Вышедший из ночи (СИ) - Элари Елена - Страница 9

— Нам про войну сказать не дала, — обиделась одна из девушек, которая накручивала на палец свои кудряшки, — а сама про неё говоришь, да ещё властителя тьмы драконом называешь, когда существование Карнэ отрицаешь. А как по мне, так легче поверить в неё, чем в дракона.

— А разве сама не веришь, что Вэриат дракон? — недовольно поджала губы Анна.

— Верю, — ответила девушка. — Пусть и не видела сама, и не знаю тех, кто видел его, но верю. И в Карнэ тоже.

— Всё, хватит! — встала Онар. — Зря я попросила рассказать о нём, теперь плохие сны мучить будут. Вы знаете, что богиню кошмаров нельзя на ночь глядя упоминать?

— Да что вы, ваше высочество, — принялась успокаивать её Анна, — это ведь легенды. Как там всё на самом деле, нам не известно. Простите нас.

— Всё в порядке, — Онар уже приготовилась ко сну, и вскоре служанки оставили её.

Когда царевна опустилась на подушки, наблюдая, как от потушенной свечи к потолку поднимается сизая ленточка дыма, то вспомнила о подарке. Онар взяла стоявшую на столике у зеркала шкатулку, открыла её и, тихонько ахнув, улыбнулась.

В шкатулке лежал кулон в виде месяца, подвешенный на цепочку из белого золота. От прозрачного, нежно-голубого кулона исходило лёгкое сияние и пахло лавандой.

— Полуночный камень… — шепнула Онар, — редкость какая.

Она знала, что это украшение дороже её золотых серёг и колец, жемчугов и сапфиров, всех украшений, которые у неё есть. Этот кулон принадлежал матери Арона, Онар видела его на портрете женщины с улыбающимися глазами, когда в детстве гостила у Арона во дворце. Этот камень удивителен: ночью, когда поблизости нет огня, а луна поднялась высоко в небо, кулон источает нежный аромат цветов. И в одну ночь это может быть запах лаванды, в другую ландыша, а в третью сирени или розы. И до рассвета он горит нежным светом, глядя на который Онар хотелось мечтать и улыбаться, а глаза её почему-то щипало от светлых слёз.

***

Камера казалась Офелии ещё более тёмной и холодной, а вот кровь, что стекала по её телу, горячей, как кипяток. Спутанные, светло-серые волосы слиплись от крови. Серые с поволокой глаза покраснели от боли. Щека была синяя от кровоточащей ссадины. В голове у Офелии гудело. Сердце болезненно колотилось о рёбра.

Дверь открылась, и в камеру вошёл темноволосый человек, чьё лицо пересекал рваный белый шрам. Как всегда он небрит, и синие глаза из-под сведённых к переносице бровей смотрят пристально и угрюмо.

Джек сделал шаг к пленнице, и с её губ сорвалось умоляющее:

— Не надо… Хватит.

— Сейчас я не причиню тебе боль, — подошёл он к ней и, приподняв за подбородок её голову, заглянул ведьме в глаза, — пока что с тебя довольно. Но если не признаешься, как ты прервала бал, как использовала магию, твои мучения в скором времени продолжатся, — говорил он это усталым голосом, но без злости.

— Джек, — её голос охрип, на бледных тонких губах появилась кровь, — я не виновата. Как я могу колдовать, когда руки железом скованы? Когда я так слаба? Когда мне так плохо? Это не я… Не честно мучить меня за то, что я не совершала.

— Меня всегда забавляло, как ты, ведьма, речь о честности ведёшь, — он отошёл от неё и прислонился спиной к холодной, каменной стене. – Но подумай, что мне-то делать, когда у меня задание выяснить виновна ты или нет, и если да, то, как тебе удалось использовать магию, а если нет, то я должен найти доказательство твоей невиновности.

— Джек, посмотри на меня, — с иронией в голосе попросила она.

Палач направил на неё взгляд, и впервые не смог долго смотреть на подвешенную на цепях пленницу.

— Но как доказать, что это не ты? — произнёс он, устало потирая переносицу.

— Тень… — говорить ей было трудно, потому потребовалось некоторое время, чтобы Офелия продолжила. — Иногда я вижу, как некто стоит рядом со мной в темноте. Чья-то тень, чей-то силуэт, он темнее темноты.

— Ты бредишь, — Джек собрался уходить, — я приведу сюда лекаря.

Офелия уронила на грудь голову. Она бы заплакала, но ей было слишком плохо, чтобы тратить силы на слёзы.

— Кто ты? — заметила она, как сбоку вновь заклубилась тьма, от которой потянуло кладбищенским холодом.

«Я та, кому ты обязана служить», — раздался чарующий голос.

— Это ты прервала магией бал?

«Конечно я, но для них это сделала ты, милая».

— Зачем тебе навлекать на меня беду?

«Затем, чтобы ты погибла. Чтобы ты погибла. Чтобы ты…» — и здесь Офелия проснулась от того, что лекарь, облачённый в красное одеяние, снял её с цепей.

— Карнэ, — в бреду прохрипела Офелия, — за что?

Отправилась ли Ра в Нижний Мир сразу же после ухода Смерти? Нет. Она полдня пыталась успокоить бешено колотящееся сердце и тёрла немеющие от волнения пальцы, но ничего не помогало ей успокоиться. Она заварила мятного чая, погрела руки о горячую щербатую кружку, вышла на улицу, зашла обратно в дом, заперла дверь, посидела на кровати, поняла, что до сих пор не открыты ставни, распахнула их и замерла у окна.

Из глаз лились слёзы, Ра не знала, что ей делать. Она понимала, что ей нужно ступить в Нижний Мир, найти властелина тьмы, передать ему послание Смерти и успеть всё за двенадцать дней… Но это являлось и путём к сохранению жизни, и опасностью для неё. Как Ра попасть в Нижний Мир, путь в который может обернуться для неё гибелью? Как найти властелина тьмы? Да и поход в Нижний Мир является нарушением закона, поэтому, даже будь у Ра деньги, она вряд ли нашла бы проводника.

Когда солнце стояло в зените, она, наконец, взяла себя в руки, рассудив, что в любом случае её ждёт смерть, так зачем бояться, если и так знает, что в итоге умрёт? Но начни она действовать, то, как знать, вдруг ей удастся выполнить поручение Смерти и спастись?

Положив некоторые вещи в перекинутую через плечо серую тряпичную сумку, забросив туда холстяные мешочки с травами, что могли пригодиться в дороге, флягу с водой, немного еды, Ра, перед тем, как выйти и запереть дом, заглянула в кувшин, из которого пила Смерть. Этот кувшин, стоявший на полке у входной двери, не давал ей покоя. Она осторожно, будто в нём скрывалось нечто ужасное, взяла его в руки, открыла крышку, готовая в случае чего швырнуть кувшин подальше от себя: очень ярким было воспоминание того, как прокисшее молоко обратилось в вино… или кровь?

Ра заглянула внутрь и всё же бросила кувшин, отпрянула от него в сторону, ударилась плечом о стену, а глиняные черепки рассыпались по полу. Ра, взяв швабру, что стояла в углу за дверью, медленно перевернула ею один черепок. Она не успела понять, что увидела и, обнаружив, что предмет под черепком является ни вином, ни кровью, ни молоком, а чем-то твёрдым, тёмно-красным, подошла ближе. Страх на время улетучился, уступив место изумлению: на дощатом полу лежал, размером с куриное яйцо, цвета красного вина, рубин, по которому проходили многочисленные трещины.

— Вот так молоко прокисло… — проговорила она, не решаясь поднять камень, и усмехнулась.

Дом остался позади, Ра шла в поселение, в сторону которого ни так давно отправила Арона. В кармане дорожного плаща лежал завёрнутый в платок рубин, на плече висела довольно тяжёлая сумка, а в сердце скреблась тревога.

Вечером Ра уже сидела в небольшом трактире с потемневшим от старости полом и ела похлёбку, щедро приправленную зеленью.

Трактир принадлежал родителям её подруги. Она знала Скери с самого детства и очень её любила.

Подруга сразу поняла, что что-то произошло, поэтому всё время, пока Ра ела и пыталась вести себя непринуждённо, Скери внимательно смотрела на неё своими серыми-голубыми глазами, в которых мерцал интерес пополам с беспокойством.

Ра хотела рассказать ей о том, что с ней случилось, но боялась навлечь на неё беду, поэтому на все вопросы отвечала туманно.

— Я тебе потом всё объясню, — пообещала она, — а пока можешь мне кое с чем помочь?