Отшельник - Евсеенко Иван Иванович - Страница 4
- Предыдущая
- 4/70
- Следующая
Об охранной службе Андрей тоже думал, но отверг ее раз и навсегда. Он не сторожевая овчарка, чтоб стоять на воротах и действительно охранять награбленное. Защищать нажитое честным крестьянским или рабочим трудом он готов хоть сейчас да и защищал всю свою жизнь. Но где это достояние, где этот труд?! Пущен по ветру, по миру и опять-таки разграблен. Скажи он об этом Лене (да и Наташе тоже), они лишь посмеются над ним, а то и похохочут. За десять лет, которые Андрей почти безвылазно провел на войне, они стали совершенно иными людьми.
После того памятного и в общем-то рокового разговора с Леной и Наташей Андрей еще месяца полтора сидел дома, а потом вдруг нежданно-негаданно нашел себе работу и по здоровью, и по душе, созидательную, дельную работу, которая не имела никакого отношения к его прежней военной специальности.
Помог случай. Однажды в поликлинике Андрей встретился с таким же, как сам, израненным бедолагой-отставником (правда, в звании всего лишь прапорщика), с которым судьба сводила его еще на первой чеченской войне. Прапорщик похвастался, что устроился работать в тарный цех при мебельной фабрике, сколачивает винно-водочные, овощные и прочие ящики. Работа, конечно, шумная, гвоздобойная, но зато никто не дергает, не мотает нервы: отстучал норму – и на все четыре стороны.
– Приходи, – неожиданно предложил Андрею прапорщик. – Устроим. Народ там у нас подобрался толковый, интеллигентный, есть кандидаты наук. бывшие учителя, врачи. Военных тоже хватает.
Андрей подумал-подумал и пошел. Его взяли. Правда, начальник цеха немного посомневался, сможет ли Андрей при таких ранениях справиться с молотком и клещами. Дабы успокоить начальника, Андрей попросил дать ему месячный испытательный срок. На этом и сговорились.
Испытание Андрей выдержал и к концу назначенного месяца работал уже не хуже других сборщиков, забивал гвоздь-восьмидесятку всего в два удара.
Простая эта, грубая работа, к удивлению, но и к радости Андрея, пошла на пользу его здоровью. День за днем в тело начала возвращаться если не вся прежняя, то хотя бы половинная сила. Он отбросил палку, распрямился и даже заметно набрал весу. Внутри у него тоже все поздоровело: перестала болеть и простреленная печень, и поломанная в нескольких местах правая нога, и изувеченная взрывом грудь. С новыми своими товарищами Андрей сошелся довольно быстро и почти накоротке, чего, признаться, от себя и не ожидал: армия, война научили его относиться к людям настороженно. Пока он не видел человека в деле, в бою, до тех пор вел себя с ним сдержанно, не веря никаким словам. Здесь же все произошло легко и непринужденно: дело у всех было одинаковым, зримым, знай стучи себе молотком, забивай гвозди. Но, может быть, все произошло так быстро и легко еще и потому, что большинство ребят за станками тоже были из «бывших»: бывшие кандидаты наук, оказавшиеся без работы и без денег, бывшие совсем обнищавшие учителя и врачи, бывшие, теперь отставные военные. И эта «бывшесть» повязала их общей незримой ниточкой крепче любых иных связей. Все они были мало того что «бывшие», так еще и побежденные судьбою, временем, хотя никто этого признавать не желал, боролся, как мог, считая себя пусть и побежденным, но не сдавшимся.
В общем, жить Андрею можно было. Медленно и тяжело, но он все-таки приходил в себя, добрел душою, возрождался из пепла и гари и, кто знает, глядишь, возродился бы окончательно, если бы не дела семейные. А там все натянулось до последнего предела. И особенно после того, как Андрей, не посоветовавшись ни с Леной, ни с Наташей, устроился именно на эту работу сборщиком тарных ящиков. Лена посчитала, что он сделал это специально, назло и в укор ей, из чувства самоуничижения, которое, как известно, паче гордости.
– Ты бы устроился еще приемщиком бутылок! – язвительно бросила она ему однажды.
– Не берут, – попробовал Андрей перевести все в шутку.
Но шутки не получилось. Лена разъярилась еще больше, пришла в такое мстительно-запредельное негодование, которого раньше Андрей за ней что-то не замечал:
– А ты, случайно, контужен не был?!
– Был, – признался Андрей, хотя прежде никогда подробно не рассказывал Лене о своих ранениях и контузиях, не любил о них говорить, считая, что это дело сугубо его личное, мужское. Ранения и смерть тоже часть военной жизни. Солдат всегда должен быть готов к ним.
– Оно и чувствуется, – торжествуя над Андреем очередную победу, заметила Лена.
Разговор опять происходил при Наташе. И, судя по всему, происходил намеренно. Лена хотела еще больше отдалить Наташу от Андрея, наглядно и поучительно показать ей, сколь он жалок, неумен и непрактичен, сколь он не годится ей в отцы.
И, как оказалось, делала это не зря, готовила Наташу к полному и бесповоротному разрыву с Андреем. Вскоре этот давно назревавший разрыв и произошел.
Выбрав удобную для себя, тихую минуту, когда Андрей после работы опять в одиночестве сидел возле телевизора, она сказала ему начальственным, не терпящим никакого возражения тоном, которым, наверное, привыкла говорить со своими банковскими подчиненными:
– Все! Мы разводимся! Я выхожу замуж!
Андрей молчал всего лишь одно мгновение, но этого мгновения ему вполне хватило, чтобы осознать всю неизбежность такой развязки. Если быть до конца честным, то им с Леной надлежало бы развестись давным-давно, еще когда Андрей впервые попал на войну, в Афганистан. Он в те дни со всей очевидностью понял, что Лена меньше всего похожа на офицерскую жену, судьба которой мотаться вслед за мужем по дальним и ближним гарнизонам, терпеть все невзгоды и лишения походной или полупоходной жизни, ждать мужа с войны, быть ему надежным, во всем преданным и верным тылом.
Иными словами, для офицерской жены судьба мужа должна стать ее собственной судьбой, к тому же судьбой желанной и необременительной. Лена не была способна на это. Она хотела иметь свою собственную судьбу, свою собственную жизнь, свободу и независимость. И, кажется, имела… Андрей это чувствовал по редким ее сдержанным письмам, по излишне бурной, напускной радости, когда он приезжал в отпуск, и еще по многим, едва заметным, плохо скрываемым хитростям в ее поведении. То, что у Лены появился кто-то другой, было вполне закономерным и неизбежным. Удивляться стоило лишь тому, что она так долго готовилась к окончательному разрыву с Андреем, мучилась и страдала от этого. Ее надо было пожалеть и простить. Что Андрей и сделал мгновение спустя.
– Хорошо, разводимся, – сказал он спокойно и даже хладнокровно, чем, похоже, немало удивил Лену, которая ожидала от него хоть какого-то сопротивления и была готова к нему, отчего и напустила на себя такой начальственный, надменный тон.
Конечно, в этой ситуации надо было бы спросить мнение Наташи, которой, наверное, не все равно – вместе будут жить ее родители или порознь. Но на тот момент Наташи не оказалось дома, и, скорее всего, не случайно. С матерью, с Леной, они давно все обговорили, пришли к единому мнению, и теперь Наташа уже была больше дочь того, пока не известного Андрею нового Лениного мужа, чем его, родного по крови. И мучить Наташу бесполезными разговорами совсем ни к чему. Она человек уже взрослый, самостоятельный и на отречение от родного отца пошла по доброй воле. Андрею лишь оставалось принять это отречение, виной которого он во многом был сам.
Дальше все развивалось стремительно и неостановимо. Через неделю Лена принесла ему свидетельство о разводе, а еще через две недели ключи от этой крохотной однокомнатной «хрущевки», которую купила ему на свои собственные сбережения и из которой он сейчас так поспешно уходит, бежит.
Впрочем, зачем Андрей так подробно и так мучительно вспоминает события двухлетней давности, когда все уже решено, порвано, и назад ему возврата нет?
Рюкзак у Андрея по сравнению с военным, фронтовым, легонький, необременительный. В нем нет ничего лишнего, случайного, такого, что не сможет Андрею пригодиться в новой, отшельнической жизни, а вернее, в медленном, ежечасном прощании со всякой земной жизнью. На самом дне лежит небольшой запас пропитания на первые дни (от силы на неделю) начального обустройства, когда Андрею, наверное, некогда будет думать о добывании пищи. Сверху провианта (в основном консервы, тушенка да килограмма два купленного на базаре копченого сала) хранились несколько пар армейского нательного белья, тельняшки, носки и прочая мелочь – без этого, увы, тоже не проживешь. В отдельном свертке лежали еще спички, десять пачек «Примы» да кое-какие лекарства. Вот и все!
- Предыдущая
- 4/70
- Следующая
