Симплегады - Етоев Александр Васильевич - Страница 2

• Предыдущая
• 2/12
• Следующая

Время тянулось медленно. До начала эксперимента… Успокоиться. Сколько можно смотреть на часы. Хорошо сейчас детям за стенкой в соседней лаборатории. Никаких забот. Надо зайти, посмотреть, может, нужно чего. Нет, потом. Дети спят. Сам же посылал к ним врача. Не мешало бы и ему соснуть. Выспаться. Неизвестно, что будет ТАМ…

Он поднес микрофон совсем близко, будто кто-то мог его здесь подслушать:

– А Кравец… Сами думайте. По-моему, он, как только получил капитана, стал слишком самоуверенным. Слишком. Это он придумал ползать в открытую по стене? Неважно, группа в его подчинении. Надо знать, кого посылаешь. Николай Максимович, – Маленький Генерал сменил тон, – когда возьмете отдел, поменьше обращайте внимание на все эти «а вдруг», «не дай Бог» и прочие школярские пугала. Помните: события происходят сами. Ваше дело – слегка попинывать их под зад. Но легонько, чтобы не отшибить ногу. Вы меня понимаете? Ну все, капитан, прощайте. Через десять минут у меня академическая летучка.

Подходя к кабинету Лежнева, Кравец обернулся, не выходит ли кто в коридор. Коридор был пуст, большинство кабинетов заперто, тогда Кравец выругался чуть слышно, плюнул под ноги и затер подошвой плевок.

Кого винить, когда хронически не везет? Обстоятельства? Опергруппу? Этого любопытного паренька? Слава Богу, Семерка догадался не сунуть в лицо мальчишке служебное удостоверение. Хватило ума прикинуться шайкой ворья, пожарниками, что чистят со стен квартиры. Конечно, мальчишка высиживал неспроста, выполнял задание Масленникова. Но зачем? С какой целью? Неужели Масленников стал таким осмотрительным? Если как следует на этого Менделя надавить…

Он остановился у двери, вошел и сразу же натолкнулся на взгляд.

– Проходи, Кравец. – Хозяин кабинета сидел за столом у окна, набухшие веки слезились от табачного дыма. Горстки пепла лежали повсюду – на полу, на столе, на узкой полосе подоконника. Было душно и жарко. – Вон стул, садись, капитан, небось набегался за день. – Лежнев прищурил глаза, пытаясь улыбнуться. Улыбка не получилась, вышла какая-то размазня, он и сам это понял и улыбаться перестал.

– Чаю хочешь?

Кравец отмахнулся рукой и устало опустился на стул. Стул скрипнул. Кравец косо на него посмотрел и подумал: «Сейчас еще и стул развалится».

Лежнев, зажав в руке карандаш, постучал им по столу.

– Так, значит, вляпались твои мальчики, забыли, что перед работой надо как следует осмотреться. Что теперь будешь делать?

Кравец напрягся весь, побледнел и вцепился руками в стул:

– Мендель связан с Масленниковым, это Масленников его нам подсунул. Я думаю, если хорошенько надавить на мальчишку…

– То выяснится, что мальчишка действительно связан с Масленниковым. Ну и что?

– Картина прояснится.

– Прояснится, товарищ капитан. А тебе от этого легче? Мне – нет. Сейчас я разговаривал с генералом. Его мнение – мальчика следует отпустить. Я с его мнением согласен. А ты?

Кравец помолчал и ответил:

– Я тоже.

– Ну вот и отлично. Где он сейчас, я имею в виду мальчишку? – Карандаш в руке Лежнева выбил частую дробь.

– Ребята отвели его на секрет. Распоряжений я пока не давал. Хотел с тобой посоветоваться.

– Я уже посоветовал.

– Жаль…

– Чего жаль?

– Жаль, что нельзя на него надавить.

– Не надо, Кравец, раздавите. Мальчика отпустите. Но не сразу. Подержите его на секрете, попугайте легонько. Испытайте его тестировкой, подберите что-нибудь этакое, «пуговицу», например. С тестом я помогу. А там пусть отправляется куда хочет. И самое главное – раз уж затеяли игру в преступников, доигрывайте до конца. Бросать тень на Управление, пусть даже в глазах мальчишки – сам понимаешь, чем это для всех грозит.

Вода в этом месте была хоть и мутной, хоть и здесь от нее исходил тяжелый лекарственный запах, все же сквозь бурую муть Мендель видел, как в глубине вьются темные ленты водорослей и даже несколько раз промелькнуло что-то живое.

Дыхание его успокаивалось, но сердце еще колотилось после сумасшедшего бега по улицам, еще помнило о прыжке в темноту, когда он падал наугад за незнакомую стену, потом несся по проходным дворам, нырял в подвалы и подолгу стоял в темноте, пугаясь каждого шороха. Как он крался, выбирая места потемней, и долго стоял в тупичке возле площади, долго-долго, потому что площадь перед мостом пугала своей открытостью и освещалась ярко, как цирковая арена. А ему непременно надо было ее пересечь, чтобы забиться сюда, в тайную щель под мостом, знакомую по дневным играм.

Почему он решил, что здесь всего безопаснее? Он не решал, сам страх гнал ноги сюда, подальше от тех людей, а самое главное – подальше от дома, потому что там – дедушка, и домой возвращаться нельзя.

Мендель боялся за дедушку. Хоть тот и старик, и по возрасту в доме ему выпадало старшинство, но Мендель-то понимал, что дед только по возрасту старший. На самом деле он как ребенок – со своими книгами, и кроме книг ничего не видит. Разве он, дедушка, может понимать, что те книжные истины, о которых Менделю толкуется каждый день, и тот мир, для которого эти истины мельче пыли дорожной, настолько разны, настолько несовместимы, что прими любую из них за путеводную нить, не проживешь и дня.

В воде плавали и переливались разноцветные блики и пятна – следы фонарей на мосту и фар патрульных машин. Район моста входил в зону усиленного надзора, и машины появлялись здесь часто, на ходу под звуки сирен расплескивая по сторонам тревожный мерцающий свет. Время от времени с размеренной частотой по воде проплывали желтые круглые луны – кормовые огни аэробусов и стрелы прожекторов вертолетов ночного дозора. Размытое световое пятно от прожектора на вышке воздухообогатителя – он нависал огромно и неподвижно над гладкой водой заливчика – почти достигало убежища. Иногда свет поднимался по металлической ферме, но в убежище не попадал. Контраст между этим плавающим по воде светом и темнотой, в которой скрывался мальчик, делал Менделя невидимкой.

Стемнело давно, уже тогда, когда человек в маске и двое его подручных вывели мальчика из тесной клетушки без окон, где он был заперт до вечера.

Дорогу во временную свою тюрьму Мендель запомнил плохо. Сначала они – все трое – выбрались через люк из злополучной коробки, потом долго путались в подвальных переходах. Мендель не подозревал, что под домами такая частая сеть улочек и переулков. От подземного путешествия в памяти мальчика остались лишь запахи – влажный застоявшийся запах земли, иногда – газа, реже тянуло сквозняком, и тогда он глотал впрок эти скудные капли воздуха, не зная, что будет дальше.

Шли молча и долго, потом неожиданно за очередной дверью оказался двор. Таких Мендель никогда не видал. Это был узкий колодец – земляная площадка, по краям обросшая мохом и с ржавым старинным люком посередине. Вверх уходили стены, такие высокие, что небо над головой стягивалось в неровный прямоугольник. И на стенах не было окон.

Из полутьмы двора они шагнули в мертвую темноту комнаты. Яркий люминесцентный свет с непривычки обжег глаза. Мендель догадался – пришли. И тогда, загнанный в угол, там, взаперти, он по-настоящему понял, что происшедшее очень серьезно.

Убежать ему не удастся, не стоит и пробовать. Уговоры, слезы и прочее – не те перед ним люди, которых можно пронять слезами. И ведь загнал его черт в тот склеп с амбразурами! Спрятался от дедушкиного урока! И всего-то час, один час за весь день надо было сидеть и слушать, как дедушка втолковывает ему, дураку, свою древнюю книжную премудрость. Кого он вчера ему начал? Достоевского? Толстенную скучную книгу. С ума сойти! И таких книг у деда полдома. Единственное, что у него есть, – это он, Мендель, да книжная пыль на полках, больше ничего. Странный у него дед. Зануда, упрямый, как он сам. Но ведь родной, больше у Менделя никого нет. Дед да он. Родителей своих Мендель не помнит, он никогда их не видел. Дед говорил, они погибли, когда Менделю было год с небольшим. В тот год многие погибли, была страшная бойня – иначе не назовешь. Они с дедом чудом остались живы. Их вытаскивали из дома добровольцы-спасатели, добрые люди. И спасли.

• Предыдущая
• 2/12
• Следующая