Побег на войну - Вязовский Алексей - Страница 7

– Та я не про те, не так выразился, – попытался успокоить меня подпольщик. – И в думках не було…

– Ладно, слушай, что я придумал, – уже поспокойнее говорю я. Вот же нервы! – Вечером, как прожектора зажгут…

Поговорили с Енотом, согласовали, что да как. План он мой принял, только уточнил кое-что. Напрасно я на него так психовать чего-то начал. Одно дело делаем, а что с подозрением отнесся поначалу, так это специфика работы. Ну да, если считать каждого встречного предателем, пока обратное не выяснится, то есть шансы прожить подольше.

Понес я для начала честно отобранный хлеб Андрею Быкову. Для него у меня самое важное задание. Можно даже сказать, если не он, то и никто. Потому что артиллеристы есть, танкисты есть, даже саперы и те есть, а вот снять часового, чтобы шухер не поднялся, таких до сей поры не было. К тому же надо сообщить участникам операции, что они в ней участвуют. Я-то их записал, а они еще не знают. Навроде как облигации на работе раздают: пришел деньги получать, а тебе ведомость подсовывают, что ты их вроде и не хочешь.

Пока Андрей под завистливыми взглядами и возгласами «Да нам особо и не хочется!» поедал ровно половину дополнительной пайки, я коротко довел до майора Вани и прочих участников немножко подрихтованную версию событий. Дескать, подпольный обком загорелся желанием и всякое такое. Долго думал, говорить ли им про предстоящее ускоренное освобождение территории лагеря, а потом все же рассказал. Чтобы не было соблазна предложить провести учения и тренировки личного состава. А то я этих военных знаю, любое дело под бумагами похоронить способны.

Что-то не с той стороны я начал обход, надо было то, что сейчас сделать собрался, сначала организовать. Но хлеб подвел. Не отбери я его, сточил бы Енот буханочку, а потом у него от сухомятки живот бы болел. Так что спас я товарища от опасной для здоровья обжираловки. Как говорили персонажи какой-то книги из чердачной библиотеки, лучше поздно, чем никогда. Вот и я направился к начкару. Собутыльнику, можно сказать. И почти лепшему другу.

Фельдфебель Корф про меня не забыл, хотя за день устал очень сильно: от выхлопа, исходящего из его глотки, неподготовленный человек тоже устал бы и упал без чувств. И мое желание привести чертей для уборки вечером он воспринял понимающе. Обещал новой смене сообщить, чтобы они меня с помощниками не расстреляли.

– А лучше всего, – сказал Матиас, – подходи через часок, я тебя и покажу сразу. А собачников не бойся, в питомнике чумка, так что сегодня ночью эти твари вообще мешать не будут.

Вот тут я понял, что все в нашу пользу складывается, даже собачья чумка и та за нас. Не напрасно Михаил Петрович меня везучим называет!

– Схожу пока к коменданту, – говорю я начкару. – А то неудобно, так толком и не представился.

– Давай, – хлопнул он меня по плечу. – Сейчас Штраузе в отличном настроении. Самое время, пока он не нажрался опять.

Возле комендантского крыльца никого не было, чтобы спросить разрешения. Удивительная беспечность. Хотя попкарь на вышке и караульный дворик с конторой охраняет, так что чужие здесь не ходят.

Как я уже говорил, вышки в этом санатории ставили те еще умельцы. Площадочка на кривых ногах высотой метра два с мелкой копейкой. Ни тебе нормальных бортов, ни двери, закрывающейся изнутри. Одна только подставка под пулемет, вот и все. Но этих часовых мне не жалко ни грамма. Очень даже наоборот.

В предбаннике перед дверью в кабинет гауптмана никого не было. Только сам начальник что-то бубнил внутри. Прислушался – по телефону трындит. Ну, сюси-буси, как дела, еще не родила. Пустая брехня, как обычно. И вот Штраузе наконец переходит к делу. Мол, нельзя ли, чтобы вместо него заместитель службу потащил. Всего три дня, вот прямо начиная со следующего понедельника. А то страсть как хочется съездить к друзьям-товарищам в Дарницкий лагерь по обмену боевым опытом. Ха-ха, да, конечно, посмотреть на сына Сталина тоже хочется, пока его не повесили на том самом месте, где я уконтрапупил очкарика.

Вот это номер! Сын Сталина уже в плену? Вроде бы он в Белоруссии должен быть. Детали я помнил смутно: будто бы бежать пытался, через колючку прыгал, его и застрелили. А сначала пытались сменять на Паулюса. На что, опять же по слухам, Сталин ответил, что рядовых на генералов не меняет. Похоже, это все свистеж, ибо Яков службу тащил старшим лейтенантом.

Я продолжил аккуратно подслушивать, что там вещает херр майор. Про тяготы и лишения, фанатиков русских. Ну и про скуку. Ах, как хочется развлечься с камрадами. Тварь, я бы тебя в говно истоптал, да не время пока. Пару-тройку часов побухай еще.

Дождался, когда любитель земляных работ с участием военнопленных повесит трубку, и постучал в дверь. Аккуратно, но твердо. Типа имею право, но из вежливости даю знать. Дождался спокойного «Войдите», ну и явился пред ясны очи.

Нет, насчет ясных я погорячился. Порядком залитые уже. Но я внимания не обращаю, пускай человек воспользуется уникальной возможностью нажраться без похмелья. Раз в жизни бывает, и то не у всех. Начал опять про себя, что я фольксдойче, сугубо гражданский человек, попал по ошибке, готов помочь по мере сил, вот и господин фельдфебель…

– Хватит говорить, пока у меня голова не заболела, – остановил меня гауптман. – Что там у тебя за бумаги?

Я достал свою справочку, подал ему. Что он там смотрит? Ни буквы же по-русски не знает. И не думаю, что вертухай – спец в советских документах.

– Это справка об освобождении из сталинского лагеря, – объяснил я и, упреждая следующие вопросы, добавил: – Сидел за то, что с товарищем избили еврейского комиссара. Вот и пришлось три года… ни за что практически.

– Я помню, Матиас говорил про тебя… – ровно, тщательно произнося слова, как это бывает у пьяных, сказал Штраузе. – Акцент у тебя ужасный, конечно, но хоть понятно, что говоришь. – Тут он икнул, обдав меня не менее густым, чем у фельдфебеля, выхлопом. – Решено, будешь при мне переводчиком. Гордись!

– Когда прикажете приступать? – как можно более угодливо спросил я. Надеюсь, получилось.

– Утром после подъема… – Комендант замолчал, собирая в кучу разбегающиеся мысли. – Сюда подойдешь… Определю тебя…

– Разрешите в караулке переночевать, – я решил воспользоваться моментом и просить побольше, – а то в бараке очень холодно.

– Валяй, – милостиво разрешил немец. – Скажешь… Кому скажешь?.. Кто сегодня заступает в караул?.. А! – вдруг крикнул он. – Мюллеру скажешь, что я разрешил! Хотя нет… Посторонним в караульном помещении находиться нельзя! Или можно? Спросишь у Мюллера, как он скажет, так и будет! Иди уже! – И гауптман потерял ко мне всякий интерес, внезапно начав исследовать что-то в ящике письменного стола. Поди, бутылку принялся искать. Ну, не будем мешать.

Новость про Дарницкий лагерь прямо жгла меня, требуя с кем-нибудь ею поделиться. Но ничего не поделаешь, служба есть служба. Так что я пошел и послушал пьяную брехню Корфа, состоящую из дикой смеси военных подвигов, описания встреч с дамами, обладающими пышными формами и горящими желанием прыгнуть в койку к бравому фельдфебелю, и мечтаний по поводу послевоенного будущего, когда заслуженный ветеран займется сельским хозяйством в поместье на юге Украины, как и обещал великий фюрер. При этом он так резко перескакивал с одной темы разговора на другую, что я уже через пять минут перестал понимать, зачем он застрелил с расстояния три километра ту девку с огромным задом, если она собиралась жать пшеницу и кормить хрюшек? Оставалось только кивать время от времени и восхищенно хмыкать.

Наконец приехала смена. Ровно шестнадцать немчиков. Не богатыри. Вертухаи обыкновенные. Уж не знаю, упражнялись ли они в стрельбе из пулемета в последнее время. Хотя лучше считать, что они все тут асы-пулеметчики, способные с первой очереди сбить муху в полете. Тогда и не будешь надеяться, что они промажут.

Фамилия начкара была не Мюллер. Вебер. Просто комендант спьяну перепутал. Ничего страшного. Сменщик любвеобильного Матиаса был сух, неулыбчив и недоверчив ко всему на свете. На меня смотрел подозрительно, но вроде как Корф смог убедить его, что я хороший парень, хоть мне и не повезло родиться вдали от родной земли. А уж новость, что мои помощники вскоре придут для тщательной уборки помещения, смягчила сердце непреклонного до сих пор воина. Он даже пожаловался мне, что покойный Пика был ленив и постоянно норовил выпросить еду и сигареты. То, что я не курю, и вовсе заставило его улыбнуться. Я заверил герра начальника, что как стемнеет, так мы сразу, ну и отбыл к себе.