Лучший полицейский детектив - Моргунов Владимир - Страница 17

Они понимали друг друга уже накоротке. Зачем лишние слова, если есть общая тайна…

— …Договорились. До связи.

Не знал Антон и новостей из жизни друга… Снова пьяным вернувшийся вечером домой Кира впервые нарвался на истеричный скандал по этому поводу…

Взгляд выглянувшей из кухни Дианы в мгновение пережил многоступенчатую метаморфозу: интерес — разочарование — брезгливость — злоба — обида. Прозвучал впитавший и выплеснувший по порядку сразу все эти эмоции вопрос:

— Это ты в больнице с другом так нажрался?!

Следом пошли шепотливые звуки, из которых торчали заострённые, как иглы, концы «с» и «ц», затухавшие в своём свисте по мере удаления Дианы к окну.

— А машина где?

— Тебе-то что? — искренняя обескураженность Кирилла…

Пока обескураженность… На последней грани беззлобия. И тут же:

— Это моя машина! — со звучным подчёркиванием принадлежности.

И этот детонатор сработал! Взорвалось… Вернее, взорвалась… Диана!

— А здесь, вообще, всё — твоё!!!

Осколками разрыва стали брызги слёз и слюны. Вспышкой — взмах рук. Треском и раскатами разрыва стал истерический крик:

— Здесь ничего моего нет! Здесь даже я сама себе не принадлежу! Тебе!!! Твоя вещь! Что хочешь, то и делаешь! Как хочешь, так и издеваешься! С-ско-т-ци-на-а…

И снова «с» и «ц», но теперь через струи и потоки влаги и прижатую к лицу ладонь.

Кира был не то что в недоумении — он был в прострации. Он стоял, покачиваясь и нежно трогая рукой стену прихожей, и пытался сообразить, что с ним самим от премьеры Дианиной домостроевской истерики стало — он протрезвел или наоборот усугубился. Кира не знал, как себя вести… Кинуться утешать любимую? Так он же пьяный, а ей, вроде как, противно — она-то трезвая. Отвалить аккуратно в сторонку — обидится — наплевать ему, дескать.

Он в задумчивости над дилеммой даже хохотнул неосторожно, вспомнив не к месту весёлую сторону понятия «женская логика».

Заполненное Дианой пространство кресла у окна, невидимое мнущемуся в прихожей Кириллу, мгновенно стало и неслышымым. Он едва успел снять с лица лыбу. Из комнаты выглянула заплаканная, но уже не плачущая, Диана:

— Смеёшься, значит? Тебе смешно… Совсем мозги пропил.

Удовлетворившийся её очевидным успокоением Кирилл бухнулся на стул снимать ботинки.

Скандал в его горячей фазе кончился. Взрыв утих. Муж и жена разошлись по разным комнатам. Он — прилечь, забыв обо всём. Она — присесть, чтобы спокойно всё запомнить.

Пустоголовый гопник, убитый по неосторожности Малым в больнице, отсутствием мозга его не удивлял. Очевидный дегенерат, чья деградация стала в перевёрнутом мире признаком биологического прогресса… И даже не парадокс «прогресс — деградация» как таковой занимал голову Антона после памятного разговора с доктором в автомобиле.

Он вспомнил-заинтересовался тем самоубийцей, с которого всё и началось. Тоже ведь был безмозглый, но отнюдь не гопник. Кто же он?

Малой зашёл в отдел полиции навести справки. Якобы по службе — его, дескать, участок, ЧП на участке. Но чтобы узнать как можно больше, вести себя решил неофициально — по-приятельски.

Он не хотел думать о себе, как о настоящем исследователе. Убеждал себя в праздности своего интереса, называл его мысленно любопытством, но прекрасно понимал — чувствовал, что в его голове пытается зародиться не уловимая пока в рамки даже не версия, а теория. Её не может не быть при таких-то делах! Она уже зудит и вибрирует. Она требует выхода в ясность.

— Да ничего особенно интересного, — состроив гримасу безразличия и профессионально пытаясь восстановить хоть какой-то крючок, которым покойная личность зацепилась за память, ответил знакомый опер из отдела полиции. — Предприниматель… Купец… Торговал чем-то… Сейчас не вспомню… То ли крупой, то ли туалетной бумагой — не один ли хрен?

— Ну, это официально… А не официально? — Малой сделал ударение на приставке «не» с такой доверительной улыбкой и с таким обезоруживающим взмахом бровей, что опер не мог не улыбнуться в ответ.

— Скажи ещё, что ты должен знать всё, что происходит у тебя на участке…

— Вот именно! Служба есть служба… — участковый ещё и подмигнул, приглашая коллегу на сеанс корпоративного цинизма и повышая тем самым степень доверия до максимальной.

— Ладно… Пошли покурим.

Но ещё когда шли на выход из здания, опер заметил:

— Но интересного, ей-богу, ничего нет. В смысле, криминального…

И когда уже прикурили и уселись под навесом в беседке, продолжил:

— Бюджетные бабки через него перегоняли. Под любой проект — хоть строительный, хоть образовательный, хоть медицинский… Специалист широкого профиля, так сказать… В смысле, контора у него всеядная. Фирма его «консалтинговая». Подставная, чисто. «Стиральная машина». Но всё по уму — по закону. Тендер-шмендер, заявка-шмазявка, конкурс-шмонкурс, проект, защита, статья финансирования — всё, в общем. Никакого криминала! Даже мелких нарушений нет — незачем. Опасно даже! При перекачивании бабла из бюджета в карманы всегда соблюдается особая щепетильность и уважение к закону. Готовится проект. Утверждается, как положено, депутатами. Выделяются по специальной статье деньги… Всё! Остальное его дело как подрядчика… А он не строитель, он не медик, не учитель — он никто. Попка! И он… якобы он… уже потом, после основного договора, заключает договора с реальными деятелями, настоящие хозяева которых — как раз депутаты те самые и люди из администрации. И подряд идёт по вполне приемлемым ценам — никакого завышения! — всё тип-топ, я ж тебе говорю. Прибыль исключительно за счёт объёмов производства. А гарантия их получения — железная! Короче, никакой изобретательности, ничего интересного… Виноватых нет, потому что вины никакой нет — преступления не было.

— А чего ж он тогда застрелился?

— Ты не поверишь!..

У опера в глазах огонь зажёгся, когда он в ответе повернулся лицом на Антона, у которого от этой живости что-то такое манящее даже жилы в груди потянуло: «А говоришь, ничего интересного… Ну!»

— Любовь у мужика, прикинь! Безответная! Или ответная, да не очень. Солидный уже хрен. Небедный. При понтах — ему же тоже неплохо как посреднику при дележе перепадало… А вот, поди ж ты! Порылись мы там в его закромах… Баба его… Вернее, не его… Короче, хрен поймёшь… То любовь у них, то разрыв… И долго так! Много лет. Эта его мадам к нему-то явно неравнодушна, но в то же время замужем за другим. Потом опять не замужем — опять с ним… Снова разрыв… И так несколько раз. Мы её нашли. Понаблюдали за ней — в открытую ж не будешь подъезжать — скажет: какое имеете право? Я замужем (а она, в натуре, замужем), мало ли что у меня с покойным когда-то было?! Идите нах… И будет права. Баба красивая! Ну и замучила мужика… Депрессняк поймал, да и застрелился. Так, а что? Работа — хрен поймёшь — как у «шестёрки»: тебе говорят — ты делаешь. Гордость же должна быть у человека. Любимая женщина — та же история: то ли она твоя, то ли она чужая — непонятно. Сломался. Надоело.

— А ствол?

— Чистый. Пробили его по базе — ничего на нём нет… Где купил, как? Нашёл, типа! В лесу… — опер привычно и мрачно пошутил. — Теперь уже не узнаешь. Вещдок самоубийства. Дело закрыто. А что, нужен ствол?

— Нет-нет… Информация нужна.

— А всё, нет больше информации.

Малой поблагодарил и распрощался.

Что узнал? Как будто ничего особенного. Вроде как неинтересно — обыденно… Это как посмотреть! Нечасто взрослые, опытные люди от несчастной любви стреляются… Не только от неё, конечно — тут у него всё в кучу, «в натуре, депрессняк» — но и от неё в том числе!

А что эта информация даёт? Только то, что в любви мозги — не главное. Много это или мало? А чёрт знает! Впрочем, почему?! Дядька-то уже взрослый давно был — не только он сам, а и гормоны его помудрели… Интересно, а если бы у него мозг был-таки, стал бы он себя убивать? И всегда ли только безмозглые себя убивают? Не-ет, не может быть!