Рассказы ездового пса - Ершов Василий Васильевич - Страница 39

• Предыдущая
• 39/75
• Следующая

С каждым метром из оставшейся до торца сотни сердце опускалось ниже живота: все ниже, ниже… в пятки… Самолет вяло замедлял движение. Тормоза держали, слабенько, но я уже учуял их эффект и понял, что… обошлось.

Фонари торца остановились перед носом.

- Реверс выключить!

Двигатели умолкли.

Когда я рулил по магистральной на перрон и в открытую форточку ворвался горячий и пахнущий свежескошенным сеном аэродромный воздух, чуть холодя раскаленное тело - пересохший рот так и не смог выговорить ненормативное слово: оно застряло в глотке.

А кого, собственно, материть, капитан?

Летели мы однажды с Володей Щуплевым на Ан-2 в Абакан за лыжами. Дело было ранней весной; за зиму енисейские летчики износили самолетные лыжи, исшоркали подошвы по выступившей на первых проталинах гальке - вот нас и откомандировали спецрейсом, чтобы мы загрузили самолет сохранившимися в Абакане, неиспользуемыми практически всю зиму новенькими лыжами - да еще с невиданными дотоле пластмассовыми подошвами - и обеспечили наши самолеты долгожданной обувью до конца долгой весны.

Там, в Абакане, всю зиму полеты, в основном, все-таки на колесном шасси, но в социалистические времена лыжами по разнарядке снабжались все авиаотряды, а всеобщий обменный фонд позволял использовать запасные части по потребности где угодно и кому угодно: одна же авиакомпания - "Аэрофлот"…

Сейчас наши зарубежные коллеги, вкусившие всех прелестей частнособственнического добывания материальных благ, глядя на развал "Аэрофлота", крутят пальцем у виска: вы что, белены объелись - такую, та-а-акую авиакомпанию развалить! Да мы мечтаем об объединении, чтоб все одинаково, чтоб не биться о юридические препоны, не изводить горы бумаг, не плодить каждому свои документы… нет, странный все-таки народ эти русские… Свободы им захотелось! Ничего… еще тошнить будет от той вашей "свободы"…

Но рассказ - не о лыжах, а о визуальном восприятии летчиком земной поверхности в сложный для ориентировки период.

Сезон ранней северной весны в южном Абакане был уже глубокой распутицей. По мере нашего неспешного продвижения вверх по течению вдоль Енисея местность под нами серела, темнела, потом в густеющей дымке стали проявляться блестки луж. Чем дальше к югу, тем больше и больше сверкало вокруг воды: редкие лужицы сливались по низинам, превращаясь в лывы, а там уже и в озера; ручейки набухали вешней водой и переполняли речки - извечный круговорот воды в природе шел по неизменному закону жизни.

В сизой дымке испарений земля под нами сливалась в один грязный фон. Невозможно было зацепиться взглядом за какой-либо заметный ориентир. Стрелочка радиокомпаса вела нас в направлении на привод Абакана, но прокладку пути пришлось вести только по хорошо заметным заливам Красноярского водохранилища, которые выделялись на общем сером фоне достаточно яркими хвостами, напоминающими ящериц. Лед на них еще был покрыт чистым снегом. Но на подлете к населенным пунктам, где сажа давно осела на снегу и где от этого снег уже превратился в грязь, невозможно было отличить дома и дороги от полей и перелесков. А так как российские дороги везде суть только направления, их прихотливые изгибы не отличить было от изгибов речушек.

Глаза устали за три с половиной часа полета, шея затекла от напряжения, и мы предвкушали, как устроимся в гостинице…

Но приближался момент посадки. Заход пришлось строить против низкого солнца, внизу все слилось в мозаику луж, сверкающих чистым золотом, прямо как на саврасовской картине "Проселок". Все наше внимание было направлено на то, как вписаться в посадочный курс и разглядеть среди моря воды серый бетон абаканской полосы.

Я пытался использовать свой небогатый опыт радионавигации, считал магнитный пеленг, сравнивал его с посадочным курсом, прикидывая, справа мы или слева от створа полосы. Командир крутил штурвал, вглядываясь в дымку и цепляясь взглядом хоть за какой ориентир, появлявшийся в поле зрения.

И он его увидел. Резко повернув штурвал, капитан, стал вдруг доворачиваться на прямую блестящую полоску, показавшуюся слева под углом.

- Э! Э! Куда? - Я как раз только-только убедился, что стрелка радиокомпаса совпала с задатчиком посадочного курса на приборе, что мы идем в створе бетонки, что вот-вот эта бетонка покажется… и тогда начнем на нее снижаться, и хоть с перелетом, но сядем.

Но командир мой в этот момент только-только ухватился за единственную блестящую прямую линию на фоне бесформенных изгибов и пятен - явное дело рук человеческих!

Логика подсказывала ему, что такой прямой линией может быть только взлетно-посадочная полоса - а что же еще бы это могло быть! А умник второй пилот пусть не выпендривается со своим радионавигационным заходом. Видали мы эти заходы… полоса под носом… еще чуть довернуть - и скорее вниз, не проскочить бы… ищи потом ее снова.

Но я не хотел сдаваться.

- Володя! Курс не посадочный! Под углом! Под углом же заходим! Это не полоса! - орал я, стараясь перекричать рокот мотора.

Капитан, одержимый известным запарочным синдромом Робинзона "Козу держи! Козу!", упорно давил в сторону влажно сверкающей полоски. Потом то ли мой истошный крик повлиял, то ли до него стало доходить, что узковата полоска-то… и как-то не так лежит… Он наконец взглянул на компас: мы шли с явно непосадочным курсом; стрелка радиокомпаса плавно поворачивалась вправо…

На раздумье ушло несколько секунд. Потом голос диспетчера, следившего за нами по локатору, язвительно-добродушно заметил:

- 4298, там сбоку - это дамба, вы не уклоняйтесь… Возьмите вправо двадцать.

Командир врубился в ситуацию, выматерился, заложил крен вправо, и через пару минут справа впереди проявилась белая зебра торца.

С тех пор я стал доверять радиосредствам захода на посадку. Однако, как потом неоднократно пришлось убедиться - стрелки стрелками, а взгляд все равно хватается за соответствующий уже сотворенному внутри тебя образу, а теперь вдруг реально появившийся в поле зрения прямоугольник полосы. Видать, так устроен человек, с его богатым воображением. Тем более что во множестве произведенных тобой заходов на посадку визуальное восприятие проявившейся по курсу ВПП обычно не соответствует созданному в воображении образу. Полоса появляется в поле зрения всегда в неожиданном виде, хоть чуточку, а не так, как ты предполагал ее узреть, да еще неузнаваемо искаженная проекцией: в виде перевернутой трапеции.

И это не моя субъективная точка зрения, а, по-видимому, общее правило. И никакой летчик не застрахован от ошибки: принять желаемое и внезапно показавшееся в поле зрения нечто - за действительное что-то, которое пока еще скрыто по ряду причин.

Мой учитель, великолепный, талантливый Капитан, Вячеслав Васильевич Солодун однажды продемонстрировал мне справедливость этого постулата во всей его неприглядности. Заходили мы в Симферополе по схеме, то есть, крутили почти полную "коробочку", по каким-то причинам протянули чуть дальше третий разворот и вышли после четвертого в створ полосы на расстоянии, большем, чем обычно. Еще до входа в глиссаду редкая слоистая облачность стала разбавляться просветами, в которых просматривалась земля. Чем ближе мы подходили к точке входа в глиссаду, тем разрывов в облаках становилось больше и большая площадь земной поверхности просматривалась вперед и по сторонам.

Капитан спокойно руководил заходом, автоматика вела машину к полосе строго по маршруту. Еще несколько километров - и начнем снижение на предпосадочной прямой.

И тут я увидел полосу. Светлый бетон хорошо просматривался на зеленом фоне чуть правее нашего маршрута - и неожиданно близко! Снижаться же надо!

Вижу полосу, - четко доложил я, - Справа впереди! Идем левее! Снижаться пора!

Раздумывать было некогда; капитан отключил автопилот, дал команду выпустить шасси и закрылки, заложил правый крен и стал визуально вписываться в глиссаду снижения на эту самую, хорошо видимую всем полосу. Она и лежала-то строго параллельно курсу - довернуть S-образным доворотом…

• Предыдущая
• 39/75
• Следующая