Двадцатые (СИ) - Нестеров Вадим - Страница 65

А потому ему была просто необходима своя научная школа, взращенные им ученики, преданные ему Персивали и Ланцелоты, которых он мог бы посылать в поисках нужного грааля во все концы Руси великой.

И потому ему была необходима Московская горная академия.

Но с этим возникла проблема.

Когда Губкин стал ректором Московской горной академии, перспективы у этого учебного заведения были самые незавидные. В самом прямом смысле – Академию собирались закрывать.

Через несколько лет, выступая на праздновании 10-летия МГА, ректор скажет: «Академии в течение ряда лет приходилось отстаивать и доказывать право на свое существование. В течение первых пяти лет Академия находилась в положении перманентно закрываемого учебного заведения. Нас закрывали все, кому не лень. В бесчисленных комиссиях, вплоть до Госплана, происходило обсуждение вопроса — существовать или не существовать Академии, быть или не быть ей в Москве. Мотивы, по которым предполагалось закрыть Академию, были чрезвычайно разнообразны <…> Академию закрывали потому, что ее помещение кому-то понравилось. Один раз тут хотели разместить тифозные бараки. Другой мотив был такой: закрыть Академию, так как металлургический факультет является недостаточно оборудованным. И противоположный аргумент: закрыть Академию, потому что в ней великолепно оборудована нефтяная специальность. Четвертый мотив: эвакуировать Академию из Москвы, по причине разгрузки столицы, то в Ленинград, то в Донбасс, то на Урал…».

Более того – Губкин пришел в Академию именно после одного из таких закрытий. Вот как об этом писал Федоровский:

«Осенью 20 года мне необходимо было уехать за границу. Академия переживала только что одно из привычных ей потрясений. Главпрофобр намерен был закрыть Академию как самостоятельное учреждение, влив ее в организуемое им новое объединение, в виде Политехникума из Межевого, Лесного Институтов и Горной Академии, несмотря на то, что это объединение было явно нежизненно. Территориально все эти три учреждения находились в разных местах Москвы, все-таки это была наиболее серьезная попытка ликвидировать Академию. Здесь большую роль сыграл уже организовавшийся к тому времени Союз Горнорабочих и Президиум ВСНХ, которые вступились и провалили проект, который был уже в Малом Совнаркоме.

Чувствуя, насколько положение непрочно, и уезжая в командировку за границу, мне при содействии тов. Сыромолотова, бывшего тогда Председателем Горного Совета, удалось созвать совещание крупнейших горных инженеров и деятелей горного дела, разъяснить им задачи Академии и создать из них Комитет содействия Академии, который в первую очередь взялся за проработку учебных программ и поддержку Академии во всех учреждениях. Некоторые из членов этой комиссии, например, Иван Михайлович Губкин остались работать постоянно».

Губкин вовсе не лукавил, говоря о постоянных угрозах закрытия Академии, но он умолчал о главной – стратегической - причине постоянных покушений на МГА.

А она была следующей.

Московская горная академия действительно была одним из первых вузов, открытых в Советской России.

Но далеко не единственным.

Выражаясь сегодняшним языком, открытие новых вузов было магистральным трендом первых лет Советской власти. Немного цифр: в 1914/15 учебном году Россия могла похвастаться 91 высшим учебным заведением, в которых училось 112 тысяч студентов.

За первые два года Советской власти, несмотря на голод, разруху и Гражданскую войну, было открыто множество вузов. В итоге, несмотря на потерю Польши, Финляндии, Прибалтики и других не самых дремучих частей Империи, количество вузов не сократилось, а изрядно выросло. В 1920 году число студентов в Советской России превысило 200 тысяч человек, а число вузов перевалило за две сотни.

Почему это произошло – понятно. Образование было для большевиков одним из приоритетных направлений, на просвещение неграмотного в большинстве своем населения они тратили огромные деньги.

Однако за первым решительным порывом «Даешь ученья свет!» вскоре пришло осознание, что все не так просто. Даже нормальный, не говорю «хороший», вуз не создается волевым решением. Для него требуется знающий педагогический коллектив. Нужна научная школа. Необходима материальная база.

А для появления всего этого необходимы не большие даже – огромные деньги. Причем вкладываться надо годами, если не десятилетиями, только тогда в чистом поле вырастет что-то, напоминающее университет.

А без всего этого открытые вузы в лучшем случае будут шарашкиными конторами, на обучение в которых без слез не глянешь, в худшем – прачечными для отмывания денег и штамповочными липовых дипломов.

В общем, вскоре большевики меняют тактику. В 1921 году, выступая на Всероссийской конференции высших учебных заведений, А.В. Луначарский заявил о том, что высшая школа находится в крайне тяжелом состоянии и необходимо заканчивать с увеличением сети вузов. Наоборот - в связи с продовольственным и топливным кризисом необходимо радикальное сокращение количества университетов, а немногочисленные имеющиеся ресурсы будут в первую очередь направлены в лучшие вузы страны, чтобы хотя бы «на рассаду» сохранить лучшие достижения системы высшей школы.

Любой историк без колебаний подпишется под известным восьмистишием Евгения Лукина:

Ах, страна моя страдалица,

где извечны повторения,

где еще при Святославиче

намечали светлый путь,

где вовеки не состарится

ни одно стихотворение,

ибо ты, вождей меняючи,

не меняешься ничуть.

В России действительно все повторяется. «Новый вузовский курс» 1920-х фактически был первой версией (и полной копией) того самого процесса, что в современной России проиходил в десятых годах XXIвека и носил название «ливановских реформ» - с тотальной зачисткой наскоро сляпанных в 90-е «академий», работающих по принципу «деньги берем – диплом даем!» и приоритетного финансирования небольшой группы ведущих университетов. В итоге с 1922 по 1925 год число вузов в стране уменьшилось с 248 до 145, а количество студентов — с 216,7 до 167 тысяч.

По моему личному мнению, именно этот «новый курс» в системе высшего образования и стал одной из главных причин бегства за границу ректора Артемьева. Все еще работая в системе Наркомпроса, он не мог не знать о согласованной на самом верху новой стратегии развития высшей школы. А будучи умным человеком, не мог не понимать, что у последнего оставшегося у него актива – Московской горной академии – нет шансов попасть в тогдашнюю «Программу 5-100», то есть в число лучших и приоритено финансируемых вузов.

Потому что Горная академия, если честно, была в конце 1921 года той самой «шарашкиной конторой». По-другому и не могло быть в вузе, организованном в условиях тотальной разрухи и не имеющем никаких возможностей для развития. Высокая должность в Наркомпросе позволила Артемьеву собрать неплохую команду преподавателей. Но это было его единственным достижением. Во всех остальных аспектах, особенно в плане материальной обеспеченности, МГА предсталяло собой, как говорил Иа, «душераздирающее зрелище».

Дальше вы знаете – Артемьев остается за границей, Губкина избирают ректором. Ректором обреченного, по-сути, вуза. Образно выражаясь, Иван Михайлович взошел на капитанский мостик уже торпедированного корабля, которому оставалось только затонуть с честью.

Однако, как я уже говорил, Академия была Губкину очень нужна. И он начинает «борьбу за живучесть судна».

Почему же корабль не затонул? Этому были две причины.

Первая – специализация. Во все времена, при любой разрухе, при всех режимах – от монархизма до анархизма горно-металлургический комплекс остается весьма небедной и довольно вляительной структурой.