Хозяин моих желаний (СИ) - Лари Яна - Страница 24

– Пусти. – Упираюсь ему в грудь ладонями, но нажим его рук тут же усиливается. Ни вдохнуть нормально, ни шевельнуться!

– Не хочу.

– А чего ты, сволочь, хочешь? – Голос меня не слушается, срывается на хрип.

Пока мысли со скрипом возвращаются в здравое русло, Раду, наблюдает за моим барахтаньем со странной усмешкой. Очень внимательно всматривается в лицо, нервно облизывая губы.

– Хочу сделать тебе подарок.

Я зависаю. С преувеличенным вниманием разглядываю припухшую ранку на его губе, потому что по степени абсурдности это заявление близится к стопроцентной отметке и как отнестись к нему так с ходу непонятно. Как-то оно совсем не вяжется с ощущением того, что мой первый искрений порыв Раду тупо раздавил своим безразличием.

Он унизил меня. Он окрылил, он и спустил на землю.

И вроде полученная оплеуха должна бы вправить мозги на место, но нет же! Когда Раду задевает мизинцем мой висок, заправляя за ухо выбившуюся из-под капюшона прядь волос, кажется, будто сердце выпрыгивает из груди и совсем не спешит возвращаться обратно.

Я с бессилием смотрю на его губы и внутри всё стягивает злостью.

– Мне не нужны подачки.

Даже не пытаюсь скрыть горечь – мы друг другу никто. Я презираю патриархат и на дух не переношу диктаторские замашки. Мужчина и женщина в замкнутом пространстве. Это физический голод, ничего больше. При иных обстоятельствах такой ситуации априори не возникло бы. Поэтому умалчивать обиды как минимум бессмысленно, мне с ним детей не крестить.

– К чему это сейчас прозвучало?

А вот Раду, видимо, так просто не отстанет.

– К тому, что подарки дарят от сердца. А ты, очевидно, пытаешься расплатиться за доставленное удовольствие. Удовольствие, подозреваю, неуклюжее, но всё же. Я кто, по-твоему, шлюха?

– Это смотря, что тобой двигало.

Я ловлю ртом холодный воздух. Задыхаюсь! Замечание словно камнем в грудь прилетело.

Да что он о себе возомнил?!

Куча хлёстких, резких вариантов ответа за секунды проносятся в моей голове, но абсолютно каждый пронизан лицемерием.

Чем бы я ни оправдала свой порыв: симпатией, нервным срывом или отчаяньем, всё сходится к банальной попытке если не подчинить, то хотя бы заслужить его благосклонность. Всегда презирала девиц, считающих, что стоит поманить мужика близостью, и он воспримет это как высший дар небес, а сама именно так и поступила. Убеждая себя, что это другое.

Но вслух этого, разумеется, не произнесу, перебьётся. Да Раду и сам не старается казаться лучше, чем есть. За время, что мы знакомы, с одинаковой непосредственностью и истязал, и заботился.

У меня тоже нет особых причин стараться ему понравиться.

– Я просто хотела немного тепла. – Шёпотом подвожу черту. Медленно выдыхаю и отворачиваю голову, давая понять, что тема закрыта.

Раду обхватывает пятернёй мой подбородок, поворачивая лицом к себе.

– Вот видишь, ты сама себе ответила – не шлюха.

– Зато ты бесчувственный подонок.

– Я разве обещал тебе чувства? Не пытайся мной манипулировать, разочаруешься.

Злит, но Раду прав. Разочарование – вот что я сейчас испытываю, глядя в насмешливые глаза, которые постепенно приобретают жёсткое выражение.

– Ты эгоист, – подытоживаю тихо.

Усмешка окончательно пропадает с его лица.

– Мы оба такие. Пока мы хотим чего-то взамен: жалости, тепла, ласки, неважно чего, любые наши действия – чистой воды эгоизм. Всё что действительно идёт от сердца – бескорыстно. Но жертвенность чужая беда, а не наша. Правда, милая?

А я ногтем заклёпки на куртке Раду обвожу и глаз поднять не могу, не знаю, что сказать. Печёт от его слов внутри, будто не в уши, а сразу в грудную клетку вогнал их. Потому что... это и мои постулаты тоже. Слово в слово. Так почему же так больно?

О чём только думала в душевой не пойму. Ведь ненастоящее это всё, неправильное. Гормоны, адреналин, стечение обстоятельств. Да и теперь взорвалась на ровном месте. Ну почему меня должно волновать его мнение? Не должно. Вот только на деле всё далеко не так радужно.

А в следующее мгновение Раду вдруг садится. Так резко, что я от неожиданности крепко сжимаю его бока ногами.

Губы жжёт его горячим выдохом.

– Не переживай так, моего к тебе отношения ничего не изменит... Или наоборот – бойся.

Он за затылок притягивает моё лицо к своему – близко-близко, аж в горле пересыхает. Но затем ловко поднимается на ноги, придерживая меня за талию, и сразу ловит мои руки, убирая их со своих плеч.

Наши пальцы то сплетаются, то отдёргиваются, как от кипятка. Взгляд Раду сносит каким-то сумасшедшим голодом. Я уверена, что знаю почему он так пристально смотрит сейчас на мой рот, только легче не становится. В груди дерёт, рвётся всё от равных по силе желания первой поцеловать его в губы и с размаху заехать по ним же.

Вот сейчас оба – бескорыстные, чтоб его!

Чего я точно не ожидаю, что Раду молча развернётся и направится к двери дома.

– А как же подарок? – взвинчено кричу ему в спину. Он останавливается, но не оборачивается. – Я цветы хочу!

– Организую. – В хриплом голосе всё же проскальзывает тень недоумения, что в очередной раз говорит об отсутствии у него иллюзий на мой счёт.

– Нет, ты дослушай, – требую, едва он снова сходит с места. – Мне не нужны покупные. Хочу, чтобы ты сам сорвал их! В лесу.

Да в феврале. Да, под метровым настом снега. Мужчины ведь любят подвиги. И ценят тех, ради кого их совершают. Конечно, Раду с большей вероятностью меня проклянёт, но если это собьёт с него хоть половину спеси, то пусть. В конце концов, что он мне сделает? У меня на губах до сих пор его вкус – в крови шипит, к нёбу прикипел! Ниже падать всё равно уже некуда.

​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​Раду что-то эмоционально бормочет на родном языке. Я смотрю ему вслед, чувствуя, как на душе становится чуточку легче. Откуда-то есть уверенность, что он добудет эти чёртовы цветы, из-под земли достанет. Понятия не имею, что буду с ними делать, но мне приятнее всего мысль, что Раду вернётся ближе к ночи продрогший, победно сжимая в руке какой-нибудь убогий хилый росток, такой же жалкий, как мой порыв к сближению. А я равнодушно брошу: «Ты умничка», отвернусь и даже не притронусь.

Мы будем квиты. Может, тогда меня отпустит?

Полночи ворочаюсь под одеялом, то предвкушая, какой преподам ему урок, то сжимаясь от безысходности, пока не затихаю, перебирая в памяти каждое прикосновение покрытых татуировками пальцев. На мне... Во мне... Временами какие-то несдержанные, жадные не только до чувственной ласки. Так хватают и стискивают только что-то ценное.

У меня не было любимой куклы, но был дневник, который я вела с детства. Как-то он пропал, а потребность делиться сокровенным осталась. Только стало не с кем. Я рано осознала, что не всякое расскажешь матери, особенно заведомо зная, как огорчает её моё мировоззрение. Многое не доверишь даже лучшей подруге, потому что, когда нам понравился один и тот же мальчик, она вырвала страницу и зачитала мои сопливые признания на потеху половине школы в вестибюле на перемене. Потом у меня долгое время не было подруг, и дневник пропал тогда же. Что странно, так и не нашёлся. Да и не искала я его особо.

В моей жизни оставалось всё меньше места для слабостей.

Не знаю, любила ли я Метлицкого. Во всяком случае, у меня рядом с ним вырастали крылья и кружилась голова от направленных на нас взглядов: восхищённых, завистливых. Мы всегда были в центре внимания.

Молодые, уверенные, счастливые...

Куда бы ни пошли – нам вслед доносился неравнодушный шёпот. Казалось так будет вечно.

Я хотела за него замуж, хотела сына – маленького Антоновича, копию своего отца, с иссиня-чёрными волосами, ямочкой на подбородке и шармом аристократа. Уверена, что мы могли быть счастливы. Я точно была счастлива. Как оказалось – счастлива в неведенье.