Степь и Империя. Книга I. СТЕПЬ (СИ) - "Балтийский Отшельник" - Страница 14

— А теперь, привяжите ее к колесу так, чтоб она смотрела в глаза умирающей, а между бедер держала кол, чувствуя каждое биение агонии. Пусть усвоит этот урок.

И очень быстро Ирма оказалась распята на том же колесе, в ступице которого торчал зловещий кол. Привязанная за волосы, она была вынуждена смотреть прямо в глаза умирающей девочки.

Бедра плотно сжимали металлический стержень, стянутые на середине широким кожаным ремнем. Еще одним ремнем ей связали лодыжки и подтянули к ободу колеса, усадив верхом на стальной шест так плотно, что большие и малые губы обнимали его, а клитор и лоно сильно прижимались к прохладному железу. Нежные места чувствовали малейшие биения орудия казни, когда бедная девочка конвульсивно подергивала ножками или поводила плечиками. Жертва давно обессилела и впала в беспамятство, лишь безнадежно стонала на каждом вздохе. Подкатившиеся глаза вглядывались внутрь, где безжалостное стальное жало неумолимо ползло к сердцу.

Ирма на самом деле чувствовала свою вину в том, что девочка, чьего имени она даже не узнала, была обречена на мучительную смерть. Не имея возможности отвести взгляд, она впитывала муку на лице умирающей, напряжение тела, вытянувшегося в струнку от невыносимой боли, сама невольно вытягивала ноги, чувствуя чужую боль и вместе с жертвой погружалась в агонию отчаяния.

И вдруг в этой бездне отчаяния родилась рабыня.

Ирма внезапно почувствовала отчаянную радость от того, что она жива. Что кто-то другой умирает у нее на глазах. Чьи-то, а не ее кишки прокалывает железное острие. Не по ее ногам бежит кровь из разорванной задницы.

И эта отчаянная радость, это чувство собственной жизни, это воодушевление стрельнули в низ живота горячей волной не испытанного ею раньше вожделения, от которого задрожали клитор и лоно. Подрагивающий убийственный кол, прижатый к секелю, подарил ей первый в жизни оргазм. Матка горячо запульсировала в животе, разгоняя теплые волны по всему телу, задрожали ноги, рот приоткрылся и…

… в этот момент умирающая девочка раскрыла глаза и поймала взгляд Ирмы. В глазах мелькнуло узнавание. «Ты-ы-ы?» — простонала несчастная и уронила голову, чтобы больше не дышать…

Волна первого в жизни оргазма и соперживание мучительной смерти настигли Ирму одномоментно. Это оказалось слишком и сознание оставило ее…

Так Ирма избавила себя от зрелища следующих актов жестокой драмы.

Она не видела, как легонькое девичье тельце, будто забитую телку, подвесили за ноги на задранных оглоблях повозки, чтоб спустить кровь. Как аккуратно отделили голову и повесили тут же, закрепив за волосы.

Ирма и к утру оставалась в состоянии беспамятного оцепенения.

Ей не пришлось, как остальным рабыням, смотреть на то, как двое охранников ранним утром аккуратно свежевали тело, сняв кожу единым «чулком», как с пушного зверька. Вывернутую на изнанку рабскую шкуру хозяин рабыни аккуратно свернул и положил в ведро с буйволовой мочой — для просолки. Ведро, кстати, поставил в рядом с клеткой, в которой ехала связка казненной рабыни.

Останки и требуху разделали и бросили в кормушки к буйволам. Те, как и свиньи, с удовольствием пожирали при случае мясо и падаль, не боясь членистоногих тварей. Звери пустыни не брезговали никакой пищей — иначе они бы не выжили.

Зато остальные рабы извлекли наглядный урок: если глупую овцу пришлось забить — но это не повод бросать шкуру и мясо. Простой крестьянский подход, очень хорошо знакомый многим из них.

Только теперь они сами были овцами и кроликами…

* * *

Ирма пребывала в беспамятстве полную руку дней.

Пока Ирма отсутствовала разумом в этом мире, караван рабынь пересортировали, проверили и пометили.

Метки степняки наносили между лопатками и поясницей, алым соком ягод степного кустарника, густо растущего там, где сбегающие с гор ручьи впитывались в песок Степи. Метка легко читалась на спине рабыни, распростершейся у ног хозяина.

Сразу после нанесения знака распечатанные рабыни впервые получали кружку «рабской горечи» — черного напитка, горького, как судьба рабыни. Теперь каждое утро рабыни будет начинаться «рабским чаем» — пока не алая надпись не исчезнет с ее спины или новый хозяин не решит по-другому.

Метка на спине держалась полгода. Пока рабыня пила «рабскую горечь» у нее пропадали регулы и возможность зачать. У рабыни, употреблявшей «рабскую горечь» до времени исчезновения алых меток регулы уже не возвращались никогда.

Распечатанных рабынь и девственниц поместили в разные клетки, на разные связки.

* * *

По мере того как караван удалялся от гор и приближался к центру Степи, становилось все жарче. Скоро дневная жара стала непереносимой и для животных.

График движения сменился — караван трогался в путь перед закатом и двигался до рассвета, стараясь успеть к следующему источнику. Днем рабыни дремали в расслабляющей жаре, ночью раскачивались в повозках, прижимаясь друг к другу — ночь над раскаленными песками после полуночи становилась очень прохладной.

Праздность приводила к тому, что искушение поговорить становилось невыносимым.

Поэтому днем появились «учебные занятия»: рабынь натаскивали моментально принимать рабскую позу по команде и нещадно карали за малейшее промедление. Многим поначалу не давалась поза «покажи», где требовалось максимально подняться на пальчиках ног и лопатках. Но Жало — отличный стимул. После такой физкультуры рабыни в клетки буквально заползали.

Но охранники не расслаблялись.

На каждой стоянке сразу по несколько рабынь стояли буквой «Г» в колодках, рассматривая вываленные языки сотоварок, по которым ползали мухи, и скашивая глаза на собственный. Невозможность скованными руками отогнать насекомых заставляла рабынь мотать головой, отчего языки раскачивались, как коровьи хвосты.

Однако Жало в опытных руках служило не только стрекалом.

Две взрослых рабыни затеяли драку за место в очереди у вечернего котла — и старший каравана прописал каждой по 20 плетей. Нарушительниц вывесили за связанные запястья на высоченных колесах повозок и рабы наглядно убедились, что Жало отлично заменяет плеть. Одна рабыня потеряла сознание на третьем ударе, другая — на четвертом. Обе выли так, что забеспокоились даже флегматичные буйволы, которые общипывали колючий кустарник вдалеке от стоянки.

Женщин приводили в чувство, поднося к носу ведерко с буйволовой мочой (не водой же отливать — вода драгоценность, а от мочи запах стоял такой, что глаза слезились за пять шагов от места, где помочился зверь) и добавляли. На втором десятке обе улетали из мира с одного удара. Но экзекуторы никуда не торопились. Публичное наказание это урок не только провинившимся, но и наблюдающим.

После экзекуции рабыни два дня пролежали пластом, а спиной к прутьям клетки не могли прикоснуться еще две руки дней. Но никаких рубцов, никаких кровоточащих ран, никакого воспаления и заражения. Только красная полоса покрасневшей кожи прорисовывалась на месте удара. Идеальное средство для воспитания товара с нежной кожей!

Другую рабыню поймали на попытке удовлетворить себя руками и наказали как за воровство: пищу и наслаждение рабыне дает только хозяин. Лодыжки привязали к спицам колеса — и прописали пять плетей промеж ног. Всю дневную стоянку она так и провисела с растопыренными ляжками, подвывая и держась руками за распухшую м@нду. А на следующий день громко рыдала из клетки: «Возьми меня, господин!»

Среди рабынь появились первые фаворитки, которым доверяли готовить рабскую похлебку и собирать лепешки навоза перед отправлением со стоянки. Они расхаживали по лагерю вне цепи и открыто обслуживали охранников, с вызовом подстилаясь и подлизываясь на глазах других рабынь и громко извещая о достигнутом экстазе. А еще им можно было разговаривать между собой — и они вели «светские беседы», рассказывая о том, что господин дал сушеный фрукт или кусочек мяса, перевел в одиночную клетку из общей, бросил в клетку подстилку.