Пастыри чудовищ (СИ) - Кисель Елена - Страница 60

Девятеро и Единый — он безнадежен.

— Серьезно? Маска для работы с особо вонючими тварями?

— Предпочитаю не сокращать себе жизнь, — преспокойно донеслось из-за черной ткани, — по крайней мере — не вредными привычками.

То есть вышибать мозги опасным бестиям, затевать драки направо-налево и выводить одним своим видом всех окружающих — это-то для него нормально. Но вот пить-курить-вдыхать дым — ой, как вредно.

Бедный хозяин, зашедший с жаровней и трубками, оценил маску Нэйша и тихо убыл восвояси.

— Боженьки, ты еще и ханжа, — выдохнул я с тоскою, берясь за трубку и примериваясь к угольку в жаровне. — К слову, не такой тут плохой табак. Тебе бы, может, и полезно было.

Устранитель задумчиво обозрел жаровню и вторую трубку. Судя по всему, он намеревался использовать то и другое в меру своей фантазии.

— Расслабься, вторая тоже для меня. Мне как следует надо отойти от всех этих сплетен-новостей. У нас тут, понимаешь ли, жуткая история о ночных болотных девах, выпивающих кровь. Как есть, вурдалаки. Местные вовсю запасаются осиной, готовятся отрезать всем подряд головы и начинять чесночком. Уже ходят слухи о бабах, которые перекидываются то в змей, то в летучих мышей…

От души затянулся, забулькал трубкой. И почти поверил в темноте кабинетика, подсвеченной только углями жаровни: я в компании ребят из Гильдии, а то и где-нибудь в незнакомой таверне, байки травлю…

Вам, ребята, какие байки? У меня вот жутко-таинственная — про нашего заказчика. Оный заказчик, древний господин Ивверт, обитает в миле отсюда, в старинном поместье (обязательно должно быть поместье-развалина, всё мхом обросло, руины да заколоченные окна). А ещё есть при поместье здоровущий парк, где раньше был вир, только вот водный портал уж полсотни лет как заболотился и работать перестал — оттого и парк пришел в негодность, и у господина Ивверта денежек стало меньше. Только этот старикашка (желтовато-сморщенный, мелкий, с хитроватой бороденкой) — оказался непрост и нашел себе другой способ прожить: собирать на своих угодьях вирняк серебристый. Лотос такой, для зелий и снадобий ох как ценится, с руками отбирают, потому как редкий. Так вот, каждый раз старикашка-Ивверт засылал в свои болотные угодья сборщиков. «Ну, — потопнет кто, — это он мне плаксивенько сказал, — ну, иногда разбойники местные оберут… Но чтобы такое!»

Да-да, ребятушки. Он всё жаловался на убытки, тощий старикашка, и рассказывал, что он-то тут точно ни при чем, двое первых пропавших были пришлыми, так что он посчитал — они просто сбежали, чтобы продать урожай на стороне. А потом третьего нашли на крыльце поместья с изорванной шеей, и он себя не помнил и лопотал что-то про прекрасных дев, умер под утро, а товарища его и вовсе не отыскали.

Конечно, — всхлипывал и трясся старикашка, — конечно, он двух охотников из местных тут же и нанял, он всё честно, и они честно стерегли-выслеживали, только вот как-то вернулись с утра сами не свои — напевают песенки и имен своих не помнят, а повсюду кровавые следы. А на следующую ночь пропали оба, и окна-то распахнуты! А служанка говорит — крылатую бабу видала, волосы как золото, сама шипит как кошка, глаза зелёные…

И местные в округе тоже пропадали, Молва дело неверное, кто-то вообще говорит — эти самые болотные девы три десятка уже схарчили. Приходят те девы — кто говорит с болот, кто утверждает — от самого поместья… приходят, зовут под окнами, а потом кровь выпьют, змеей обернутся и шмыг себе подальше!

А про старикашку Ивверта ходят слухи, что душу он продал, совсем как Хромой Министр. Вот у него теперь поместье проклятое, а эти самые девы — это его жена покойная и дочь. Пришли из Водной Бездони народ баламутить.

Так вот, ребятушки…

Тут я затянулся и обнаружил себя в темном закутке, в компании с Нэйшем.

В красноватых отсветах от жаровни плавали клубы дыма, оборачивались — то девой, то кошкой, то какой-то крылатой гадостью с семью хвостами.

По столу бестолково, кругами, носился особенно упёртый таракан.

— Так вот, заказчик еще и суеверен до чертей водных и уверился, что это по его душу. Заколотил поместье, запасся серебром, говорить с ним нельзя с десяти футов, потому что питается, похоже, только чесноком. Жжет свечи, возносит моления Девятерым, Аканте, Единому и всем древним духам. Но я так думаю — еще пару исчезновений, и местные спалят его поместье сами. Народ тут не любит непонятную дрянь, а когда она случается — живо идет разбираться. Ты, наверное, видал это сегодня в «Семи рыбках».

Нэйш только хмыкнул, задумчиво гоняя по столу таракана длинным пальцем.

— У тебя-то что? Напал на след болотных дев? Мне связываться с Арделл и просить побольше серебра?

Ответный жест Нэйша обозначал, что по местности нарыть ничего особенного не удалось.

— Следов немного, и без знания троп в болотах… По кромке болотистой местности есть кровь и кости мелких животных. С телами вышло сложнее.

— …потому что местные их жгут из опасений — а если встанет и пойдет кусать?

Утвердительный жест.

— Мне удалось увидеть только одно. По характеру укус напоминает следы от челюстей болотной гидры, но вот что странно — из тела выпущена кровь. Гидры обычно обволакивают кольцами и утаскивают в трясину, где поедают жертву полностью.

Да уж, утешительные известия. Я прищёлкнул пальцами.

— А как насчет местных смельчаков, которые якобы смогли сходить на болота, навидались там дев и вернулись целехонькие? Слухи ходят.

— Одного я смог найти — брат местного врача. Обескровлен, без памяти, не помнит даже своего имени. Укусы те же. Ещё один или два чувствовали себя лучше, но пропали этой ночью.

— Открытые окна, крылатые бабы, — ну да, ну да, я с утра этого накушался. — Трое, стало быть? А в слухах вот — не то четыре, не то пять, только имен не называют, но оно и понятно. Родные будут всеми силами скрывать — кому охота, чтобы твоему родственнику отрезали голову и набили чесноком. Если чего кому и скажут — это разве что докт…

Тут я замер и тихо постучал трубкой по столу. Потом поярче раздул огни в жаровне.

— Знаешь, что я тебе скажу? У тебя безупречный вкус. И отличный костюмчик.

Нэйш отнесся к комплименту с обычным «да неужели» на той части лица, которая не скрывалась за маской. На мою ухмылку он смотрел, пожалуй, с подозрением.

Да чего там, если б я мог — я сам на себя бы так посмотрел.

* * *

В очередную таверну я ввалился уже ближе к вечеру — спасибо ещё, что таверн, кабаков, гостиниц и постоялых дворов в этой местности понатыкано гуще, чем храмов в Энкере. Выбирать не стал — завалился в ближайшую, во всём своем неприглядном виде. В каком еще быть виде прикажете, если только что четыре часа шастал по всем притонам и хуторам околицы, выспрашивая, нет ли в них больных? А то, понимаете ли, тут у нас доктор с севера приехал. Да, потому в белом. Нет, не жрец, хотя и немного жрец, видите — рожа какая серьезная. Без бороды — это пока что, потому что прямиком из Академии (на накладную бороду или хоть бакенбарды напарничка уговорить не удалось). Интересуется болезнями редкими-странными-интересными, потому что специалист во всем.

На долю Нэйша я оставил с сосредоточенным видом чертить завитушки в блокноте. Зрелище получилось что-то до того внушительное, что верили даже слишком хорошо. Стоило труда отмазываться от ненужных болячек, типа застарелого ревматизма, мужского бессилия и даже одного шишака на ноге «во какой, как яблоко, нет ну вы гляньте, гляньте!»

Всё-таки удалось к исходу четвертого часа выцепить нужного паренька — того самого, который в компании выпивших смельчаков тоже решил «заглянуть под подол лунной девке».

Заглянул очень даже основательно.

— Она меня позвала, сама позвала, — повторял, улыбаясь отвлеченной, мечтательной улыбкой. — Дала мне лотос и целовала… и звала… такая… светлая… а вы кто?

Это он своей сестре. Сестра стояла в дверном проеме, всхлипывала и просила «никому не говорить, боюсь я, убьют его, не то подумают». И поглядывала на брата со страхом. Потом еще спрашивала: а точно неопасно, если рядом с ним? А кровь-то пить не будет, да?