая, когда она закончит туалет. Вдруг Лаан со шкодливым выражением лица начал тихонько поворачивать голову, косясь назад. И тут же получил от Ракши основательный подзатыльник. Лабастьер напрягся, ожидая бурной реакции друга, но вместо того, чтобы оскорбиться, махаон лишь крякнул, расхохотался и пробормотал: «Поделом мне…»

А еще один неожиданный, почти мистический знак примирения пришел ночью.

Лабастьер проснулся от того, что над равниной раздались странные чарующие звуки. Два высоких хрипловатых голоса пели протяжную, но радостную песнь без слов. То заводил один, а подхватывал другой, то оба вместе они, порою захлебываясь, выводили странную, но гармоничную трель…

Лабастьер протер глаза и сел.

– Кто это? – спросил он дежурившего Лаана, но тот только пожал плечами, вглядываясь в темноту, и вполголоса бросил:

– Минут пять уже…

– Я думала, что это сказка, выдуманная стариками, – вмешалась Мариэль, которая, оказывается, проснулась тоже. – Неужели вы не поняли? Это же поют наши сороконоги.

Нежная музыка никак не соответствовала привычному представлению об этих довольно уродливых гужевых зверюгах родом из членистоногих. Но Мариэль явно не шутила:

– Говорят, такое бывает раз в сто лет, когда два самца-сороконога клянутся друг другу в вечной дружбе.

– Это – верная примета того, что их хозяев ждет небывалая удача, – добавил Ракши.

Лабастьер пригляделся, но ночным зрением мешал пользоваться свет костра. В то же время свет этот был столь слаб, что сороконоги в нем выглядели бесформенными темными пятнами.

Больше никто из путников не произнес ни слова. Еще около получаса лежали они не двигаясь, боясь спугнуть поющих. Ни Лабастьер, ни Лаан никогда и не ведали, что сороконоги могут вытворять такое. Оттого, наверное, что в столице их принято держать порознь: считается, что сороконоги или безразличны друг к другу, или относятся неприязненно и один норовит сделать другому какую-нибудь гадость. Вместе держат только пары в период случки. А вот, поди ж ты…

Сороконоги смолкли так же внезапно, как и начали петь. Наступила тишина, и путники, один за другим, уснули вновь. Впадая в уютную дремоту, Лабастьер старался как можно дольше сохранить в себе отзвук пленительной мелодии, как и остальные сознавая, что в душе его в эту ночь стало больше света.

С первыми лучами зари они уже двигались дальше. Странное, казалось бы незначительное, ночное происшествие словно бы что-то изменило в каждом из них. И уж точно изменило их отношение к сороконогам.

Ноги Ласкового почти зажили, и шагал он значительно быстрее, чем вчерашним вечером, почти не отставая от Умника. В результате к полудню путники вышли к окраине обширного селения.

…Да, это был действительно крупный населенный пункт. В небе парили сотни бабочек, а это говорило о том, что расстояния тут достаточно велики – коль скоро полет жители предпочитают пешим прогулкам.

Улочки между сферическими раковинами воздушного коралла уже с окраины были тут не покрыты мхом, а вымощены светло-зеленой и бирюзовой кварцевой породой. Причём, каменные пластины были подогнаны друг к другу так тщательно, что через щели меж ними не проросла бы и травинка.

Ракши и Мариэль смотрели вокруг полными восторга глазами. Глянув на них, Лаан заметил:

– Оказывается, глупцы есть везде.

– Что ты хочешь сказать этим, брат-махаон? – подозрительно посмотрел на него Ракши.

– Я говорю о здешних строителях, – успокоил его Лаан. – Наш король снял с должности придворного архитектора, когда тот лишь заикнулся о том, чтобы вымостить в столице тропинки.

Невесело поглядывая вокруг, Лабастьер Шестой улыбнулся одними губами и кивнул:

– Что может быть нелепее для бабочки, чем ходить по мертвым камням? А если бабочка здорова и летает, зачем ей такой унылый пейзаж?