Яик – светлая река - Есенжанов Хамза - Страница 90

• Предыдущая
• 90/188
• Следующая

Закончить солдат не успел. На его голову обрушился страшный удар. Он опрокинулся на спину. Его перепуганная лошадь метнулась в сторону.

– Батька, держи лошадь! Не выпускай! – срывающимся голосом закричал отцу Иван. Схватив в охапку медленно сползающего с седла солдата, он опустил его на землю.

– Иван? Это ты? – едва слышно проговорил старик.

Стащив наземь здорового казака, обмякшего, как выделанная шкура, Иван придавил его к земле коленом и сорвал с него оружие.

– Батька, неси быстрей из хаты мешок. Большущий, из-под картошки! – закричал он отцу. – Пошевеливайся, батька, а то сейчас следом прискачут другие.

Старик, мелко семеня, вынес большой мешок и подал его сыну. Покачав сокрушенно головой, сказал:

– Грех это, Иван. Что же ты делаешь…

Иван не стал ничего объяснять. Он схватил солдата, засунул его в мешок и, завязав, поволок по земле к навесу.

– Батька, забросай мешок старым сеном. Запри ворота. Лошадь привяжи и погаси свет. Кроме меня, не открывай никому. Я сейчас вернусь. – Иван перепрыгнул через плетень и исчез в непроглядной тьме.

Винтовку и шашку казака он прихватил с собой.

Приказ капитана Белова был выполнен. Сорок захваченных коней надежно привязали в загоне.

Отозвав в сторону рыжебородого хорунжего, Белов распорядился:

– Двух человек в караул. Пусть всю ночь наблюдают за деревней. Остальным остаться возле лошадей. Запомни: для казака главное – конь и шашка.

Тучный, неповоротливый хорунжий почтительно козырнул офицеру:

– Есть, господин капитан. Двух человек в караул, остальным охранять коней.

Хорунжий был стар, и кроме того, его так утомила езда верхом, что он не мог стоять как подобало, по струнке. Тяжело повернувшись, он зашагал к солдатам, столпившимся возле лошадей.

Кони, пасшиеся все лето на выгоне, были как на подбор – сытые, гладкие. Они напирали друг на друга, кусались, храпели, лягались, и успокоить их могли только удары нагаек.

«Хороши лошади, – подумал Белов. – и достались легко. Из всех забракуют не больше десятка. Утром можно будет отобрать лучших. А хлеб за ночь крестьяне вывезти из села не смогут. Неплохо дельце сделано».

Переночевать Белов решил в хате Петровны, стоявшей особняком. Этот дом был уютен и удобен во всех отношениях… Капитан уже останавливался там весной.

Кроме мягкой постели и вкусного борща с пирогами у Петровны всегда есть первач.

«Неплохо бы помыться с дороги, – думал он, – да опрокинуть стаканчик горилки… Жаль, тогда ускользнула эта красивая молодуха, что к Петровне зашла. Ох и хитры эти женщины. Ничего, если сегодня попадется мне в руки…»

Капитан снова подозвал хорунжего и сказал:

– Я буду у Петровны. Через часок зайдешь. Выпьешь стаканчик – усталость как рукой снимет.

Ворота дома были распахнуты настежь.

Белов заглянул через окно на кухню. Ни души. Он постучал.

– Входите, открыто, – ответил приветливый женский голос.

– Добрый вечер, Петровна, – обратился капитан к полной женщине лет пятидесяти.

– Здравствуйте, Семен Степанович. Проходите. Мы всегда рады дорогим гостям. А я-то думаю, какие это солдаты пришли. Оказывается, опять вы.

– Ну, рассказывайте, как поживаете, Петровна.

– Ничего, слава богу. Да вы проходите.

– Не обессудьте, что побеспокоил вас так поздно. На службе не приходится разбирать, где утро, где вечер. Если можно, переночую у вас? – предупредительно спросил он.

– Конечно, Семен Степаныч, что за вопрос. И комната ваша свободна. Не беспокойтесь, никого вы не стесните. А я ведь всегда на кухне. Располагайтесь. Да помойтесь с дороги. А я пока вам подогрею борщ. Вы ведь любите украинский. И пирог я как раз испекла. С самогоном вот только туго. Хлеба теперь маловато. Да для вас найдется.

«Славная старушка, – подумал Белов. – Раньше жила зажиточно. Понимает, что к чему. Такие, как она, среди хохлацкой голытьбы – что золото в навозной куче».

Умывшись, он отстегнул шашку, поставил ее в угол. Сумку положил на подоконник и сел к столу.

Выпив стакан самогона, он блаженно развалился на стуле.

– Хороша горилка, Петровна. Никогда я не пил такой, как у вас. Видно, вы как-то по-особенному гоните ее. Я знал самогонщиков, которые гнали горилку из отборного зерна, перегоняли через сто трубочек, добивались кристальной прозрачности. Но вы превзошли всех, – сказал капитан и подумал: «Только было бы куда лучше, если бы вместо самогона сюда явилась та сероглазая хохлушка, с тугими грудями».

Если Белов восхищался аккуратной и расчетливой хозяйкой дома, умеющей ловко обратить копейку в две, а две в рубль, то и Петровна души не чаяла в крепком, словно налитом капитане. Он покорил ее вежливым, деликатным обхождением. Не вваливался, как иные, бесцеремонно в дом, а вежливо обращался на «вы». Кроме того, прошлый раз он строго-настрого приказал старосте: «Вдову не обижать. Налогами не обкладывать». Петровна не забыла, что, ограбив село, капитан тогда велел отвезти ей мешок пшеницы. Мало того, еще и деньгами отблагодарил ее за хлеб-соль.

Теперь капитан втайне надеялся, что представится удобный случай овладеть миловидной грудастой Марией.

Прошлый раз Петровне удалось заманить ее в свой дом. Как быстро тогда пролетел вечер за приятной беседой, но под конец Мария ловко выскользнула из его рук.

Уезжая, капитан оставил у Петровны дорогую шаль для подарка Маше.

На другой день Петровна позвала ее к себе и показала подарок. Маша, увидев шаль, испугалась.

– Чего боишься? Бери, – сказала Петровна, – надо дурой быть, чтобы отказаться от такого подарка. Разве у тебя есть муж, который подарил бы тебе такую шаль? Неужели тебе нравится, когда тебя обнимает своими ручищами этот полоумный Иван? А скажи, что он подарил тебе? Не будь дурой. Бери. – Петровна насильно сунула в руки Маши шаль.

В маленьком селе люди знают друг о друге все. Не осталась незамеченной и эта шаль.

Сколько раз потом Иван корил Машу офицерским подарком, сколько раз доводил ее до горьких слез.

Упоминание о стаканчике самогона растопило душу рыжего хорунжего. Он весь приободрился и со всех ног бросился выполнять приказ капитана. Двух молодых казаков выделил в караул, четырех приставил к лошадям. Остальных, разделив на две группы, отправил ночевать в ближайшие два дома. После этого можно было подумать о себе.

Хорунжий уже много лет служил в армейском интендантстве и при всей своей неповоротливости проявлял необычайную ловкость там, где надо было обеспечить вкусной пищей и крепким вином самого себя.

«Часок», о котором говорил капитан, тянулся чересчур долго. Хорунжий не выдержал. Увидев ребятишек, глазевших на солдат, он подозвал пальцем одного из них и, скривившись будто от сильной зубной боли, простонал:

– А ты бойкий. Видать, вырастешь – командиром будешь. Ой-ой, – хорунжий схватился за щеку. – Так болит этот проклятый зуб, что нет сил. Если бы его прополоскать спиртом, сразу полегчало бы. Ты, может, знаешь, малыш, дом, где есть самогон.

– Вон в том доме есть, – с готовностью показал мальчуган и участливо поглядел на кривлявшегося казака.

Едва хорунжий вошел в указанную малышом хату и попросил стакан самогона, хозяйка испуганно засуетилась. Видимо перепугавшись вооруженного казака, она преподнесла ему не стакан, а целый кувшин самогона.

– Да поможет тебе господь, молодица. – Хорунжий весь просиял, увидев кувшин.

Он наполнил стакан, любовно погладил его и выпил.

Минуты две он сидел, надув щеки и жмурясь от удовольствия. Потом снова наполнил стакан и, выпив его, понюхал огурец, поданный хозяйкой.

– Хорош самогон, – весело заговорил он, поглаживая рыжую бороду, – да и хозяйка ничего. А где муж? Небось в город уехал?

Оробевшая женщина испуганно попятилась.

• Предыдущая
• 90/188
• Следующая