Чёрный полдень (СИ) - Тихая Юля - Страница 38

— Мы направим вам уведомление по результатам экспертизы.

— Постарайтесь уж до разбирательств ничего не взорвать!

И они ушли, всей толпой. Натянули свои сапоги, хлопнули дверями. Скрипнул снег.

— Мастер Вито, — негромко окликнула Юта, когда шаги загрохотали по анфиладе.

— Чего вам?

— Сходите на кладбище, — безмятежно сказала она. — На любое кладбище, хоть бы и двоедушное. Побудьте там, повспоминайте, поплачьте. Ваш свет меркнет. Вы знаете сами: это не сделало бы их счастливее.

Он сплюнул и хлопнул дверью.

Когда я выбралась из шкафа, Юта утирала лицо платком.

— Пятнадцать лет, — ровно сказала она, хотя я ничего не спрашивала. — Пятнадцать лет назад один придурок отворил Бездну. Его старший брат, жена, новорожденный сын — все сгинули. Даже хоронить было нечего.

Она расправила платок, сложила его пополам, а затем ещё раз пополам, надела на себя домашние очки.

— Жаль его, — вздохнула Юта. — Но работает хорошо. Оперативно приехали.

— У вас теперь… у вас будут проблемы?

— У меня? Увольте.

Я зябко передёрнула плечами, вытащила из шкафа голову и села с ней на диван.

Сегодняшние Кланы — мирное, тихое государство, состоящее из десятков провинций и сотен районов, в которых все знают всех, и где никогда ничего не происходит. Войны, битвы, кровь, месть — всё это осталось в далёком нецивилизованном прошлом; куда-то туда же ушли рэкет, гетто, угнетение хладнокровных и полицейский беспредел. Даже лисы из Сыска давно уже не жрут чужих птенцов.

И всё равно были две структуры, от которых каждый гражданин старались держаться в стороне. Волчья Служба занималась всякими тайными государственными делами и какими-то ужасными преступлениями, а комиссия по запретной магии — опасными чарами.

Это была единственная по-настоящему международная организация: в руководящий совет входили колдуны и двоедушники примерно пополам и несколько лунных. Примерно раз в год Комиссия давала большую пресс-конференцию, выдержки из которых печатали во всей периодике, даже в журналах со сканвордами; представители Комиссии ездили по школам и колледжам и читали лекции, а в них раз за разом напоминали про ответственность и последствия.

Мне это всё было не особенно интересно: в школе мне худо-бедно давались наизустные формулы, а сочинять что-то своё разрешали только в спецклассе. Но, говорят, на преступления по части запретной магии не действовал мораторий на смертную казнь; ещё говорят, что в застенках Комиссии царят порядки вроде тех, что были приняты при дворе Крысиного Короля — с кровавыми пытками и чудовищными «играми» с человеческой психикой.

А эта Комиссия была какая-то… беззубая. Пришли, натоптали, поплевались — и всё?

— А это правда? — спросила я, саму себя этим удивив. — Правда? Что это — запретная магия.

— Что именно?

— Ну… ритуал.

— Давайте подумаем вместе, — усмехнулась Юта. — Что такое, по-вашему, запретная магия?

Я наморщила лоб, а потом беспомощно оглянулась на Дезире. Но лунный лежал на вышитых диванных подушках и смотрел вверх каким-то пустым взглядом.

Там, на потолке, громоздилась витая люстра с десятком каплевидных ламп, вся увешанная стеклянными подвесками. Они покачивались легко-легко, легко-легко, с тем же звуком, с которым волновался ковыль.

— Олта?

— Опасная, — наконец, выдавила я. — Которая… выходит из-под контроля?

— Вся магия опасна.

— Так она и запретна… вся?

Юта прищурилась и улыбнулась.

— У вас на валенках по кромке вышиты тиула верне берменсам, чтобы снег не засыпался в голенище. Это — не магия?

Я нахмурилась. Я не любила, когда всякие умники, играя с путаными определениями и неясными взаимосвязями, выворачивали всё наизнанку и делали вид, что так и было.

— Это обычная формула, из справочника. Это ещё мой папа…

— А формула — это не магия? Почему тогда мой ритуал вы считаете магией?

— Формулы давно составлены и проверены, — твёрдо сказала я. Юта вдруг показалась мне ужасно неприятной. — Они дают понятные результаты. А здесь вы обращались к силе, вы сами это составили и сами придумали. Это запретная магия. Если бы я знала, я бы не стала…

Я скосила взгляд на Дезире. Он так и смотрел в потолок и, кажется, думал о чём-то плохом.

— Я могла бы показать свой расчёт комиссии, приложить разъяснения и получить сертификат на чары. Они бы ни в чём не изменились, но не были бы, по-вашему, магией? Или я могла бы дописать в вашу вышивку один знак, каре, чтобы снег ещё и не таял. Такой формулы не найдётся в вашем справочнике. Будет ли это магией?

Я сцепила зубы и представила, что на Юте надет дурацкий шутовской колпак. А она только кивнула с тем же безразличным лицом:

— Подумайте об этом.

Всё совсем запуталось. Смешалось, скомкалось. Стало дурным, муторным сном, из которого очень хочется проснуться, — но чтобы проснуться, нужно понять сперва, что ты спишь.

А в Огице холодно, холодно и влажно, и пахнет замёрзшей рекой, и какой-то сладковатой химией, и артефакторными камнями, и трамвайными рельсами, и немножко тоской.

И магией, конечно. Больше всего в Огице пахнет магией.

Этот запах будто въелся мне в нос, прожёг в нёбе дыру и оставил на подкорке оттиск. Я провоняла ей вся; выстирала воротнички до красных рук и онемевших пальцев, но мыло так и не смогло заглушить страшный дух чего-то невероятного. Он пьянит, вворачивается в лёгкие, дурит голову.

И кажется, будто всё можно, и все дороги открыты, и там, за поворотом, может быть всё, что угодно, и нет никаких границ, и нет рамок, и нет смысла, и за поворотом дороги одно лишь бесконечное поле ковыля.

Наверное, Меленея — та, что из детективов, — была бы в полном восторге. Она была, как и положено героине, совершенно бесстрашная и бойкая, дерзила начальству и без малейших сомнений лезла в канализационный люк, в темноту труб и тоннелей, потому что там видели какую-то тварь с щупальцами, и эта тварь задрала трёх человек.

Она была бы в восторге, да. А я…

Я была, конечно, в ужасе.

— А что, если, — я старалась говорить легко, но поняла по выражению синих глаз: мне не удастся его обмануть, — что, если я тоже заблудилась?

— Ты? Где?

— Не знаю, — я улыбнулась кривовато. — Где-нибудь. Мы же тоже… где-то. Наши дороги. А дороги — это, говорят, и есть мы. Я ведь… не должна была уезжать, да?

— С чего бы? Дороги ваши — они же не цепи?

— Наверное…

Мы сидели вдвоём на узкой кровати: я и голова. Дезире опирался на распахнутый чемодан и глядел прямо мне в лицо, а я подобрала под себя ноги и расчёсывала волосы, постепенно продвигаясь гребнем всё выше и выше. В этом было что-то убаюкивающее, успокаивающее, хотя от неудобной позы ныли плечи; пальцы перебирали то тяжёлые тёмные пряди, то невесомые хрустальные нити из лунных искорок, — они мерцали странной пеленой и охотно тянулись к рукам, пропуская при этом сквозь себя расчёску.

— Я не туда свернула, — повторила я, перекидывая половину волос вперёд. — Да ведь? Надо вернуться. Наверное, Юта всё-таки…

Я вздохнула и замолчала.

Юта отказалась держать у себя голову, и объяснять свой отказ тоже отказалась. Дезире принял это как-то очень легко, мол, не хочет — и ладно, а я пыталась уговаривать и давить на жалость.

Обиделся рыцарь почему-то не на неё — на меня.

— Или, если хочешь, заберу тебя тоже… в Марпери. Могу даже шпаклёвку купить гипсовую, и как-нибудь тебя, ну… приделать на место?

— В реку лучше выкинь, — проворчал Дезире.

После встречи с Ютой он бывал иногда задумчивый и мрачный, и, как я ни пыталась его тормошить, отказывался говорить, почему.

— Ты что-то… вспомнил? — спросила я тогда.

— Ничего нового, — уклончиво ответил он.

И вот теперь он опять посмурнел и обиделся, как будто я не с Ютой его оставить предложила, а в землю закопать.