Яик – светлая река - Есенжанов Хамза - Страница 46

• Предыдущая
• 46/188
• Следующая

– А много тогда народу собралось?

– Почти все население бухарской стороны Яика. Слух о том, что всех джигитов от девятнадцати до тридцати одного года заберут служить, сильно взволновал народ. Прибыли почти все люди шести родов Кара и восьми родов Айтибета и все семиродцы[53]. Площадь возле Менового Двора, где раньше проводилась ярмарка, была запружена конными и пешими. В центре площади устроили высокий навес, а под ним трибуну. Сквозь узкий проход, образованный в толпе цепочкой жандармов, прошли на трибуну чиновники и военные с золотыми погонами и орденами. Я стоял почти у самой трибуны и все хорошо видел. Поднялся Арун-тюре и что-то стал говорить по-русски. Народ шумит, никто не понимает. Потом вышел Бахитжан, и все смолкли. «Не беспокойтесь, не волнуйтесь, казахи, – начал Бахитжан, – ваши сыновья не на войну пойдут, а на тыловые работы. Так говорит вам султан Арун-тюре…»

– Так и назвал своего брата?

– Да, он ведь умный человек. Тебе Бахитжан во многом помог бы… И вот таких людей сажают в тюрьму! Эх, чем все это кончится?!.

– Всего интереснее то, что казах говорил с казахами по-русски, а потом его слова переводились на казахский язык! – засмеялся Хаким, но, заметив, что отец не одобряет его шутки, ударил вожжами по крупу лошади и, притихнув, спросил: – У кого остановимся, отец?

– У хаджи Махмета. Коня распряжешь и привяжешь в тени…

Они проехали между низкими домиками, густо расположенными вокруг мечети, и остановились у ворот хаджи Махмета. Сытый пес несколько раз гавкнул на тарантас и, лениво переваливаясь, отошел в тенистое место двора.

Лучшей мечетью на бухарской стороне Яика считалась мечеть Таржимана, или, как ее почтительно называли в народе, мечеть Таржеке. Она стояла к востоку от озера Шалкар на крутом берегу реки Анхаты, и далеко в степи был виден ее высокий минарет. Между мечетью и озером находилось большое кладбище. Люди, съезжавшиеся в день жумги к мечети, сначала совершали намаз[54].

Когда хаджи Жунус с сыном подъехали к мечети, все уже отслужили намаз на кладбище. Хазреты, магзумы, ишаны и другие почтенные служители мечети подходили к оградке. Старик Жунус почтительно поздоровался с хазретами, подав им руку, остальных приветствовал только поклоном головы. Хаким же, здороваясь, обошел всех и всем пожал руки. Затем отошел в сторону, чувствуя на себе оценивающие взгляды святых отцов.

Худые, в черных длиннополых чапанах и белых чалмах, с коротко подстриженными усиками и редкими, седыми, как степной ковыль, бородками, служители мечети стояли возле оградки и важно беседовали между собой. Тут же толпились бии, хаджи и старшины. В противоположность святым отцам они были полные, грузные, с густыми усами и красными шеями. Но и они двигались так же медленно и важно, держались с достоинством. Глядя на это скопище почтенных людей, Хаким чувствовал робость, как пегий стригунок, попавший в табун старых наров[55]. Он искал глазами своих сверстников. Взгляд его упал на двух магзумов. Хаким узнал их, – когда-то в детстве он вместе с ними бегал на речку купаться. Магзумы стояли рядом со своим отцом – хазретом, чуть в стороне от толпы, у самого входа в мечеть. Оба они казались очень худыми и тонкими, с почти девичьими талиями, одеты они были в одинаковые серые бешметы, длинные сухие шеи еле-еле удерживали головы с большими, как снежные комья, белыми чалмами. Они не узнавали Хакима, смотрели на него отчужденно, даже пугливо, словно боялись, что он подойдет к ним и скажет что-то обидное и оскорбительное. Хакиму они напоминали двух пугливых козлят от белой козы, бегавших вокруг зимовки, которые, увидев подкрадывавшихся к ним ребятишек, моментально прятались под ноги матери.

К хаджи Жунусу все подходили и подходили люди с поздравлениями. Одни говорили льстиво, другие от души, третьи – с завистью.

– Хаджеке, оказывается, у вас сын приехал, поздравляю! Да благословит его аллах!

– Видать, недавно приехал? Мы еще ничего не слышали…

– Да, ваш сын настоящим джигитом стал, а ведь, кажется, только вчера босиком бегал… А теперь большой, ученый.

– Сын-то ваш, хаджеке, теперь у волостного может писарем служить!..

– Что у волостного… Он достоин быть переводчиком при самом уездном начальнике!..

– Какой скромный, какой благовоспитанный! Весь в отца!

– У Жунуса все сыновья такие!..

С одинаковым почтением отвечал хаджи Жунус и тем, кто говорил от чистого сердца, и тем, кто угодливо льстил ему, предсказывая блестящую карьеру сыну.

– Что из него получится, теперь это от него самого зависит, – слегка кланяясь, говорил Жунус. – А у нас, отцов, желание одно: как можно лучше выучить детей, дать им хорошее воспитание. Да благословит вас аллах за добрые слова, почтенные люди! И вам, бии, спасибо за хорошее пожелание!..

Жунуса выслушали с большим вниманием и одобрительно закивали головами.

Лишь один хаджи Шугул не принимал участия в разговоре. Он недолюбливал пользующегося авторитетом старика Жунуса и всегда старался чем-нибудь уколоть его. Он и теперь выжидал момент, чтобы можно было будто невзначай, но основательно принизить Жунуса в глазах духовенства и почтенных биев и старшин.

Рядом с Шугулом стоял его родственник – тонкий и длинный Вали. Он приветливо смотрел на Хакима и улыбался.

– Чего вытянул шею, как цапля?.. – почти крикнул на него Шугул. – Или думаешь, губернатор приехал?.. Разве не видишь – это всего-навсего племянник сумасброда Шагата, – он острием подбородка кивнул на Хакима. – Пошли в мечеть, разиня долговязая!..

Может быть, оттого, что Шугул прикрикнул на Вали особенно громко, толпа как-то разом смолкла, и люди повернули головы в его сторону. Они поняли, что жало шугуловских ядовитых слов направлено не на бедного Вали, а на старика Жунуса и его сына, вернувшегося с учебы. Люди стали потихоньку переговариваться, подталкивать друг друга в бок, кивая на Жунуса, – они ждали, что ответит он Шугулу. Никто не сомневался, что Жунус сумеет ответить и Шугулу придется пожалеть о том, что он беспричинно задел Жунуса. Но Жунус не торопился, он тщательно обдумывал ответ.

Хазрет Хамидулла, моложе хаджи по годам, но старше по положению, более авторитетный, чем они, и более уважаемый всеми верующими, с беспокойством смотрел то на Шугула, то на Жунуса: ссора между этими двумя стариками ему казалась неизбежной, ясней ясной луны. Хазрет волновался. Он был недоволен Шугулом. «Испортит мне все этот хаджи…» – подумал хазрет, намеревавшийся после намаза побеседовать со стариками по одному очень важному делу и получить от них удовлетворительное: «Быть сему!..» Ишан Губайдулла был недоволен, он сухо кашлял, словно поперхнулся едкими словами Шугула.

– Уважаемые люди, прошу войти в мечеть, – быстро проговорил Хамидулла и первым вошел в священный храм, где с минуты на минуту должен был начаться намаз.

За хазретом потянулись степенные ишаны, горделивые хаджи, бии и старшины, а за ними и простолюдины. Через несколько минут площадка перед входом в мечеть опустела, лишь у порога рядком остались лежать кибисы[56] и галоши, а возле стены прислоненные посохи. Среди простых белых, серых и полосатых палок особенно выделялись несколько колончатых посохов бухарской работы. Они принадлежали самым богатым людям степи.

Слова Шугула слышал и Хаким, но он не придал им значения и не обиделся: «Богатому хаджи можно говорить все, что угодно. А что Шагат-ага сумасброд – это верно. Но ведь сумасброд ага, а не я, мне-то что до этого? «Приехал губернатор…» – ну и сказал же!.. Глупо и не к месту!..» – рассуждал Хаким. Он снова подумал о двух сверстниках – магзумах: «Как щенки безродные… Лица бледные, а глаза плутоватые… Собственно, какое мне до них дело? У них своя дорога в жизни, у меня – своя. В хазреты, наверное, метят?.. Интересно бы узнать, насколько они религиозны? Если бы очутились где-нибудь в ауле, подальше от мечети, носились бы, наверное, по поляне, как молодые бычки, а ночью – гуляли бы с девушками…» Хотя магзумы ни слова не сказали Хакиму и ничего плохого ему не сделали, он чувствовал какую-то неприязнь к этим юношам, облаченным в одежду святых отцов. Живя в городе и обучаясь в русской школе, Хаким постепенно отдалялся от религиозного аульного мира, отвыкал от мечети, забывал молитвы и обряды. У него были совершенно иные взгляды на жизнь, чем у юношей, окончивших медресе, и у всех этих религиозных старцев. Только сейчас, здесь, Хаким вдруг понял, какая большая пропасть отделяет его от хазретов, магзумов и ишанов, они – совершенно непонятные и чуждые ему люди, и он им тоже, наверное, чужой и непонятный. «Зачем сюда привез меня отец?..» Хаким смутно догадывался о намерениях отца. Он хотел показать почтенным старцам своего образованного сына, познакомить с ними, хотел, чтобы Хаким увидел лучших, уважаемых людей степи и брал с них пример. Правда, отец не сказал ему об этом прямо, но намек был довольно недвусмысленным. Хаким вспомнил слова отца. Когда они перед выездом садились в тарантас, старик Жунус сказал сыну:

• Предыдущая
• 46/188
• Следующая