Честное пионерское! 2 (СИ) - Федин Андрей - Страница 15

Не сел — упал на скрипучий диван-книжку. Откинулся на низкую спину (прикоснулся к ней затылком). Мышцы на шее расслабились — голова безвольно склонилась к плечу. Я всё же прекратил зевать; почавкал, сглатывая скопившуюся во рту слюну. Смотрел на дверной проём, словно чего-то (или кого-то) ждал. Звуки телевизора и холодильника сливались в единую мелодию (настенные часы в нёй словно отбивали ритм). Разнозаряженные веки упрямо притягивались друг к другу. А я тянул ко лбу брови: мешал своим глазам закрыться. Но с силой притяжения не справился. Сперва сомкнулись веки — потом и моя спина скользнула по спинке дивана.

Я коснулся виском мягкой поверхности… и погрузился во тьму.

Которую тут же разогнала яркая вспышка…

—…Ровно пять минут прошло, — услышал я голос Вовчика. — А ты ещё спорила со мной!

— И ничего такого не было: я не спорила! — произнесла Зоя Каховская. — Я только говорила, что через десять минут позову на помощь.

Я открыл глаза.

Увидел над собой Зоино лицо. А позади него рассмотрел рыжую шевелюру Вовчика. Ещё заметил яркое голубое небо и зелёные ветви густого кустарника.

— Она спала, — выдохнул я (ни к кому конкретно не обращаясь). — Вот почему она не сопротивлялась.

Дети переглянулись.

И вновь посмотрели на меня: Зоя испугано — Вовчик с любопытством.

— Эээ… чё?

— Миша, как ты себя чувствуешь? — спросила Каховская.

Я смотрел девочке в лицо — на родинку над губой, на мочки ушей, на брови. Не спешил отвечать. Успокаивал мысли, устроившие в голове дикарские пляски. Сжимал челюсти, словно сдерживал зевок. Моргал, хотя туман и полумрак уже не застилали мне взор. Слышал крики птиц и шум проезжей части (не гул холодильника и не голос Аллы Пугачёвой). Рассматривал Зоины глаза (а не дверной проём комнаты). Но думал вовсе не о Зое Каховской — воспроизводил в памяти недавний (свой?) марш-бросок от стола в гостиной, до преграждавшего путь в «берёзовую рощу» скрипучего дивана.

«Она спала, — повторил я, но уже мысленно. — Умерла во сне. Она его не видела. И мне не показала».

Вздохнул и добавил: «Вот же гадство!..»

Долго размышлять мне не позволила мошка — она влетела мне в ноздрю. Я чихнул. И только теперь сообразил, что в бок мне упирались не пружины дивана — твёрдые камни. А мой затылок прижимался не к подушке — к бёдрам одноклассницы.

Я дёрнул головой. Но сразу встать не сумел. Зоина рука опустилась на мой лоб, словно девочка не желала меня отпускать. Я в реальности почувствовал почти такую же слабость, как и в недавнем видении. Но не встревожился: знал, что та вскоре пройдёт.

Однако попытки встать пока прекратил. Упёрся локтями в землю — принял устойчивое положение. Подмигнул Вовчику, улыбнулся Зое.

— Нормально… всё со мной, — сказал я. — Спасибо, что помогли.

— Не за что, — сказал Вовчик. — Видел бы ты, как я тебя подхватил! Это меня, надо было признать лучшим футбольным вратарём, а не Дасаева!

— А девочки ушли, — сказала Зоя.

Дёрнула плечом — сбросила бретельку фартука; махнула ресницами.

Я взглянул на кусты — ни Оксану Локтеву, ни Нину Терентьеву не увидел.

Но в воздухе ещё витал запах табачного дыма.

— Да и… фиг с ними, — сказал я.

— Может… к доктору тебя? — спросила Каховская.

Я улыбнулся; зажмурился: вдруг взглянул на солнечный диск (тот выглянул из-за головы рыжего мальчишки).

— Не нужно никаких докторов: уже всё прошло… почти.

Приподнял голову, но тут же вновь уронил её на Зоины ноги.

Тёплая ладонь снова прижалась к моему лбу.

— Сейчас минутку ещё полежу, — сказал я, — и пойдём по домам. Не переживайте: сам дойду. Наверное. А в полпятого мы с тобой, Каховская, снова увидимся. Надеюсь, ты не забыла об этом? Сегодня мы запишемся в секцию самбо.

Мы договорились с Каховской, что встретимся на углу её дома. Я не горел желанием сегодня общаться с Зоиными родителями — особенно с Елизаветой Павловной, которая предсказуемо не одобрила желание дочери заняться борьбой. Юрий Фёдорович успешно пролоббировал Зоину идею сменить танцевальный кружок на занятия в спортивной школе. Об этом я узнал от соседки по парте ещё перед классным часом. Как и о том, что самбо для Елизаветы Павловны стало примером моего «дурного влияния» на её дочь. А потому предпочёл пока не испытывать судьбу — выжидал, пока Зоина мама успокоится и вспомнит о том, какой я хороший и нужный человек (или об этом ей напомнит «дядя Юра»).

На место встречи я пришёл за двадцать минут до оговоренного срока, хотя не сомневался, что раньше Каховская не появится (я попросту сбежал из квартиры до возвращения с работы Нади: чтобы та не увидела «синеву» у меня над губой, появившуюся после «приступа»). Замер у края тротуара, поправил на боку сумку со спортивной формой (поход в спортивный магазин за кимоно отложил на завтра). Подставил лицо тёплому ветерку (а заодно и солнечным лучам — запасался перед долгой зимой витамином «Д»). И вспоминал о том, что видел сегодня во время своего «припадка». А заодно воскрешал в память то, что узнал об убийстве Оксаны Локтевой ещё в прошлой жизни, когда пытался доказать невиновность своего отца.

В деле Оксаны Локтевой следователи пришли к выводу, что девятиклассница шантажировала моего папу — поэтому тот её и убил. Я видел в материалах следствия отцовские показания, где тот «чистосердечно» признался в том, что «неоднократно вступал в половые сношения» с ученицей девятого класса Локтевой. Папа сообщил, что девица «соблазнила» его. А потом шантажировала (на момент убийства ей исполнилось лишь пятнадцать лет) — требовала «совместного проживания», иначе грозилась «обнародовать их отношения» (о вымогательстве денег в материалах дела не упоминалось). Папа, якобы, захотел избежать уголовного наказания. И потому решился на убийство.

Эта история со стороны казалась логичной и понятной. Ещё нестарый школьный учитель испугался тюремного срока за связь с пятнадцатилетней школьницей и заставил девицу замолчать — навсегда. Знакомые Оксаны Локтевой подтвердили: девятиклассница могла «соблазнить» учителя (но папин поступок они не оправдывали). О «провокационном» поведении школьницы говорили и папины коллеги. На бумаге получилась трагичная история отношений школьного учителя и девятиклассницы. В которую несложно было бы поверить даже мне. Если бы я не знал: у папы в тот день не было физической возможности убить Оксану Локтеву.

Это значило, что отцовское признание не было правдивым. Виктор Егорович Солнцев школьницу не убивал — это факт. Потому он не приносил в учительскую и тот нож. А вот по поводу строки «неоднократно вступал в половые сношения» я допускал варианты (в жизни возможно всякое): папа долго жил вдовцом и мог поддаться на чары лолитки. Хотя я не вспомнил случаев, чтобы отец «неожиданно» задерживался на работе или не ночевал дома. Когда случились те «половые сношения» папа в «признании» не упомянул. А Юрий Фёдорович Каховский (при нашей очной встрече в прошлой жизни) поведал мне о Локтевой любопытные подробности.

Оксана Локтева и Нина Терентьева, по словам бывшего майора милиции, были предприимчивыми «не по годам развитыми» девицами. Об этом старшему оперуполномоченному Великозаводского УВД Каховскому поведала их подруга Екатерина Удалова — уже после исчезновения Терентьевой. Катя рассказала Юрию Фёдоровичу, что её подружки действительно «вступали в половые сношения» с взрослыми мужчинами. А потом показывали тем свои свидетельства о рождении и грозились рассказать о «любовном приключении» в милиции… если не получат деньги за молчание. Их уловка исправно срабатывала — мужчины не отказывались платить.

Юрий Фёдорович установил, что Удалова говорила ему правду. Локтеву и Терентьеву неоднократно видели в кафе и ресторанах города в компании мужчин. Майор милиции предположил, что Нину и Оксану могли убить из мести (Каховский не сомневался, что Терентьева не сбежала от родителей, а погибла, как и её подруга). Он вычислил больше двух десятков «подозреваемых» — вполне «порядочных и уважаемых» советских граждан. Но только ни один из ограбленных школьницами взрослых мужиков не пожаловался на действия девятиклассниц милиционерам — все они отрицали своё знакомство с предприимчивыми девицами.