Чернозимье (СИ) - Зимовец Александр - Страница 14

Я прикусил губу, чувствуя, как сами собой сжимаются кулаки, а на щеках выступает предательский румянец. Я уже ощущал тяжелую неприязнь к этому герцогу, хотя, казалось бы, ничего плохого он мне не сделал, а его появление в Крюстере могло сильно облегчить ситуацию — в том числе, и для меня.

— Я тебя понимаю, — произнесла Ксай тихо. — Я не знала подробностей, но ты ведь все еще любишь ее, верно?

Замешкавшись на секунду, я кивнул, проглотив ком в горле.

— Впрочем, может быть, у них ничего такого и нет, — задумчиво произнесла она — явно без всякой уверенности. — Может быть, она у них что-то вроде Жанны Д’Арк, дева-пророчица, с которой отношения могут быть только платонические. Я бы, наверное, как-то так себя поставила на ее месте, если бы не хотела… ну, вот этого всего.

Я отвернулся, стараясь не смотреть ни на Ксай, ни в сторону процессии, которая уже миновала набережную, удаляясь по широкой улице, в сторону бургомистерского дома, где им предстояло разместиться.

Меня вдруг стали раздражать радостные крики и возбужденный шепот, окружавшие меня. Хотелось выбраться скорее из этого стада радостных придурков, вернуться в комнату в мансарде, которую сдавал мне престарелый тучный аптекарь, уставиться в угол крыши, сходившийся прямо над моей кроватью, и ни о чем не думать. И главное, не думать о том, что я теперь егермейстер, у которого есть обязанности перед подданными, и которому нельзя просто так хандрить. Которому, так или иначе, придется разговаривать с этим герцогом, а чего доброго и заискивать перед ним, чтобы мои люди не голодали, и чтобы мне было с кем вместе воевать против орды мертвецов.

Ах, с каким удовольствием я бы сейчас послал ко всем чертям и это егермейстерство, и серебряную цепь, и Грановского, и Ника, и спасение мира!

Я стал протискиваться сквозь людскую массу, то и дело грубо расталкивая почтенных горожан локтями — они, впрочем, тоже не оставались в долгу. Толпа стала и сама постепенно рассасываться: кто-то последовал за процессией дальше по улице, другие же остались в гавани, обмениваясь впечатлениями, хватая друг друга за руки и захлебываясь от эмоций. Некоторые сразу стали разбредаться по близлежащим кабакам, которые сегодня явно получат двойную выручку.

Мрачная депрессия последних дней уступила в людях место радостной эйфории. Мне же было вдвойне тяжело из-за того, что я не мог разделить с ними это чувство.

— Эй, пан благородный, чего мрачный такой! — воскликнул, схватив меня за плечо какой-то усатый детина в куртке с серебряной перевязью и алой рубахе под ней — пикинерский офицер, с которым я познакомился в трактире пару дней назад, но сейчас не мог вспомнить его имени. — Пойдем к старому Кабану, на улицу башмачников! Мне так угостить кого-то хочется — дай хоть тебя угощу, а то чего ты такой кислый, словно грушевка прогорклая!

Я попытался с силой вырваться из объятий этого Портоса, и даже поискал глазами Ксай, словно она могла бы мне в этом помочь, но толпа оттеснила ее.

— Ладно, пойдем, твое благородие, — ответил я, смирившись со вздохом. — И то дело, напиться мне не помешает.

— Конечно, не помешает, никому не помешает! — заговорил офицер возбужденно. — Повод-то есть, и какой повод! Спасители пожаловали! Как сладко звучит-то, сам послушай: спасители!

Это слово, в самом деле, было у всех на устах. Город, уставший от страха и отчаяния, нашел, во что ему верить. Точнее — в кого.

Я твердо решил, что сегодня напьюсь в лоскуты, и дальше гори оно все синим конем. Отчего-то в моей голове всплыл тот вечер, когда я, тогда еще никакой не егермейстер, а просто студент и видеоблогер, услышал про возможность затестить новую игру от студии «Норска». Тогда мне тоже хотелось напиться — по похожему поводу. И тогда я впервые увидел это лицо, обрамленное рыжими волосами. То самое, которое вновь увидел сегодня.

Мне захотелось вернуться в ту ночь. Вернуться, чтобы удалить телефон Михи Шилова и никогда по нему не звонить.

Почетный зал ратуши Крюстера был украшен очень помпезно и очень поспешно. Дорогие гобелены, спешно свезенные изо всех богатых домов города, не гармонировали друг с другом. Сосновые ветви, которыми украсили верхний ярус, были закреплены из рук вон плохо и местами попадали на пол.

Во главе огромного стола в форме буквы «П» сидел его светлость Рихард III, герцог Тарсинский, по правую руку от него — Кира, а по левую — крюстерский бургомистр, тучный господин в алом камзоле с младенчески розовыми щеками и сверкающими перстнями на пальцах. Дальше расположились, отсортированные по богатству и важности отцы города, а также офицеры-наемники, капитаны судов и торговцы средней руки. Я сидел ближе к краю, между двумя офицерами в алых мундирах, налегавшими грушевку, которую они черпали из внушительного бочонка деревянными кружками. Сам я к этой сивухе не прикасался — о вчерашнем загуле с пикинерскими офицерами мне до сих пор напоминали отголоски головной боли и круги под глазами. А вот мой давешний собутыльник сидел напротив меня, румяный и довольный, уписывая истекающую жиром поросячью ногу.

Стол ломился от закусок: дощатых кадок с соленьями, полопавшихся сочных колбас, дымящихся блюд с жареными молюсками, лоснящихся от политого на них масла кренделей. На это изобилие мне, прибывшему в Крюстер за едой для живущего теперь впроголодь Кернадала, было больно смотреть.

Есть мне не хотелось еще и по другой причине: я сидел, как на иголках, и все время смотрел туда, где сидящая во главе стола Кира любезно общалась то с герцогом, то с сидевшим по другую руку от нее крюстерским архиепископом. Несколько раз наши взгляды встречались, но лишь на секунду: Кира принужденно улыбалась мне, а затем отводила глаза.

Поговорить с ней во время съезда гостей я не смог, и сейчас с колотящимся сердцем ждал момента, когда такая возможность мне представится.

Это было невыносимое ощущение. Когда-то я думал, что, едва встретив ее, уже не смогу отпустить от себя. И вот я был с Кирой в одном зале, но между нами словно пролегла невидимая стена. Как в тот день, о котором мне так мучительно было вспоминать.

Сперва собравшиеся отдали дань первой перемене блюд: жареным поросятам и запеченным в грушах уткам, затем пошли тосты. Первый из них произнес господин бургомистр: он рассыпался в приветствиях дорогому гостю, а достоинства его превозносил минут пять в самых цветистых выражениях. Не забыл он и «прекраснейшую спутницу» герцога, назвав ее образцом немеркнущей красоты и тонкого ума. К концу речи мне начало казаться, что городской голова вот-вот лопнет, и из него польется сахарный сироп.

Когда все собрание с облегчением осушило кружки, а усатый офицер слева от меня яростно вгрызся в утиную ножку, забрызгав все вокруг соком, слово взял герцог. Глубоким низким голосом он сперва поблагодарил бургомистра на добром слове, затем стал говорить о том, как признателен вольному городу за гостеприимство, и, наконец, перешел к главному.

Он прибыл в Крюстер вместе с армией, чтобы помочь всем странам Монланда избавиться от страшной, небывалой беды. Еще перед отплытием он и его солдаты принесли клятву: не возвращаться домой до тех пор, пока нежить, терзающая эти земли, не будет уничтожена. И он верит в то, что помощь Вестницы Рассвета поможет ему исполнить высокое предназначение.

При последних словах он сделал легкий кивок в сторону Киры, и та ответила ему сияющей улыбкой. Зал при этом разразился рукоплесканиями и радостными криками, к которым даже я едва не присоединился. Я понимал, что так всех вдохновило. От герцога исходила аура уверенности и спокойной силы. Глядя на этого человека, почти невозможно было не верить в то, что его намерения благородны, и что он добьется своего.

Дождавшись, когда овации смолкнут, его светлость продолжил. Он говорил о том, что ждет помощи от каждого, кто может ее оказать. Долг всех живых — встать плечом к плечу против надвигающейся смерти. Нужно забыть о мелочных интересах и амбициях, о сиюминутных склоках и сварах. Все претензии друг к другу можно будет разобрать, когда гроза минует.