Злой рок. Политика катастроф - Фергюсон Нил - Страница 50

Несомненно, в 1930-х годах сельскохозяйственные проблемы охватили весь мир. С 1932 года непрестанные засухи, пришедшие на североамериканские Великие равнины, приводили к массовым неурожаям, и недавно окультуренная почва региона оказалась под воздействием сильных ветров. 11 мая 1934 года началась пыльная буря, которая донесла частички почвы до самого Вашингтона, а потом забросила их на 300 миль (ок. 500 км) в Атлантический океан. Еще более мощные и частые бури проносились над Великими равнинами в 1935 году. 6 и 21 марта облака пыли снова достигали Вашингтона, а для фермеров в Канзасе, Оклахоме, Техасе, Нью-Мексико и Колорадо они стали настоящим бедствием. Да, такие засухи поражали Великие равнины и в предыдущие столетия^[656]; и более того, засуха 1856–1865 годов, возможно, была еще более суровой. Но бури 1930-х годов оказались столь пагубными из-за непреднамеренных последствий одного слишком поспешного решения: большие участки Великих равнин превратили в пшеничные и хлопковые поля^[657]. Катастрофа, как и в СССР, была обусловлена политическими причинами, но иного рода. Сельскохозяйственная политика США была совершенно противоположна советской. Она поощряла частную собственность и заселение земли. Законодательство – Закон о гомстедах (земельных наделах, 1862), Закон Кинкейда (1904) и Расширенный закон о гомстедах (1909) – передавало землю первопроходцам, желавшим ее возделывать. «Земля есть неразрушимый, неизменный актив, которым владеет нация, – провозглашало Федеральное бюро почв. – Это единственный ресурс, который невозможно исчерпать и истощить». Внесли свой вклад и частные застройщики. «Богатства в земле, процветание в воздухе, прогресс повсюду! Так создается Империя!» – восклицал У. П. Соаш (W. P. Soash), продавец недвижимости из Айовы. «Купите ферму в Техасе, пока земля дешевая; там каждый – землевладелец!» Железная дорога Санта-Фе опубликовала карту, на которой предполагаемая «линия дождя» – иными словами, линия ежегодного выпадения осадков в 20 дюймов (ок. 50 см) или более, – двигалась на запад со скоростью примерно 18 миль (ок. 30 км) в год. «Засейте землю – и дождь придет!» На этих обещаниях строились такие города, как Бойс-Сити в Оклахоме, расцветший в 1920-х годах^[658]. За период от Гражданской войны до 1930-х годов примерно треть Великих равнин была превращена в пахотные угодья. Сырьевые товары из-за Первой мировой войны стоили дорого, а сельскохозяйственную технику можно было легко приобрести в кредит – все это еще сильнее способствовало «великой распашке»^[659]. Но в 1920-х, когда цены упали – и в 1929-м, когда они рухнули, – совершать подвиги вдруг стало намного тяжелее.

В итоге произошла экологическая катастрофа. Глубокая вспашка и другие способы, используемые для подготовки земли к культивации, уничтожили в прериях местные травы, которые удерживали почву и сохраняли влагу во время долгих засух. Когда в пересохшей земле начинали вянуть и умирать посевы, верхний слой почвы оказывался открыт и беззащитен перед стихиями^[660]. Первая «черная метель» случилась 14 сентября 1930 года, а самая страшная – 14 апреля 1935 года, когда сразу несколько бурь за день переместили столько же земли, сколько выкопали строители Панамского канала за семь лет^[661]. Это обрекло фермеров Великих равнин на крайнюю нищету и заставило многих двинуться на запад в поиске любой, даже самой неблагодарной работы (об этом повествуют «Гроздья гнева» Джона Стейнбека). Но массового голода не было. И тех, кто выражал свое несогласие с политикой правительства – в частности Хью Хаммонд Беннетт, автор доклада «Эрозия почвы: национальная угроза» (Soil Erosion: A National Menace, 1928), – никто не преследовал; наоборот, их продвигали по службе. Согласно Закону о восстановлении национальной промышленности, принятому в июне 1933 года, в Министерстве внутренних дел учреждалась Служба по вопросам эрозии почв. Беннетт возглавил ее в сентябре 1933 года^[662]. Кроме того, он заседал в Комитете по засушливым районам Великих равнин, и промежуточный доклад этого комитета, опубликованный 27 августа 1936 года, недвусмысленно гласил: «Ответственность за положение дел в значительной мере лежит на ошибочной государственной политике». О таком уровне подотчетности украинцы не могли даже и мечтать.

Что было хуже: американский капитализм, советский коммунизм или британский империализм? Один историк зашел настолько далеко, что назвал случаи массового голода в Индии в 1870-х и 1890-х годах «поздневикторианскими холокостами»^[663]. Кажется, это не очень хорошая аналогия. Гитлер намеревался уничтожить евреев и мог полагаться на немецких ученых, инженеров, солдат и собственные службы безопасности, чтобы с их помощью продумать самый безжалостный и эффективный способ геноцида. А как показал один из ведущих индийских специалистов по истории экономики, до 1900 года «перспектива губительного голода, происходящего раз в несколько лет, была в Индии неотъемлемой частью экологии… Голод имел прежде всего экологическую природу». После 1900 года проблема уже стояла не столь остро благодаря большей интеграции индийского рынка продуктов питания. С 1920-х по 1940-е годы в Индии резко снизился уровень смертности – как и число погибших в результате голода^[664]. Таким образом, страшное бедствие, постигшее в 1943 году Бенгалию, – когда произошло все плохое, что только могло произойти, – нельзя даже сравнивать с тем, что случилось в Украине и в Казахстане за десять лет до того. Сталин вел классовую войну против советских граждан, и тем, кто ему противился, грозили или пуля в затылок, или ГУЛАГ. Британское правительство Индии вело оборонительную войну против империалистической Японии, причем последнюю поддерживали по меньшей мере несколько предводителей индийского национально-освободительного движения, в том числе Субхас Чандра Бос со своей Индийской национальной армией. Да и антибританская кампания «Вон из Индии!», которую возглавил Ганди, не слишком-то помогала воевать с японцами. Первым ударом была потеря Бирмы в начале 1942 года, поскольку Бенгалия довольно сильно зависела от импорта бирманского риса. Вторым стал скудный урожай пшеницы в Пенджабе и Северной Индии. Потом, 16 октября 1942 года, на побережье Бенгалии и Ориссы обрушился циклон, затопивший рисовые поля на расстоянии до 40 миль (ок. 65 км) вглубь материка. Вместе с морской водой пришла грибковая болезнь – пирикуляриоз риса^[665]. Весь 1943 год положение неуклонно ухудшалось. Индийское правительство попросило Лондон оказать помощь или хотя бы приостановить экспорт продовольствия из Индии. Однако британский кабинет военного времени отклонил просьбу – а кроме того, отказался обеспечить доставку гуманитарной помощи.

Безусловно, были и другие приоритеты – в то время Британская империя сражалась за собственное существование на многих фронтах. И тем не менее не приходится сомневаться в том, что премьер-министр Уинстон Черчилль не особенно сострадал бенгальцам. Когда Лео Эмери, государственный секретарь по делам Индии и Бирмы, умолял отправить в Индию корабли, Черчилль в ответ сослался на то, что «индусы плодятся как кролики и получают от нас по миллиону в день, при этом ничего не делая для войны»^[666]. Эмери вспоминал: «…[я] вышел из себя и не мог не сказать ему, что не вижу особой разницы между его взглядами и взглядами Гитлера, и это его весьма раздосадовало»^[667]. (Впоследствии Эмери отмечал, что Черчилль знал об Индии ровно столько, сколько Георг III – об американских колониях^[668].) Только когда фельдмаршал Арчибалд Уэйвелл, недавно ставший вице-королем Индии, пригрозил уйти в отставку, Черчилль согласился прислать больше провианта. Уэйвелл с недовольством отмечал, что премьер-министр, «как кажется, считал отправку продовольствия в Индию „уступкой“, призванной успокоить Конгресс»^[669]. И все же, несмотря на эти придирки, Черчилль отдал приказ о поставках. К январю 1944 года 130 тысяч тонн ячменя было отгружено из Ирака, 80 тысяч – из Австралии и 10 тысяч – из Канады (а потом еще 100 тысяч тонн из той же Австралии). К концу года из Австралии и Юго-Восточной Азии отправили миллион тонн зерна^[670].