Дуэт с Амелией - Вогацкий Бенито - Страница 57

Когда мы оба проснулись, было еще темно и чертовски холодно.

Швофке нащупал пальцами мое лицо.

- Ты еще спишь?

- Нет. Просто глаза закрыл.

Видишь, какое дело, - вздохнул он. - Нельзя оставлять корни там, где их выдернули, Никак нельзя. Разумеешь?

- Не очень.

- Ну как же-ведь они все еще надеются, что все будет, как было. Против меня голосовали, болваны. А ведь со мной...

Почем знать, какой фрукт им теперь достанется!

Я повернулся на бок.

Мысли мои были заняты совсем другим.

Я спросил:

- Как ты думаешь, Швофке, дадут мне пять гектаров?

Для него этот вопрос был легче легкого.

- А пожалуй, лучше ничего и не придумаешь, - вздохнул он. - Уж как-нибудь уладим это дело.

Он сразу согласился дать мне землю, но что-то не больно запрыгал от радости.

А потом, подумав, сказал:

- Душевная она девушка. Пришла все-таки проститься.

Я рывком повернулся к нему.

- Зачем, зачем пришла?

Швофке приподнялся было, хотел, видимо, успокоить меня, утешить, но тут вспомнил о том, что произошло вчера вечером, сдержался и медленно улегся обратно.

6

Еще не рассвело и в воздухе пеленой висела изморозь, когда я стрелой пронесся по деревенской улице. Все было как всегда: те же дома, тот же булыжник и тот же Юрген Зибуш опять бежит к замку.

Коляска еще стояла у крыльца. Укатил пока только трактор, еще в пять часов утра.

Он увез белье, книги и посуду. "Вскорости возвернется", - сказал Ахим Хильнер, наша народная полиция. Новая синяя форма ладно сидела на нем, вот только брюки были коротковаты, словно он из них вырос.

Бывшим владельцам поместья предписывалось выехать из данной местности в любой населенный пункт, удаленный не менее чем на пятьдесят километров.

Ахим Хильнер по долгу службы обязан был их сопровождать.

- Ну, в чем дело? - спросил он, заметив, как я запыхался. - Уже соскучился?

Нашел что спрашивать!

- Нет, - отрезал я, - астма.

Приказ Хильнера гласил: "Вон помещиц из Хоенгёрзе! Хватит с ними возиться!"

И он залился сочным гортанным смехом, сразу спугнувшим утреннюю тишину.

Я даже замахал на него руками и слегка отпихнул в сторону, как делала наша соседка в таких случаях. Но тут из конторского домика легкой, пружинистой походкой вышла Амелия: макинтош, берет, высокие сапожки, плотно обтягивающие икры, вокруг шеи сиреневый шелковый шарф-ни дать ни взять шикарная билетерша из кинотеатра "Звезда" торопится на работу.

За ней показалась и мать, заметно кренясь на один бок: она несла большую сетку с яблоками. Яблоки из Хоенгёрзе! Она несла их так, точно давно привыкла носить тяжести и притерпелась к тому, что это никого не волнует.

Старая история: по ним обеим никогда не поймешь, на каком они свете. Амелия спокойно подошла ко мне, словно мы заранее договорились о встрече. Она благодарно пожала мне руку, словно старому верному слуге, и тепло сказала:

- Большое спасибо за все!

- И от меня, - добавила Карла.

Они были довольны мной. Всем моим поведением. Если и случались какие-то промахи, сегодня можно было посмотреть на них сквозь пальцы.

Когда они уселись в коляску, Хильнер взял стопку шерстяных одеял и укутал их потеплее. Потом вспрыгнул на козлы, поправил ремень на кителе и взял в руки вожжи.

Лошадок в упряжке он знал, даже назвал их по именам. Но на козлах сидел впервые.

И явно радовался поездке. Он отвернул тормоз и молодецки свистнул сквозь зубы: правда, из-за отвислых губ лихого посвиста не получилось вместе с воздухом тонкой струйкой вылетела слюна. Но по его понятиям, бравый кучер обязательно должен играть тормозом и что-то насвистывать. На меня он взглянул сверху вниз и тем самым дал понять, что мое время истекло и что это, по его мнению, вполне в порядке вещей. Поехали! - объявил он.

Амелия потерла озябшие руки и изобразила-для матери! -полный восторг:

- Я так рада!

У Карлы был такой отсутствующий вид, словно она ничего не помнила, кроме тех двух русских, которые любили стихи Пушкина.

Коляска тронулась. Зеленые глаза Амелии потемнели. И вся она оцепенела от напряжения, а потому и качнулась от толчка, словно неживая. Значит, все кончено, неминуемо и навсегда.

Тут я вспрыгнул на подножку и вцепился в Амелию:

- Не надо, не уезжай, останься!

Она, как деревянная, повернула голову в мою сторону и вымученно улыбнулась.

Но я продолжал пылко убеждать ее:

- Ты просто не можешь уехать!

Ничего. Никакого впечатления.

Лишь Хильнер обернулся и крикнул с козел:

- Да плюнь ты на нее, красавчик! Сойди с коляски.

Но я не сошел, и Хильнер-воловья спина. обтянутая кителем, - хлестнул кнутом лошадей.

- Не слушай его! умолял я Амелию. - Эго он вздернул кошку на колоколе-помнишь?

Хильнер даже зашелся от смеха-этого-то гогота она, вероятно, и испугалась. Судорожно сцепив пальцы, она взглянула на меня, а потом медленно отвернулась и довольно робко-потянула Хильнера за рукав:

- Остановитесь, пожалуйста!

Но от этого он развеселился пуще прежнего и, задыхаясь от хохота, уже сложился пополам, нахлестывая лошадей.

Амелия пожала плечами.

- Такому не втолкуешь.

Коляска бешено подпрыгивала на неровном булыжнике. Я невольно ухватился за ее руки, она дернула-и вот я в коляске.

Карла фон Камеке взмолилась:

- Амелия, перестань! Так нельзя, Амелия!

Но пока еще было можно.

Вскоре мы выкатились на шоссе. По гладкому покрытию коляска скользила бесшумно и плавно. И по сторонам уже не мелькали скачущие силуэты, а тянулась бесконечная, как море, светло-бурая пашня.

- Поверьте, - обратилась ко мне старшая фон Камеке, - у вас было просто увлечение, и теперь вы все своими руками губите.

Другими словами, они, мол, и так оказали мне милость-подарили приятное воспоминание. И этого более чем достаточно.

Когда до Хильнера дошло, что я в коляске, он придержал лошадей, закрутил до отказа тормоз, обернулся и вздохнул:

- Я слышал, ты просишь надел?

Он был прав.

И развесив губы молча сидел на козлах со скучающим видом.

Я поднялся с сиденья и торжественно заявил:

- Амелия, не уезжай! Я получу землю!

Целых пять гектаров, то есть двадцать моргенов. - И я развел руки как можно ширевот как обширны будут мои владения!