Среди легенд - Шопперт Андрей Готлибович - Страница 17

– Фомин. Ты переодевайся и дуй домой, я скажу, что ты плохо себя почувствовал, – отведя его к двери, приказал Чернышев.

– Аркадий Иванович, давайте подождем. Нельзя проигрывать, даже ничья нас от второго места отделит. Нужна обязательно победа.

– А Сталин Василий Иосифович?

– Скажу, что не пойду. Мне ведь только шестнадцать.

– Ладно. Сиди.

Зря сидел. Еще раз обменялись голами в третьем тайме и всё.

Все интересное случилось после игры. Ожидаемо. Первым в раздевалку, практически вместе с командой, завалился тоже далеко не трезвый генерал-полковник Аполлонов с адъютантом.

– Молодцы! Орлы! Тезка, дай тебя обниму, – и повис на Чернышеве, тот на коньках, да и так выше ростом. Немного шкодная картина.

– Спасибо, товарищ генерал, – тренер даже назад прогнулся, чтобы не упасть, на бетоне ведь стоял и на коньках.

– Васька, – Аполлонов повернулся к адъютанту, – выдавай премию. По сто рублей вам выпишу. Классно об…

Тут в раздевалку и товарищ младший Сталин зашел. Оглядел всех. Зам министра МВД не вытянулся по струнке, но подобрался. Остальные точно вытянулись. Вовка попытался бочком протиснуться за спину Бочарникова, рядом с которым стоял.

– Этот? – Василий Иосифович ткнул пальцем в Фомина и повернулся к пришедшему с ним полковнику.

– Так точно, товарищ генерал! – и пьяно покачнулся, расплылся в улыбке.

– Хорошо играл, жаль, не за мою команду. Хочешь летчиком стать? – пьяный, а речь вполне связная и взгляд осмысленный.

– Мне всего шестнадцать лет, – помотал головой Вовка.

– Ух ты?! Правда, что ли? – повернулся к Чернышеву.

– Так точно, товарищ генерал.

– Подождем. Андрей, запиши его данные, как восемнадцать исполнится, в армию заберем, – ткнул пальцем в адъютанта и вышел, не прощаясь, из раздевалки.

Тишина еще долго стояла, даже после ухода полковника Андрея.

Протрезвевший почти Аполлонов прокхекался, наконец, и, пожав руку Чернышеву, повернулся к Вовке.

– Выйдем.

Вышли. Генерал вдруг финт ушами изобразил. Подошел и обнял Фомина по-отечески, к груди прижимая.

– Молодец! И за игру, и за ответ… летчику. Только вот что теперь с документами делать? – Аполлонов отстранился и вопросительно посмотрел на пацана шестнадцатилетнего. Совета от него дожидаясь.

– Придется оставить мои документы в прежнем виде. Третьяков пусть милиционером будет, а я пока стипендию от общества получать буду.

– Сдохнешь с голоду на той стипендии. Ну, не сдохнешь, но тебе расти ведь надо. Мясо там жевать – пережевывать. Н-да. Задача. Ладно, Фомин. Я подумаю. Ты сейчас со мной поедешь. Давай переодевайся, я тебе тогда твои документы верну и Третьякова новые. С Натальей еще позанимаешься, она сегодня пятерку по английскому получила. Скоро придет из музыкальной школы. Как раз поужинаешь у нас. Давай быстро переодевайся, я тебя в машине жду.

Как люди, причем всякие ведь шишки, ездят в «Победах» зимой? Холодина страшная. Дует из всех щелей, бензином воняет и страшная холодина… говорил уже. Печки ведь нет, как и подогрева сидений. У Федора Челенкова «мерин» был в той жизни. МЛ-350. Умная, заботящаяся о хозяине машина. И вот это. Еще ведь и роскошь «Победа» на сегодняшний день. Простой человек и не купит. Стахановым нужно стать.

Так, под стариковское брюзжание комсомольца, и доехали. Ничем ужин от прошлого не отличался, только вместо антрекотов была печень говяжья по-строгановски (почти), а вместо картошки гречка. Очень вкусно и порцию специально для Вовки огромную подали.

Наталья была в платье фланелевом и кофте. В доме было холодновато, на улице похолодало и в квартире тоже. Нет автоматики, поддерживающей одну температуру. На диване в гостиной, куда отправились пить чай, и где Вовка еще не был, сразу бросались в глаза три вещи. Дорогое немецкое пианино. Черное, с золотом надписи и отражениями света от лака, без единого пятнышка. Еще был саксофон, лежащий на диване. Маленький. Они ведь как-то разделяются, насколько Федор помнил? Это альт, должно быть? И на стене висела точно такая же гитара, что подарил военный Вовке в первый день его пребывания в этом мире, в больнице. Рука сама потянулась.

– Ты, Володя, играешь на гитаре? – заметила его жест мама Тоня, как про себя ее обозвал Вовка.

– Немного.

– Сыграй! – Наталья вскочила на кресло и потянулась за гитарой.

Ох, блин. Ослепнуть, что ли? Умеет создатель красивые ножки создавать.

Гитара была настроена. Кто-то играет? Чуть все равно поправив, Вовка перебрал струны, думая, что бы спеть. И тут хулиганская мысль пришла в его бестолковку. Он тронул струны и начал:

Может, и не Дима Билан с «Лейся песнями», но ведь вещь-то для сорок восьмого года убойная.

Женщины плакали. Генералы тоже.

Молотов Вячеслав Михайлович – министр иностранных дел СССР, посмотрел на Сталина и протянул двум стоящим в кабинете вождя мужчинам в «просторных» серых пиджаках бумагу.

Пиджаки были разные. У того, что помоложе, с зачесанными назад длинными волосами, что прикрывали намечающиеся залысины, он был в узкую полоску вертикальную. Звали хозяина полосато-мешковатого пиджака Николай Николаевич Романов, и был он председателем Всесоюзного комитета по делам физической культуры и спорта при СМ СССР. Молодой совсем. Всего тридцать пять лет. Только пару месяцев назад, уже будучи председателем комитета, сбросил с плеч другие погоны – секретаря ЦК ВЛКСМ по работе среди школьной молодежи и пионеров. Занимал Николай Николаевич этот пост уже третий год и решал (и небезуспешно) поставленную ему еще в 1945 году задачу – вывод советского спорта на международную арену. Одним из шагов в реализации этого плана было развитие в стране видов спорта, входящих в программу Олимпийских игр. Среди этих видов был и канадский хоккей, или хоккей с шайбой.

– Гдэ этот Санкт-Мориц? – Сталин не курил, просто пустую трубку держал в руках, изредка намереваясь ее в рот засунуть, но, не донеся до губ, одумывался. Пустая же.

– В Швейцарии, почти на границе с Италией, товарищ Сталин. Расположен на берегу одноименного озера. Там уже проводились олимпийские игры в 1928 году, – вытянулся Романов.

– Почему только хоккей этот? Сколько там видов спорта будет? – Сталин отложил трубку и ослабил пуговицу на кителе.

В кабинете было жарко. На улице, наконец, ударили настоящие морозы и не поскупились, ударили так ударили, а то всю осень слякоть стояла. Вот и натопили со всей дури.