Чёрный полдень (СИ) - Тихая Юля - Страница 12

Ни одна швея в здравом уме не станет раскидываться квитанциями; их собирают в кошелёк, хранят во внутреннем кармане, а потом несут ставить штемпели и в кассу, обменивать на живые деньги. Восстановить наработанное можно было и по журналу, но было это делом небыстрым и не приводящим бригадиршу в восторг. Почти две недели она всё обещала Дарше заняться, пару раз садилась за тетради с карандашом, и вот — насчитала.

Только вышло у неё раза в три меньше, чем должно было получиться. А когда Дарша попробовала возражать, получились только ругань и крик.

И вот теперь Дарша сидела в раздевалке, сжимая в кулаке заполненную обидно маленькими числами выписку, и тоненько плакала.

— Мы должны идти все вместе, — настаивала Алика, и от этого её уши стали ещё краснее. — Это может случиться с любой! Мы должны показать, что с нами так нельзя! Мы же все видели!..

— Что мы видели? — мрачно перебила Абра. — Я когда работаю, за себя считаю, а не за других. Что прогулов не было, это да. А сколько у кого выработка, почём мне знать? Не нули же нарисовали.

— Как доказать, без корешков…

— Брака сколько выписали? Дай сюда посмотреть.

Брака Дарше тоже приписали много: так, словно его одна только Дарша во всём цеху и делала. И брак у неё был весь дорогой, где не манжету поправить, а всё платье перекраивать.

— Не так было, — всхлипнула Дарша. — Девки, честное слово. Не так было…

Кто не верил — те все уже разошлись. А мы так и толклись в раздевалке вчетвером, пытаясь то ли утешить её, то ли что-нибудь решить. Я сидела тоже на лавке и хмурилась. Поругаться-то с бригадиршей можно; с ней каждый месяц кто-нибудь из-за расчётов ругается. Вот только без корешков…

— А всё из-за тех денег, — вдруг сказала Дарша, громко хлюпнув носом. — Правильно говорят, лежит — не бери. Не надо было брать, не надо было! Сама дура, ни денег теперь, ни…

— Каких ещё денег?

— Серебряных…

— У тебя были серебряные деньги?

— Я нашла, — Дарша утёрла слёзы и смутилась. — Бегала к молочнице, думала дорогу срезать через просеку, а там всё так развезло, что… в общем, по склону пришлось обходить. И я там нашла, они между кирпичей выглядывали. По номиналу на восемьсот, но они же редкие, может, и того дороже бы получилось. Все в земле были, грязнющие, много лет пролежали. И я подумала — это, наверное, спрятали ещё до молнии. И что никто не знает. И никому они не нужны. А мне нужны!

Мы переглянулись. Дарша была почти своя, из Лягушачьего Пруда, что в нескольких часах пути к востоку, — и всё же не местная. В Марпери никто не говорил про молнию. Это было плохое слово, неправильное, злое, и всех, кто слишком на нём настаивал, у нас старались заткнуть побыстрее.

Мы говорили: авария. Ещё говорили: взрыв, катастрофа, трагедия. Но мы не говорили про молнию.

Хотя она, конечно, была.

Это был вторник, ясный тихий день, сухой и почти безветренный. Голубое небо улыбалось в школьное окно. Я глазела в него вместо того, чтобы решать уравнения, — а потом небо вспыхнуло.

Казалось, я ослепла. В глазах было белым-бело, до боли, до хлынувших мгновенно слёз. И эту пронзительную белизну разбивала чёрная ветвистая молния.

Она ударила не сверху и не с ЛЭП — откуда-то сбоку, и попала точно в четвёртое колесо подъёмника. Когда я проморгалась, колесо всё ещё стояло, и двор был такой же тихий, а голубое небо — таким же голубым, и только вскрики одноклассников подсказывали, что странная молния привиделась не только мне.

Я обернулась к учительнице, и в этот момент нас накрыло грохотом. Вся школа как будто подпрыгнула из приседа, на секунду зависла в воздухе и обвалилась обратно. Из стен дунула пыль. Брызнули стеклом окна, ударили в спину шрапнелью, вдоль позвоночника потекло что-то горячее. Рухнула штукатурка, кто-то из девчонок завизжал, а учительница кричала:

— Под парты все! Быстро! Под па…

Она не договорила: охнула, побледнела и упала. Позже я узнаю, что её мужчина работал на третьей платформе.

Из-под тяжёлой столешницы я видела, как четвёртое колесо несётся по склону — словно ребёнок катит игрушку. И тяжёлые металлические конструкции валятся под его мощью подкошенные, как травинки укладываются от удара серпом.

Кто-то кричал — оглушительно, ровно, на одной ноте. А Ками, моя соседка по парте, всё тёрла глаза и бормотала:

— Не было грозы… грозы не было…

В тот день действительно не было никакой грозы, не было и быть не могло. И молнии взяться было неоткуда; столичный следователь объявил со сцены дома культуры, что причиной аварии стал взрыв на подстанции четвёртой платформы, и свободный разряд…

Это была чушь, конечно. Молния била не из колеса, а в него. Она пришла откуда-то, и принесла нам много горя.

Теперь в Марпери не говорили про молнию. Сказать — это признать, что всё это не было такой уж случайностью. Что кто-то великий, кто-то могущественный, захотел и смог всё это устроить. И сотни людей, ушедших тогда в землю, были нужны кому-то мёртвыми.

А деньги? Да, деньги могли с тех пор остаться. И их, вполне возможно, просто некому было искать.

— Не надо было их брать, — вздохнула Дарша. — Дурная примета…

Мы с девчонками вновь переглянулись, но думали вовсе не о приметах. Это была первая даршина вахта, и она много ещё не знала о Марпери и о людях.

— Ты говорила кому-нибудь?

— О чём?

— Про деньги.

Дарша вспыхнула, как маков цвет:

— Н-нет. Я только помыла их, ну, в тазу, старой зубной щёткой… и с собой носила, оно не тяжело, всего четыре штучки… думаете, это из-за них? Думаете, они проклятые, да? И я тоже проклята?

Дарша почему-то в ужасе посмотрела на свои руки. Наверное, она думала, что теперь на её ладонях появятся чёрные отпечатки проклятых денег, — но на них были, конечно, только полукруглые отметины ногтей и раздражение от сухости и пыли.

— Ну ты и дура, — добродушно припечатала Абра. — Обокрали тебя, балда! Деньги видел кто-нибудь?

Дарша смотрела на нас во все глаза. Домашняя девочка, до вахты в Марпери она жила и работала на маленькой семейной ферме, а наш большой мир казался ей, похоже, очень циничным.

— Но квитанции… — пискнула Дарша.

— Деньги, — напомнила я мягко. Даршу было очень жаль.

— Надо идти к участковому, — деловито сказала Алика. — Пусть ищет. Надо же, у своих и среди бела дня!.. А ещё нужно написать заявление в бухгалтерию и добиваться пересчёта. Мы все будем свидетельствовать.

Одна только Троленка была весела и довольна. Она любила суету, глупые сплетни и всякие странности. И, широко улыбаясь, она сказала с явным намёком:

— Серебряные деньги.

Я тоже просветлела лицом:

— Старые. Из земли. Почти музейная ценность.

А тут и Абра сообразила:

— Царбик.

Таких, как Царбик, иногда называют городскими сумасшедшими, — хотя, по правде, ум его в полном порядке. Он умеет поддержать разговор, знает, какой нынче день недели, не видит духов и не считает себя Большим Волком. У Царбика даже есть работа: он служит механиком на нашем производстве.

Была у Царбика только одна беда: неуёмная тяга к прекрасному. Всякий раз, когда Царбик видел что-нибудь красивое, пойманный им зверь, склизкий углозуб, засыпал мёртвым сном, и вместо него просыпался какой-то ускользнувший от внимания Полуночи хомяк.

— Он прёт всё, что не приколочено, — грубовато объяснила Абра, когда мы пошли от цеха прямо к дому Царбика.

— А что приколочено, то отрывает и тоже прёт, — хихикнула Троленка.

— А что не отрывается…

— Ну, хватит вам.

Механиком Царбик был хорошим, а человеком — не слишком-то: с производства он, говорят, тоже подворовывал, а ещё любил на все поломки цокать языком и говорить, будто во всём виноваты безрукие бабы, и приводной ремень они тоже перегрызли самолично.

Может быть, поэтому его пара, склочная Када, не слишком удивилась, завидев нашу делегацию.

— Опять? — недовольно спросила она.