Студёная любовь (СИ) - Билык Диана - Страница 46

Потому что болезнь снова вернулась. Чудо, сотворенное Любавой, помогло слугам, но не мне.

Плевать. Вернутся бы домой, чтобы упокоиться в привычной энтарской тьме. Наверное, я слишком устал от испепеляющей жажды, что затягивала глаза тьмой, стоило увидеть профиль невесты и услышать отдаленно легкий флер ландышей. Я больше не мог выдержать леденящий душу холод и неосознанно тянулся за покоем. За простой уютной тишиной без желаний и съедающей нутро тоски.

А работа… ремонт колесницы и прополка сорняков — всего лишь попытка забыться. Хотя последние дни она не помогала.

Каждое утро я выходил на улицу и, глубоко вдыхая запах бескрайних полей пустоши, слышал едва уловимую помесь сырого, гнилостного и горелого. Стылый ветер приносил эти запахи со стороны Черты. Я не менталист и не пророк, но зрело глубинное ощущение, словно это неспроста, словно мир Ялмеза умирает…

Когда я об этом спросил, Данил отмахнулся. Он последнее время совсем закрылся и в основном молчал, но его брошенное «побыстрее забирай невесту и улетай отсюда» не выходило из головы.

Но другое терзало еще больше: нужен ли я невесте? Полетит ли со мной на Энтар?

Ее «я люблю тебя», брошенное во сне, мучило и не давало покоя… Ковыряло грудь до мутной боли. Я не мог быть этим счастливчиком, потому что мы слишком мало знакомы. Такие сильные чувства не приходят с первого взгляда, а Любава делала все, чтобы меня оттолкнуть, доказывала не раз, что я не избранный, не тот, с кем она хотела бы быть…

Тьма! Какая жестокость! Но я же не виноват, что осколок выбрал именно эту девушку? Меня тянет к ней, словно мы два магнита. Не потому что болен, и теперь не выживу без прикосновений Любавы, а потому что не вижу будущего без нее.

Необъяснимо. И так глубоко, что и самому себе тяжело в этом признаться.

Зачем соблазнять, добиваться, если она принадлежит другому?

Тяпка застыла над землей, едва не срубив пышное растение. Я тряхнул головой, прогоняя корчившие душу мысли, и отставил инструмент в сторону. Даниил сегодня приболел — остался в покоях. Утром я пришел узнать, что случилось, но разноглазый выглядел отвратительно, бледный и изможденный, волосы торчком, глаза потухшие. Дракон едва переставлял ноги. Уперевшись плечом в косяк, чтобы не упасть, он сипло попросил меня присмотреть за теплицей, обязательно полить ряды салатов и редиса, им влага нужна каждый день. Если бы он увидел, что я угрожаю его зеленым питомцам, он бы меня убил одним взглядом. Хотя в таком состоянии… Что же с Даней могло случиться? Не чернота — это точно. У нее другие симптомы.

— Уж извини, я не специально, — проговорил я шутливо, будто это кривое недо-деревце что-то поймет. — Ты только папке не говори.

Уже с растениями общаюсь. Совсем сдурел. И работаю, как простец. Не скажу, что мне не нравится, но при дворе лучше об этом не рассказывать. Будут издеваться и сыпать шуточками.

Я провел пальцами над кустом, на котором порозовели некрупные вытянутые, как сливы, плоды. Листья закачались от легкого прикосновения, будто от страха. Острый запах томатов разбередил пустой желудок. На обед я не пошел, увлекся работой, а до ужина далеко, придется потерпеть. Может, съесть вон тот розовый овощ?

Даня все время пропадал в теплицах. Возводил новые, высаживал другие растения, щедро поливал их талой водой, разве что песни не пел. За последние недели томаты и огурцы так разрослись, что мы едва успевали их подвязывать и окучивать. На лице фанатичного овощевода с каждым днем появлялось все больше и больше морщин счастья и радости, но он строго настрого попросил меня не говорить Лимии об успехах его земельных трудов, мол, пусть Серебрянка, как он ее ласково называл, своими, живыми, занимается и не лезет в его огород.

Усмехнувшись, я отступил к деревянной лавке, устало присел, стер рукавом испарину со лба. С Даней работать веселее, без него тоскливо и ненужные мысли лезут в голову.

Стоило на миг прикрыть глаза, как перед взором появился худой стан, молочная кожа, нежно-розовые губы, длинные снежные волосы и метельные радужки.

Нужно действовать. Распахнув глаза, хлопнул себя по коленям. Придется рано или поздно.

Значит, вернемся домой и развяжемся с Любавой, если это возможно. Папа должен знать, как это сделать. Его же артефакт. Другого выхода я не вижу, не держать же Белянку насильно.

Я зашипел, сцепив зубы.

Нельзя ее так называть. Привыкаю, ласкаю имя и прозвище на языке, будто целую ее, а она… другому отдана. И от этого осознания душу бесконечно крутило в черной воронке.

Только бы девушка согласилась и позволила забрать ее на Энтар, потому что я погибну без сердца. Пережить, что она испытывает чувства к другому, попытаюсь, отстранюсь, запрещу себе думать об этом. Забуду Белянку, как только осколок деактивируем.

Смахнув с пальцев крошки земли, вновь прикрыл глаза, но меня вдруг дернуло от мысли.

Я даже подскочил с лавки.

Любава ведь была невинная! Кто этот другой, что не тронул ее, но успел влюбить в себя? Она не была обручена до бала, не была связана договором исполнения и вела себя независимо на балу, не казалась влюбленной и легко шагнула в портал, сбегая.

Что-то здесь не вяжется. Крутится перед глазами, но никак не сложится в картинку.

Я словно увидел внутренним взором сбитую фигуру конкурента, его крупный силуэт. Словно он тащит Любаву к себе, забирая, выдирая из моих рук с кровью. Единственное, что я мог сейчас, это желать его смерти. Быстрой и необратимой. Еще никогда не был так близок к убийству. Только то, что я не знаю имя этого гада, и сохраняет ему жизнь.

Но сил бороться за Любаву, влюблять в себя и ухаживать у меня почти не осталось. Вернее, иссякло острое желание в бесконечной борьбе за тепло. Фраза о любви словно впилась в средоточие моей магии и жрала живьем, забирая последние капли жизни. Кажется, я даже замерзать стал быстрее. А вера, что все получится, угасала, как светило на горизонте пустоши.

Я уже и сам не знал, зачем мне отношения с такими трудностями. Привык получать все легко, потому вместо попыток сблизиться с Любавой, возился около колесницы, изредка отрываясь от работы на прополку растений. Это помогало отстраняться от внутреннего колотуна и раздрая.

В ремонте машины я почти не продвинулся. Все зря, лишь потраченное время и силы. Деталей не хватало, повреждений слишком много, руки опускались от беспомощности. Механизм несколько раз запустился, но даже от слабой нагрузки полетела ходовая часть, оси перекосило. Капсуль я снял, чтобы случайно не разбить, и спрятал его в темном сухом помещении около конюшен, накрыв соломой. Как я от озера добрался до замка на сломанной колеснице, ума не приложу, на чистом везении. Пришлось разбирать механический блок и все заново собирать, ослабляя неважные части, усиливая те, которые помогли бы машине перелететь большое расстояние и пронзить пространство.

Но я понимал, что это все равно жуткий риск.

Выбрался из теплицы, набросил дубленку на мокрую от пота рубашку и, не застегиваясь, поплелся к замку. Не обращая внимания на студёный холод, что тут же бросился обнимать вспотевшие плечи и щекотать ребра. Пытаясь думать, о чем угодно, только не о Любаве…

Она сводила меня с ума, выматывая последние силы.

Мысли о ней терзали, как злые собаки, растаскивая душу по углам. Было нечто, глубоко сидящее в груди, между стылым холодом и колючим льдом, и это что-то не давало покоя.

Ощущение.

Едва тлеющее среди бурана и вьюги. Такое слабое, невесомое, будто легкий снежный пух, что тает от прикосновения тепла. Я не мог уловить его, а когда напрягал голову, чтобы сблизиться с ускользающей истиной, в висках взрывались колючие иголки. Приходилось отступать. Но я снова и снова возвращался к этому ощущению… забытому… нужному. В этом ощущении прячется правда. Если я вспомню, откуда оно и почему возникло, я пойму происхождение зверской тяги к светлоликой девушке.

Приложив ладонь к пустой груди, чуть сместил руку на раскрытый на коже цветок, алые лозы набросились на пальцы, жадно обвивая каждую фалангу. Я мог поклясться, что росток был со мной задолго до встречи с Любавой, а осколок, что дал отец, лишь пробудил его.