Гибель Айдахара - Есенберлин Ильяс - Страница 11
- Предыдущая
- 11/53
- Следующая
Мамай опустил голову и задумался. Ясно вспомнил он то, с чего все началось.
Олег первым прислал к нему своего человека, и тот от имени князя предложил Мамаю в обмен на обещание не разорять более рязанскую землю платить ему дань в том размере, в котором давала ее Рязань Орде при хане Узбеке.
Тогда Мамай хотел с презрением ответить, что без всякого уговора он может взять у Рязани все, что пожелает, но пришла вдруг хитрая мысль использовать князя Олега против Москвы.
Если бы тогда знать, что Олег затеял двойную игру. А что это именно так, теперь хан не сомневался. Иначе почему, возвращаясь с поля Куликова победителем, московский князь Дмитрий не бросил свои полки, опьяненные успехом, на дружину Олега и не раздавил своего старого врага и изменника? Более того, как сообщали лазутчики, идя через рязанские земли, запретил настрого московский князь утеснять рязанцев и чинить им зло.
Изменил Олег. В душе всколыхнулась, поползла к горлу тугим комком ярость. Он с трудом овладел собой. Непонятно было одно – отчего не объявил народу московский князь о том, что Олег не предатель, а действовал с ним заодно? По всей Руси клянут люди рязанского князя, а Дмитрий молчит…
Откуда было знать бывшему повелителю Орды хану Мамаю, что произойдет совсем скоро, после того как перережут ему в Кафе горло генуэзцы.
А случится для многих непонятное. Великий московский князь Дмитрий Иванович заключит с Олегом договор о вечном союзе, а гордый рязанский князь признает его старшим братом. И еще Дмитрий Иванович приравняет Олега к Владимиру Серпуховскому, получившему после Куликовской битвы прозвище Храброго. Воистину есть чему дивиться, если Владимир Серпуховской, покрывший себя вечною славою, не взропщет на то, что к нему приравняли предателя. Значит, ведомо ему было то, чего не ведали другие, и не врагом считал он Олега, а единомышленником в борьбе с Ордой.
В году 1381-м признает рязанский князь твердые границы меж московскими и его землями, установленные Дмитрием Ивановичем, поклянется быть против Орды и вероломной Литвы. Чудное творилось на Руси, где не принято было прощать предателей, а тем более заключать с ними союзы как с равными.
И еще не дано было знать Мамаю, что вновь в скором времени пересекутся дороги Орды и рязанского князя. Наступят тот день и час, когда новый властитель Золотой Орды – Тохтамыш решит осуществить замысел своих предшественников и двинется на Русь, чтобы привести ее к прежней покорности. Первым об этом узнает князь Олег и пошлет своих верных людей к Дмитрию Ивановичу предурпедить его о нашествии, сам же поспешит к Тохтамышу с изъявлениями покорности и предложением служить тому верой и правдой. И хан поверит Олегу рязанскому, потому что по всей Руси идет о нем худая слава как о предателе и лютом враге московского князя. И не нижегородских князей Василия и Семена послушается Тохтамыш, когда будет решать, куда двинуть свое войско – вслед за Дмитрием Ивановичем, умчавшимся в Переславль-Залесский собирать войско, или на Москву. Сам Олег вызовется указать хану короткий путь на стольный град Московского княжества, тем самым приумножая свою худую славу. Прокляли его на Руси, назвав дважды предателем. И невдомек было ордынцам, что отводил их рязанец от того места, где собирал Дмитрий Иванович войско. Москва же с крепкими кремлевскими стенами и пушками была неприступна для степной конницы. И никогда бы не одолел ее Тохтамыш, если бы не нижегородские князья Василий и Семен, которые уговорили горожан открыть ворота и вступить в переговоры с ханом.
Слишком поздно понял коварство Олега Мамай, понял, когда уже не мог отомстить. Тохтамыш догадался раньше и, пятясь от приближавшегося войска Владимира Серпуховского, уходя в степи, разграбил и пожег рязанскую землю.
Тяжко было князю Олегу. Не предатель земли Русской, а ее лазутчик во вражеском стане, он должен был молчать и сносить хулу. Требовал народ жестокой кары, но ни Дмитрий Иванович, ни близкие к нему воеводы не подняли на Олега меча, тем самым без слов свидетельствуя, что ведомо им то, что неведомо и не должно быть ведомо другим.
И когда под нажимом своих бояр, в отчаянии, не ведая, что творит, пошел рязанский князь воевать Москву, не ответил ему дерзостью на дерзость Дмитрий Иванович, а прислал к Олегу мудрого Сергия Радонежского, игумена Троицкого монастыря. О чем говорили эти два человека, никто не знает. Только унялись вдруг рязанские бояре, и установился меж княжествами вечный мир.
И снова случилось чудное. В 1387 году – вопреки людской молве поступил великий московский князь – отдал дочь свою Софью за сына Олега Федора. Но опять же ни единым словом не обмолвился, чтобы снять с рязанского князя тяжкий навет о предательстве. О чем говорили князья, породнившись, после свадебного пира? Наверное, опять об Орде, которая все еще была сильна, и кочевала близ русских рубежей, и смотрела на Русь раскосыми жадными глазами, ожидая удобного момента для новых набегов.
Не дано было знать об этом Мамаю. Сидя в шатре, он не ведал о своей скорой гибели. Он думал сейчас о рязанском князе Олеге и знал точно, что предал тот не Москву, а Орду, и все могло бы быть иначе, если бы… Сейчас же всем существом хана владели бессильная ярость и желание мстить.
Размышления Мамая прервал хриплый голос пленника:
– У меня есть к тебе просьба, правитель Мамай…
Тот поднял глаза.
– Я устал жить… Прикажи своим людям не мучить меня… Пусть кто-нибудь оборвет нить моей жизни ударом ножа в сердце…
На миг ярость стиснула горло, но Мамай справился с ней. Губы его дрогнули в злой усмешке.
– Пусть будет так, как ты просишь… Ведь сегодня ты впервые сказал мне правду…
Нукеры, повинуясь его жесту, схватили пленника под руки и выволокли из юрты.
Мамай пристальным, долгим взглядом всматривался в лица собравшихся, словно пытаясь угадать, о чем они думают и можно ли рассчитывать на их верность. Грузное его тело подалось вперед.
– Мы снова пойдем на Русь! – властно сказал он. – Для этого я собрал вас сюда. Золотая Орда не должна забывать свои обиды, и со времен Бату-хана всякого, кто поднимал на нее меч, она бросала под ноги своих коней.
Голосом, не терпящим возражения, Мамай, называя каждого эмира, бия и батыра по имени, указывал им, сколько и куда каждый из них был обязан привести воинов.
– Где батыр Кенжанбай? – спросил он наконец.
Темнолицый Сакип-Тура, ведавший всеми делами Орды, поднялся с места и склонился в низком поклоне:
– Сегодня утром вернулся гонец, которого мы посылали к батыру, чтобы пригласить его на совет. Кенжанбай и батыр из рода аргын Караходжа сняли свои аулы с насиженных мест и еще неделю назад ушли к Тохтамышу.
Мамай притушил вспыхнувший в глазах злой огонек. Новость была неприятной. Если уж самые близкие начали покидать его, то что ожидать от тех, кто подчинялся ему только из страха? Начало положено. Словно клочья гнилой кошмы под ударами ветра, попытаются завтра покинуть его другие роды. Неужели чуткий нос степняков уже почуял, что от него идет запах тления? Тохтамыш! Будь он проклят, да падет на него карающий меч аллаха! Ни на минуту не даст он забыть о себе. Бегство батыров – грозное предостережение.
Не желая показывать собравшимся своей растерянности и тревоги, Мамай сказал:
– Пусть будет так… Не стоит устраивать траур из-за того, что ничтожные Кенжанбай и Караходжа совершили предательство. Пусть воины седлают коней и точат сабли. Подобно орлам, набросимся мы на русские княжества. Сегодня они беспечны, потому что упиваются своей победой на Куликовом поле… Мы более не повторим своей ошибки и вернем себе славу непобедимых воинов…
Многого не знал в этот миг Мамай. Судьба не послала ему предостерегающего знака и не просветлила его ум, закрыв будущее плотной завесой тумана. Готовясь к походу на Русь, он видел не далее, чем летит выпущенная из тугого лука стрела.
Глава вторая
Резко повернувшись, Едиге быстрым шагом вышел из ханского дворца. Тохтамышу стало ясно, что его давний товарищ по стремени, гордый Едиге, ушел в ярости. Хан не видел лица батыра, но по тому, как высоко держал тот голову, как выпрямилась и окаменела его спина, без труда можно было догадаться, что обиделся он не на шутку.
- Предыдущая
- 11/53
- Следующая
