Как дружба с недружбою воевали - Етоев Александр Васильевич - Страница 3

• Предыдущая
• 3/18
• Следующая

– Где я? – спросил Андрей Т., обращаясь неизвестно к кому.

– В ЗАМАСКе, где же еще, – обыденным голосом ответил Андрею Т. неизвестно кто.

– В замазке, – автоматически повторил Андрей Т., представив себя маленьким паучком в янтаре, глядящим на мир вокруг остекленевшими доисторическими глазами. – То есть как это? – дошла наконец до Андрея вся нелепость услышанного ответа. – Какая, к черту, замазка?

– ЗАМАСКа – она не «какая», она – «какой». Заповедник Материализованных Сказок, сокращенно – ЗАМАСКа.

Медленно, словно после дурного сна, Андрей Т. приходил в себя. Потрогал пальцами веки, надавил на глазные яблоки. Голова вроде бы не болела, руки-ноги были на месте.

– Тоже мне – Заповедник, – услышал он прежний голос. – Только одно название.

Андрей Т. повернул голову от окна. И тут же об этом пожалел. На зашарпанном, вытертом ногами линолеуме, застилающем разбегающийся в обе стороны коридор, у стены напротив него стоял дряхлый, седой петух и жаловался человеческим голосом:

– Голые помещения, никаких удобств. Хоть бы рога какие на стенку повесили, какой-никакой насест.

– Денег у них нет на рога, – послышался голос сбоку. Андрей Т. посмотрел туда, и сердце его покрылось изморозью. Навстречу ковылял волк. Весь он был какой-то побитый, с опущенными не по-волчьи ушами и с волочащимся по полу хвостом.

– Знаем мы ихние «нету денег». – Петух приподнял крыло и почесал клювом под мышкой. – Сами, вон, дворцов понастроили. В дублёнках ходят, на «мерседесах» ездят. А тут протирай перья об их линолеум, мерзни на подоконниках, не жизнь, одно прозябание. Да я, когда при царе Дадоне в охране служил, ел – от пуза, и не какое-нибудь там гнилое пшено, а пшеницу, самую что ни на есть отборную. И пил – по утрам квасок, за ужином

– то винцо, то бражку. И если что не по мне, у меня разговор короткий – слечу, бывало, со шпиля да обидчику клювом в глаз. Царь, не царь – это мне всё равно: глаз – вон, и к следующему клиенту. Отбою, между прочим, от предложений не было. В деньгах купался, как теперь вон эти в своих личных бассейнах.

– Да уж. – Волк уселся рядышком с петухом и стал нервно бить хвостом о линолеум. – Не кормят почти, не поят, кино – только по воскресеньям, и то крутят одно и тоже. Лично меня от «Семнадцати мгновений весны» уже одной водою тошнит. Я Штирлица этого сил моих нет как ненавижу. Попался бы он мне в свое время где-нибудь в чистом поле, никакая б ему фашистская ксива не помогла. И «Титаник» их этот – тоже дерьмо. – Волк вздохнул, в глазах его блеснула слеза. – Продать они нас хотят, вот что я вам скажу. В Диснейленд, в Мульттаун, американцам. Не выйдет. – Волк встал на все лапы и грозно оглядел коридор. – Я им не какой-нибудь безродный космополит. Родина – моя мать, а Тамбов мне заместо папы…

– Америка, Диснейленд… Кому ты нужен там, такой доходяга. У них своих нахлебников – негров всяких, пуэрториканцев – что козлов недоенных, а тут еще ты им на гузно свалишься со своей волчьей харей. Тоже мне, Шварценеггер. – Рядом с волком сидело (или лежало) нечто, очень похожее на старый футбольный мяч, – такое же круглое, грязное, с продранными боками и нарисованным фломастером ртом. Оно-то и рассуждало на тему «Родина и эмиграция».

– Колобок прав, – поддакнул справа кто-то ещё, – кому мы там такие нужны.

Андрей Т. посмотрел туда и даже не улыбнулся. Это говорил крокодил. Рот его едва раскрывался, обмотанный нелепым бинтом с торчащим наверху бантиком. Похоже, у крокодила болели зубы.

Странного народца вокруг становилось больше и больше. Вроде бы, когда Андрей Т. повернул голову от окна, коридор был почти пустой – ну, сидел у стены петух, хотя, если честно, и петуха-то никакого у стены поначалу не было, – и вот, пяти минут не прошло, а в коридоре уже буквально не протолкнуться от всех этих слоновьих хоботов, деревянных ступ с торчащими из них вениками да мётлами, каких-то дураковатых малых с облупленными носами и в ватниках на голое тело, тщедушных девочек с перемазанными золою лицами, краснорожих дедов-морозов, маленьких чертенят с манерами азиатских детей, побирающихся в поездах метро, и прочих экзотических экземпляров. Наверное, в ЗАМАСКе наступило что-то, похожее на час пик. На Андрея Т. не обращали внимания, он медленно шел в толпе, изучая непривычную обстановку и прислушиваясь к разговорам.

– Все беды от неудовольствия проистекают, – говорил кто-то, невидимый за лесом перепончатых крыльев и ослиных ушей, выросшим перед глазами Андрея Т., – и ежели, значить, дать человеку всё – хлебца, отрубей пареных,

– то и будет не человек, а ангел…

Щеки Андрея Т. коснулось что-то тёплое и текучее и медленно поползло по коже. Андрей Т. поднял голову. Над ним, рядом с тусклым, пыльным плафоном, в воздухе висел человек. Пара розовых потрепанных крыльев болталась у него за спиной, руки были скрещены на груди, ноги вяло подергивались в коленях. Глаза летучего человека были прикрыты веками, по лицу блуждала голодная страдальческая улыбка – должно быть, утомленный летун мечтал о пареных отрубях, вареном сусле или просто о бутерброде с сыром; тоненькая струйка слюны сопровождала его ангельские мечтания и орошала рога и головы мельтешащей внизу толпы. Андрей Т. брезгливо поморщился, отер слюну и отошел в сторону.

– Слон съедает самое большее девять македонских медимнов за одну еду, – продолжал тем временем прежний голос, – но такое количество представляет опасность; вообще же шесть или семь медимнов, ячменной крупы пять медимнов и вина пять марисов…

Обогнув компанию каких-то сизорылых утопленников, которые, усевшись в кружок, чинили рыбачью сеть, Андрей Т., наконец, увидел обладателя голоса.

Им был бледный стариковатый юноша, сутулый, с виноватой улыбкой, – таких в 19 веке обычно называли «архивными». Он сидел на корточках у стены и читал сочинение Аристотеля «О животных».

– Съест-то съест, да кто даст? – раздался рядом протяжный вздох. Вяло шевеля хоботом, сквозь толпу пробирался слон. Бока его были впалые, глаза усталые и больные, ребра вылезали наружу – хоть по ним анатомию изучай. Меж пыльных слоновьих ног вертелась мелкая облезлая собачонка.

– А этот из какой сказки? – Андрей Т. обратился к сгорбленной старухе с клюкой, показывая на архивного юношу.

– Из сказки про Читателя сказок, – ответила бойко бабка.

– Кто же такую написал?

– Сам он и написал, кто ж еще про него напишет, как не он сам. – Бабка смотрела на Андрея Т. подозрительно. Край губы её поднялся, и оттуда, из черной ямы, вылез и блестел на свету ржавый опасный клык. – А сам ты, мил человек, из какой сказки будешь?

Андрей Т. замялся, не зная, что ей ответить. Он почувствовал, как краснеет. Лица, рожи, морды и хари окружающих его сказочных персонажей повернулись как по команде к нему. Ничего хорошего это не предвещало. По взмокшей под рубашкой спине прошёлся антарктический холодок. Рядом клацнули чьи-то зубы. Когтистая рука упыря вылезла из-за медвежьих голов, и медленно потянулась к Андрею. Бабка стукнула по руке клюкой, рука убралась на место.

– Что молчишь? Аль язык отсох? – Бабкина клюка крутилась возле лица Андрея, примериваясь к его глазам; наконечник клюки был острый, с хищной крючковатой зазубриной, похожей на ястребиный клюв.

– А может, он того… засланный? – Из толпы выступил паренек с волевым, мужественным лицом и холодным огнем в глазах. На поясе его висела погнутая тёмная сабля. – Может, он хочет выведать всю нашу Военную Тайну? Может, ему за это выдали целую бочку варенья да целую корзину печенья? – Мальчик вдруг замер, насторожился и приложил ладонь к уху. – Слышу я, как трубят тревогу вражеские сигнальщики и машут флагами вра– жеские махальщики. Видно, будет у нас сейчас не лёгкий бой, а тяжёлая битва. Только бы нам ночь простоять да день продержаться…

– Цыц! – сказала ему бабка с клюкой. – Без сопливых как-нибудь обойдемся. Ну? – Она грохнула клюкой о линолеум и угрожающе уставилась на Андрея.

– Я… я… – Андрей Т. пытался набросать в голове какой-то примитивный сюжет, но ничего, кроме попа и коляски, на ум не шло.

• Предыдущая
• 3/18
• Следующая