Мийол-ученик (СИ) - Нейтак Анатолий Михайлович - Страница 41

— …и доброй славы, да, — кивнул Мийол. — Ядоваров и среди морских Охотников хватает, хотя обычно стараются обойтись без их помощи: отрава, особенно магическая, понижает качество добываемого сырья. Но вот полноценный маг-токсиколог, способный не только отравить, но ещё и вылечить отравление — это куда более редкий специалист.

— Но и не уникальный. Почти в каждом из магических кланов есть свои алхимики.

— Конечно, есть. Но многие ли из этих алхимиков готовы за довольно скромную плату вылечить обычного неосторожного простеца? Из жалости, милосердия и ради опыта?

— Понимаю, — тихо повторил Ниртальвог. — Но… что важнее для вас — жалость или опыт?

— Не знаю, — беззаботно улыбнулся Мийол. — Да и решать вопрос мотивов Шак пристало не мне, а ученице. Почему бы вам, уважаемый, не спросить у неё об этом напрямую?

Ян-Галифрен едва уловимо скривился, отворачиваясь:

— Не настолько мне интересен ответ.

Призыватель мысленно вздохнул.

«И здесь ксенофобия. Хотя это лишь одна из причин.

Похоже, принцу клана не очень-то комфортно видеть перед собой алурину, которая моложе него, но уже стала экспертом магии. Что ставит её на ту же самую ступеньку лестницы статусов, — а то и немного повыше. Этакий безмолвный упрёк: «Мне лишь четырнадцать лет, но я уже могу спасать людей от смерти. Могу — и спасаю! А что можешь ты, ян-Галифрен?»

Да. Вполне понятная реакция. Не сказать, чтобы приятная, но понятная.

Жаль…»

Группы морских Охотников, направлявшиеся к сердцу Валисагго, двигались неспешно, но неуклонно, смыкая громадное кольцо вокруг акватории с ценнейшей добычей. Когда день перевалил за середину, это кольцо стало видимо даже обычным взглядом… чему немало способствовали виды ядра одной из самых знаменитых тетрасекций.

…как выглядит обычный пейзаж Междуземного моря вдали от суши?

Известно как: ровная гладь воды, зеркальность которой изредка и слабо нарушена лёгким, почти случайным ветерком; пары, поднимающиеся от этой глади, невидимы для человеческого глаза — зато очень даже видимы те облачные колонны, в пределах которых воздушные токи спускаются вниз, неся отяжелевший, сконденсировавшийся водяной пар, превращающие морской пейзаж в подобие великанского леса с огромными белыми стволами и со сливающимися воедино, низкими — более низкими и тяжёлыми, чем над сушей — кронами-облаками наверху.

…как выглядит эпицентр Баалирских рифов, трисекции Камня, Вод и Поверхности?

Как рифы. Вернее, как кольцо вполне беспорядочного скального «бурелома», к которому и сквозь которое со всех сторон, нимало не жалея пенных брызг, яростно рвётся несмолкающий прибой. Волны его самоубийственно, вдребезги разбиваются о хаотичный скальный частокол, расходятся вокруг каменных преград, служащих волноломами, и сходятся снова, вздымая ярые гребни едва ли не выше прежнего… а потом, в самой середине — разглаживаются, сливаются… и рушатся в титаническую воронку вечного, как вся аномалия, водоворота с апертурой более полусотни шагов. Грохочущий, низкий, утробный рёв его слышен издали; и многие морские Охотники, живущие в Рифовых Гнёздах, равно как и те, кто видел Баалирскую Глотку лишь издали и из безопасной точки, например, с борта воздушного судна, — подскакивают ночами на ложе в липком, холодном поту, разбуженные кошмарами об этом жутком месте.

…как выглядит самая середина Валисагго?

О, почти идиллически. Облачные колонны как будто бы заранее расступаются, расчищая препятствия для взгляда, распахивая относительно прозрачный, хоть и немного мутноватый простор. Лёгкая дымка вуалирует происходящее вдали — но то, что ближе шести-восьми тысяч шагов, хотя бы в самых общих чертах видно неплохо.

Если подняться на летающем судне повыше, оценивая панораму в целом, глазу откроется серо-стальная поверхность моря с семью синими полосами. В широких промежутках между этими полосами, устремляясь прочь от аномалии и понемногу разглаживаясь, катятся пологие волны. А вот в пределах семи полос, давших Валисагго имя, волны есть тоже, но… неподвижные. Стоячие с самом буквальном смысле. Правда, из-за фона обычных, стремящихся от центра вдаль волн кажется, что стоячие в синеве водяные бугры медленно стекаются к центру тетрасекции. Конечно, это всего лишь оптическая иллюзия — но навязчивая, настигающая всякого наблюдателя, кем бы он ни был: хоть человеком, хоть алурином, хоть гномом — да хоть бы и мергилом!

В точке, куда «стремятся» синие линии, в истинном геометрическом и магическом сердце Валисагго, циклично бурлит нечто вроде подводного гейзера. На пике воды вспухают белопенным горбом, способным посрамить высотой небольшой холм, а площадью — несколько кварталов той же Стедды, взятых вместе. Шипение, гул, рокот! Но вскоре великанский «выдох» опадает, разглаживается, порождая очередную кольцевую волну, что отправляется в путешествие прочь от центра. Пенная шапка оседает и темнеет… но уподобиться обычной морской глади не успевает: снизу, распирая и дыбя поверхность воды, поднимается новый горб, в котором смешаны — и явно этим смешением недовольны — две подвижные стихии: вода и воздух.

Если около Ниртоса колебания Природной Силы меняли интенсивность фона от насыщенной зелени до бледно-оранжевого, то у сердца Валисагго фон пульсировал в диапазоне от бледно-оранжевого до густо-алого. Говоря проще, средняя интенсивность его позволяла одному из морских зверей четвёртого уровня развиться до младшего зверодемона — и даже, если бы разумные дали ему на то время, до старшего зверодемона. (Великие Морские Охоты, помимо прочего, такого времени не давали). Однако чем выше уровень, тем труднее совершить очередную эволюцию. К тому же площадь аномалии не так уж велика, а покидать её надолго зверодемон не способен.

Налицо противоречие — и препятствие для пытающихся возвыситься.

Узость. Порог.

Если верить легендам, Древнейший Кракен сумел выкрутиться из положения, развив в себе способность к Зову Глубин; одурманенная могучей магией чудовища, потенциальная пища сама плыла к его клюву, не в силах ни осознать неладное, ни воспротивиться своей печальной участи. Опытные, тёртые морские Охотники — и те, приблизившись к центру Валисагго слишком сильно, бывали покорены Зовом, после чего, совершив последнее в жизни погружение, пропадали в морских глубинах без следа. Находились и те, кто добровольно отправлялся в путь без возврата, считая Древнейшего Кракена наместником феттельнского бога морей, Нептьюнеса, или даже его прямой аватарой.

Подобная кончина считалась высшей жертвой, отворяющей верным прихожанам врата блаженства в таинственном царстве бога, находящемся разом и за облаками, и в бездне вод. И, разумеется, смерть чудовища в глазах фанатичных культистов стала святотатством, а подвиг Кракендаза для них являлся не подвигом, а наичернейшим деянием из возможных…

Что ж. Не удивительно, что примерно во время завершения первой Великой Морской Охоты и в последующие годы все, верующие в Нептьюнеса слишком уж рьяно, попали под каток репрессий, а культ этого божества получил мощнейший удар, оправиться от которого полностью ему оказалось не суждено ни спустя века, ни даже через тысячи лет.

Да и то сказать: что это за божество такое, чьего наместника (или аватару) способны убить владеющие пусть даже очень могучей магией — но всего лишь люди? После такого ореол сакральности и внушающего трепет высшего величия безо всяких репрессий угаснет, словно угли в прогоревшем до пепла костре…

— А ты что скажешь, уважаемый?

— О чём именно?

— О богах. Или, как большинство добившихся успеха магов, ты веришь исключительно в собственный резерв да гравированные чары?

— Ну, в свой резерв и свои чары я правда верю, — хмыкнул Мийол. — Они меня пока не подводили. Что до богов… я не верю, что им действительно нужна обрядовая сторона нашей веры.

— Почему?

— Да потому, что мана трансформируется в джаххану без нашего желания. Этот процесс полностью подчинён законам естества. Человек может спать или бодрствовать, молиться или же грешить, возвышать себя меж другими людьми или впадать в ничтожество — его душа всё равно продолжит преобразовывать джаххану одним лишь своим наличием. Точно так же, как наши тела из-за внутренних процессов превращения жизненных веществ выделяют тепло. Возможно, богам небезразлично существование человечества (хотя даже это тезис спорный, требующий отдельного доказательства) — но бытие конкретного человека, будь он хоть целым архимагом, для бога значит не больше, чем для человека — жизнь конкретного муравья… будь этот муравей хоть целой царицей в своём муравейнике.