Москва. Загадки музеев - Жебрак Михаил - Страница 8

Итак, оставалось определить подлинник, прибывший из Италии в Россию в XIX веке. «Оriginale in Russia», – сообщал своим товарищам схваченный карбонарий. Лавируя между огромными копиями статуй и элементов храмов, Петр дошел до залов античных подлинников. Последним гипсом на рубеже между величественными, но дешевыми скульптурами и россыпью мелких предметов, где осколок дороже целого предыдущего зала, оказалась Ариадна. Петр улыбнулся – клубочек привел верно. Девушка спала полусидя, заложив за голову полные руки. Современный художник изобразил бы передачу клубка как ключевой момент мифа. Но для греков важнее показать не то, что героиня решила дать шанс чужеземцу, а что людьми управляет рок. По приказу богов Тезей оставил спящую Ариадну на острове Накос, где ее нашел Дионис и сделал своей женой.

Снова Дионис… старинная история словно подталкивала под руку, но в Греческом зале стыдно! Петр миновал восковые портреты, спасенные англичанами из костров бедуинов, нефритовые топоры, настолько совершенные, что Шлимана обвиняли в подделке. Только современные исследования доказали, что ритуальным топорикам почти четыре тысячи лет. Наши представления о прошлом постоянно меняются, ученые скажут – совершенствуются. В нужном Петру зале богиня с безупречным профилем, надменно наклонив голову, смотрела на героев с виртуозно проточенными мраморными бородками, словно современная светская львицы на мальчиков из барбершопа.

Но покупал-то на берегах Нила этот бюст знаменитый египтолог как голову юноши Антиноя. Много позже коллега, разбиравшийся в антиках, мягко указал на прическу – так укладывали волосы только женщины. Не свои сани не покупай!

Среди ваз и разбитых саркофагов нашлись изображения Геракла в шкуре льва и с луком, сатиров, удерживающих причинным местом килики, потиры в виде головы пантеры. Те или иные детали от предыдущих произведений разбросаны были всюду.

Но в центре зала стоял шедевр, и среди виртуозно вырезанных фигур танцующих вакханок, огибая вместе с ними в танце мраморное столпотворение, Петр увидел все, что искал: пантеру, трущуюся о ногу Диониса; сатиров, вычищающих из копыт камешки; пляшущих вакханок; венки и тирсы, разнообразные сосуды. Геракла, правда, обнаружил не сразу. Все мужчины в процессии обладали широченной грудной клеткой и выдающимися бицепсами. Даже широколицый персонаж, назначенный Петром Силеном, судя по мускулатуре рук, часами жал амфоры с вином. Геракла выдала выпавшая из рук палица и львиная шкура, заботливо подстеленная сатирами утомившемуся герою.

Внутри огромного мраморного блока можно спрятать не только бриллианты, но и пару колье с диадемой. Или снаружи… Желтые блики светильника скользят по хитонам вакханок, сидящий на полу молодой революционер отставляет кувшин и пальцами, смоченными вином, поглаживает крупчатые на резных гранях бороды львов и просовывает камни им в пасти, туда, где когда-то крепились кольца-ручки… Петр настолько приблизил лицо к экспонату, что сзади раздалось недовольное покашливание смотрительницы. «Вот рыскают по свету, бьют баклуши, воротятся, от них порядка жди»[10]. Все в порядке, он не полезет искать сокровища карбонариев, а то услышит уже от влиятельных персон: «Строжайше б запретил я этим господам на выстрел подъезжать к столицам»[11]. Петр расскажет комиссару Гвидо о своем расследовании и попросит как-нибудь намекнуть ему в будущем о результатах переговоров с нашей стороной и о судьбе старинных бриллиантов. Он не верил, что Музей сделает официальное заявление. Кроме этого он обязательно попросит комиссара держать в тайне роль самого Дивина в деле: Музей – важная государственная институция, его оскорбит вмешательство частного лица. «Кто путешествует, в деревне кто живет… Да он властей не признает!»[12]

После напряженного музейного квеста хотелось пройтись. Петр Дивин решил провести ревизию окрестных усадеб. За последние годы Музей получил в пользование десяток разнообразных строений: особняки, флигели, доходные дома. Среди приобретений оказался совершенно уникальный объект – копия манчестерского особняка Энгельса на задворках бывшего Института марксизма-ленинизма.

Музей охотно занял окрестные здания, он явно находился в стадии экстенсивного развития, но прожевать их разом не мог – за строительными сетками который год шла реконструкция. Оставалось надеяться, что когда-нибудь прорабов сменят хранители и в отреставрированных зданиях выставят шедевры из запасников. Скажем, гравюры Дюрера Петр рад был бы видеть постоянно, а не раз в двадцать лет на выставках.

Забор бывшего владения Голицыных, ныне собственность Музея, строители заложили непрозрачными пластиковыми щитами, и дворец можно было рассмотреть только через решетку ворот. Гнутые металлические прутья складывались в вензель PMG – принц Михаил Голицын.

Если бы водитель не торопился, то Петр остался бы висеть на этой решетке. Но убийца газанул, рык двигателя заставил Петра оглянуться, и он увидел надвигающийся черный капот. В момент удара бампером в спину Петр уже поджимал ноги. Он упал на землю, схватился за створку разламывающихся ворот и, увлекаемый решеткой, выкатился вбок из-под колес. Его спас дешевый навесной замок, моментально лопнувший от удара. Огромный джип наполовину въехал в ворота и остановился, уткнувшись в кучу песка.

Петр не стал ждать. Он бросился в глубину двора, направо между главным домом и флигелем. Усадьбу Голицыных отделял от усадьбы Лопухиных каменный забор. Его Петр перемахнул без проблем по куче строительного мусора. Затем он обогнул дом Лопухиных. Задний двор примыкал к усадьбе Долгоруковых. Когда-то дома Голицына, Лопухина и Долгорукова объединили переходами, чтобы составить Пречистенский дворец для императрицы Екатерины II. Петр знал, что эти усадьбы сохранились неперестроенными, значит разделять большие участки должны заборы. С первого взгляда показалось, что флигели и пристройки стоят стеной, но в глубине за буддийской ступой виднелись деревья за решеткой. Ступа сохранилась со времени, когда дом Лопухиных занимал фонд Рериха и в нем привечали буддистов. Сейчас усадьба, как и большинство окрестных зданий, принадлежала Музею.

Петр осмотрел преграду – двухметровый беленый забор переходил в кованую ограду с пиками. До верха не допрыгнуть, но за ступой примыкавший к ограде угол здания стянут толстыми полосами железа. По ним Петр поднялся к решетке, подтянулся, попытался поаккуратнее перенести ноги на другую сторону, но не удержался, услышал треск ткани, и железное острие холодно царапнуло ногу. Спрыгнул на траву.

Через каменное основание забора ни ступы, ни двора не видно, только его платок, выскользнувший из кармана пиджака, кровавой каплей предательски висел на черной ограде. Преследователей Петр не услышал, скорее всего, в машине был один человек, и он сейчас сидит во взведенном джипе по-прежнему где-то возле Музея.

В скверике, куда забрался Петр, с 1930-х годов остались бетонные грибки кремлевской заправки. Беглец быстро зашел за будочку дежурного, дождался окна на Волхонке и перебежал на другую сторону улицы. Там спустился под землю, выскочил в садик перед храмом Христа Спасителя, пронесся по пешеходному мосту, спустился на Якиманскую набережную и оказался на бесконечной пешеходной зоне, откуда он мог попасть, не выходя на проезжую часть, к нескольким станциям метро или вызвать такси в тихий переулок.

Петр упруго бежал мимо пестрой стены молодежи с кофейными стаканчиками. Никто не суетился, даже на скейтах катили расслабленно. В его голове бухало: «Здесь вам не равнина, здесь климат иной, идут лавины одна за одной…»[13] Во время первого, совсем зеленого похода какие-то крючочки сцепились у него в голове, и эту связь Петр разорвать уже не мог. В лес пошли три восьмиклассника. У него и Саши оказались одинаковые отцовские широкие брезентовые рюкзаки-парашюты, с кожаными ремешками в звонких пряжках. Третий турист, Серега, явился с авоськой картошки, да еще в рубашке с коротким рукавом – утверждал, что всегда так на рыбалку ходит. С собой несли задубевшую от грязи и потому почти несминаемую геологическую палатку и занозистые, хоть и были они изрядно тертыми, верблюжьи одеяла. На кастрюлю Сашиной мамы накрутили дугу из витка алюминиевой проволоки. Географические карты в то время являлись секретом и редкостью, на их печатной схеме угадать расстояние между станцией А и точкой B – озером мог только прожженный шпион. Дорога оказалась нудной, долгой, они брели в раскисших кедах по краю посадок то турнепса, то невызревшей кукурузы и орали: «Солдат всегда здоров, солдат на все готов, и пыль, как из ковров, мы выбиваем из дорог…»[14]