Плебейка (СИ) - Плен Александра - Страница 1

Всю свою жизнь я считала себя оптимисткой. Беззаботно и легко плыла по течению, порхала как та стрекоза из басни Крылова. Все двадцать два года. Пока не допорхалась…

Психологи вывели закономерность – больше всего самоубийств происходит в четыре-пять часов утра, когда душа наиболее уязвима, когда разум балансирует на грани сна и яви, когда демоны особенно сильны и нашептывают на ухо разные мерзости.

Еще год назад я со стопроцентной уверенностью могла утверждать, что мысль лишить себя жизни никогда не придет мне в голову. А сейчас, после бессонной ночи, она уже не казалась мне такой невозможной. Как жить дальше, если операция не даст нужных результатов, и я на всю оставшуюся жизнь останусь блуждать во тьме?

До шестого июня я была абсолютно и безоговорочно счастлива. Мои родители недавно отметили серебряную свадьбу. Младший брат особо не раздражал, не брал мои вещи, мыл за собой посуду и слушал музыку в наушниках. У меня были полные комплекты бабушек и дедушек, куча подруг и неиссякаемое внимание парней. Я была душой компании, всегда знала свежий анекдот и могла поддержать любой разговор. Встречалась с самым популярным парнем на потоке, сдавала зачеты автоматом и наибольшей проблемой на тот момент была: какой купальник выбрать на море – красный или желтый.

Иван Иванович собирался прийти в девять. Почему он назначил снятие повязок на воскресенье? Кто знает? То ли день нравился, то ли решил, что мне не помешает хоть какая призрачная удача, связанная с ним. Воскресение, воскрешение, восстановление, исцеление… Цепочку ассоциаций можно было продолжать до бесконечности, в этом я была профи, как-никак училась на журфаке. Последний курс. Мог бы быть… год назад. В связи с болезнью пришлось взять академку.

Одиннадцать месяцев, два дня и шесть часов назад, прекрасным летним днем я шла домой с экзамена, предвкушая долгожданный отдых, каникулы, поездку с родителями в Турцию. Радостная, веселая, беспечная. Последнее сыграло со мной злую шутку. Домашняя девочка, никогда не знавшая проблем, угроз и боли, я была так уверена в собственной неуязвимости, что когда услышала сверху звон, вместо того чтобы пригнуться, накрыть голову руками и шарахнуться под здание, подняла лицо вверх. На меня посыпалось стекло. Потом я узнала, что на пятом этаже форточка ударилась о стену из-за сквозняка. Стекло разлетелось на тысячи осколков. Наверное, я всю жизнь буду помнить эту сверкающую на солнце бриллиантовую россыпь.

Красиво…

Шрамы убрали быстро. Вытащили осколки, зашили, зашлифовали. Благо косметические операции делать у нас научились. С глазами было сложнее. Роговица была изрезана в хлам. Родителям пришлось напрячься, продать дачу, взять кредит, чтобы хватило денег на операцию в Германии. Мне пересадили роговицу, но пользы это не принесло – видеть я не стала. Врачи разводили руками – скорее всего, поврежден глазной нерв, с ним связываться никто не хотел. А потом – десятки врачей в Москве и за рубежом, сотни анализов, литры слез и тягучая мрачная безысходность, сжирающая последние крохи присущего мне оптимизма.

Мама начала покупать разные приспособления для слепых – трость, часы с голосовым помощником, азбуку Брайля, даже достала где-то пояс со встроенным радаром. По дому ходить было еще более-менее – он начинал звенеть, когда я приближалась к стенам или мебели. На улице же пугать прохожих свистом было неудобно.

Сашка Михеев, с которым я встречалась весь четвертый курс, сломался на третьем свидании. Вести в кафе слепую, постоянно спотыкающуюся девицу, ему не понравилось, о чем он и написал в телеграмм. Даже не позвонил, а написал, зная, что я не смогу прочесть! Мне прочитала мама, когда пришла с работы, при этом она почему-то извинялась. Странно… Предательство больно ударило по самолюбию, но сильно горевать я не стала – на повестке дня стояла проблема существеннее, чем разбитое сердце – моя жизнь.

Две недели назад папа по каким-то своим дальним каналам нашел опытного хирурга офтальмолога, уже вышедшего на пенсию, но все еще работающего в захудалой больнице в Подмосковье. Сначала Иван Иванович отказался. Слишком большой риск, да и аппаратура в больнице допотопная. Я ответила, что терять мне нечего, так и так ничего не вижу. Приступайте.

И вот, наконец, сегодня мне снимут повязки, и я узнаю, смогу видеть или нет. Кончится бесконечное ожидание, качели от жуткой депрессии к призрачной надежде. Я, наконец, определюсь – начну учить азбуку Брайля или… пойду на пятый курс.

Родителей и брата поспросила выйти. У мамы глаза постоянно на мокром месте, да и папа, нервно щелкающий пальцами, не добавлял спокойствия. В палате остались мы втроем. Я, Иван Иванович и медсестра Женечка, которая за эти две недели стала мне и подружкой, и плакательной жилеткой, и нянечкой.

Я боялась открыть веки. Боялась, что ничего не изменится, и я опять увижу тьму перед глазами.

– Не трусь, Белка, – хмыкнул Иван Иванович, интуитивно называя прозвищем, которое сопровождало меня с детского сада. Да и каким оно может быть, если у меня фамилия Белкина?

Я услышала резкий звук задергиваемой шторы, тихие шаги, почувствовала теплые руки Жени на своих скулах. И свежий ветерок от работающего кондиционера на коже век.

– Можно, – чуть дрожащим голосом произнесла медсестра.

Я робко приоткрыла глаз и обрадованно взвизгнула – тьмы не было. В комнате был полумрак, но я видела! Правда что-то непонятное… Я сглотнула и прищурилась. Прямо передо мной, в центре у изножья кровати, стоял пожилой темноволосый мужчина в белом халате. Он напряженно наблюдал за мной, хмуря широкие брови. Рядом с ним – худенькая симпатичная девушка. Все вроде было в порядке. Иван Иванович, Женечка. Но! С правой стороны колыхались зеленые верхушки деревьев, а левую часть занимала серая, скорее всего, бетонная стена. Пространство перед глазами было поделено на три равные части, между которыми находилась тонкая грань. Я сосредоточилась на фигуре врача, не обращая внимания на лес и стену.

Потом разберусь.

– Доброе утро, – расплылась я в улыбке. Как бы там ни было, я видела! Пусть не разобралась что именно, но одна треть точно была моей. И это было невообразимо лучше, чем полная тьма перед глазами!

– Спасибо вам, – я вскочила на ноги и обняла хирурга, изо всех сил сжав руки за его спиной, – огромное спасибо!

– Ну, будет, будет… – растроганно произнес Иван Иванович, передернув плечами, словно ему было неудобно, – нам еще предстоят анализы, тесты, а пока я позову родителей?

– Конечно!

В палату влетела мама, за ней медленно вошел папа. Димка шел последним, держа в руках айфон, снимая видео.

– Для твоих потомков! – радостно оскалился он, словно и не сомневался в успехе операции. Была у него эта черта, которую я терпеть не могла – ловить разные приятные и не очень моменты на камеру. Правда, чего было не отнять – если я настаивала, он удалял компромат.

Полчаса мы рыдали в объятиях друг друга. Рыдала мама, я, и даже пару раз всхлипнули папа с братом. Я пока не сказала, что вижу фрагментарно, оставила на потом. Главное, что зрение, пусть и кривенькое, но вернулось.

А вот Ивану Ивановичу рассказала. Мы находились в его кабинете, он измерил внутриглазное давление, посмотрел на глаза в микроскоп, водил молоточком вправо и влево, но ничего странного не находил. Я сидела с полузакрытыми веками, так было легче – от трех разных картинок перед глазами мутило до тошноты.

– Метаморфопсия? Откуда? Возможно, искажение возникло из-за рубцов на сетчатке? – размышлял он сам с собой, – не пятна? – я отрицательно мотнула головой, – значит, не стекловидное тело… Есть небольшая атрофия зрительного нерва, но чтобы такой эффект…

– И что это значит? – мне было не особо интересно, одно то, что я вижу хоть что-то, наполняло меня счастьем. Против полной тьмы, которая была со мной весь год, даже эти крохи были ценнее всего на свете.