"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12 (СИ) - Конофальский Борис - Страница 47

— Ну, что ж, послушаю этого ангела. Неси пиво.

— Он скоро будет.

Трактирщик и здоровяк убрались, а толстуха принесла солдату не очень чистую кружку с пивом. Солдат отхлебнул: пиво было дрянным. Даже хуже чем в трактире, где он дрался с ламбрийцами.

— Друг, — он обратился к соседу, — а сколько стоит это пиво?

— Семь пфеннигов, господин, — сообщил сосед.

— Вот эта дрянь стоит семь пфеннигов? — удивился солдат.

— Да, господин, когда поет ла Реньи, жид берет две цены.

— Да уж, не милосердствует.

— Готов поклясться на святом писании, что у этого жида в подполе припрятан горшок с золотом, а, может, и не один.

Волков промолчал, но подумал, что этот человек, возможно, прав.

— А что за хлеб у тебя, друг, — спросил у него солдат.

— Я мастер-каменщик, моя бригада будет ставить новую стену в монастыре, а у вас, что за хлеб, господин?

Солдат молча показал эфес меча.

— Ага, ясно, — кивнул каменщик.

— Будешь пиво? Я все равно эту дрянь пить не буду.

— Благодарствую, не откажусь, — огромна рука каменщика загребла кружку, — а вон и ла Реньи идет.

По трактиру пошел гомон: народ загалдел, захлопал в ладоши. Одна из девок завизжала, многие люди стучали кружками о стол. Волков увидел молодого высокого красавца: почти черные вьющиеся волосы, серые большие, подкрашенные, как у ярморочного арлекина, глаза, румяна, как у баб. Он стоял в пяти шагах от солдата и улыбался. Его зубы были белоснежные, ровные и здоровые. Волков просто почувствовал, как им овладевает буквально физическая неприязнь к этому человеку.

— Значит, особенно дамы обожают слушать тебя, — сказал он тихо, вспоминая слова трактирщика.

А тот все кланялся и улыбался своими удивительными зубами, а болваны ему все хлопали, улюлюкали, стучали кружками, а местные девки повизгивали и кричали: «Спой нам, ла Реньи, спой!»

— Сейчас, о звезды моего сердца! — звонким и чистым голосом отвечал менестрель. — Сейчас я буду вам петь.

— Тише, добрые люди, тише, не разнесите мне трактир! Сейчас господин шпильман ла Реньи будет вам петь, — он оглядел весь трактир. — Он начнет, как только прибудут важные гости.

— Господин трактирщик, я хочу, что бы меня считали миннезингером, а не шпильманом, — улыбаясь, поправил его ла Реньи.

Он говорил с заметным акцентом. И Волков знал его, с этим акцентом говорили люди из далекой страны, называющейся Троанс.

— Я имею честь состоять в цехе миннезингеров славного города Раухсбурга.

— А где это? — крикнула одна из девок.

— Это далеко, — улыбаясь, продолжил певец.

Хамоватый здоровяк, с которым у солдата был только что был конфликт, принес инструмент и протянул его певцу:

— Вот ваша лютня, господин певец.

— Вообще-то это виуэлла, — сказал ла Реньи, — но спасибо, друг.

И в это мгновение, из двери ведущей, видимо, на кухню, вышли два человека, в плащах и капюшонах. Высокий и невысокий. Волков сразу понял, кто это. Эти двое прошли и сели за свободный стол, их как ждали. Толстые бабы тут же стали ставить на стол стаканы, графин с вином, блюдо с резаными фруктами, блюда с сырами. ла Реньи заскочил на невысокий помост, скинул плащ, поклонился посетителям трактира, а потом отдельно, тем людям, что только что пришли. Им он кланялся намного ниже, чем остальным, после, уселся на табурет, провел рукой по струнам:

— С чего же мне начать, добрые люди? С песен или баллад?

Люди стали выкрикивать пожелания, но он их не слушал, ла Реньи смотрел только на тех людей в плащах и капюшонах, что сидели ближе всего к нему. Он слушал только то, что говорили они. Услышав, он улыбнулся еще раз, поклонился и объявил:

— Баллада о прекрасной любви славного рыцаря Рудольфуса.

Народ пошумел еще чуть-чуть и затих в ожидании, а ла Реньи запел чистым, красивым голосом, во время пения его акцент почти не слышался.

Все, все не нравилось солдату в этом человеке. Он всегда с презрением относился к менестрелям, арлекинам, жонглерам, балаганщикам и всему подобному сброду, а этому, белозубому, он и вовсе готов был выбить его белые зубы. А еще, ему было жарко в капюшоне, и баллада ему казалась заунывной, а рыцарь Рудольфус глупым, а все остальные слушали артиста, почти не дыша, хотя баллада была долгой. Немолодая трактирная девка, сидевшая с каким-то человеком в обнимку за соседним столом, роняла крупные слезы, жалея несчастного рыцаря Рудольфуса, погибшего в неравном бою за честь своей дамы. Когда певец закончил, все вскочили с мест, даже сидевший с Волковым каменщик вскочил и начал хлопать своими огромными ладонями. Все кричали и славили певца, и один из людей в плаще и капюшоне, тот, что был пониже, тоже вскочил и тоже хлопал.

Тут же толстые тетки понесли пиво. Пиво под баллады продавалась прекрасно. Солдат взял себе одну грязную кружку, хотел расплатиться, но толстуха не взяла с него денег:

— С вас велено не брать.

В плаще и капюшоне было жарко, поэтому, даже дрянное пиво показалось ему наслаждением, а ла Реньи запел легкую, веселую песенку, про красивую, распутную пастушку, что за пару пфеннигов готова подарить свою любовь и монаху, и солдату, и графу, и все готовы ее купить. Народ стал подпевать припев, в такт, стуча по столам тяжелыми пивными кружками, песенка явно всем нравилась, а толстухи носили и носили пиво, не останавливаясь.

«Сколько ж люди выпили пива? Сотню кружек? Нет, она за раз берет дюжину, и вторая баба тоже, — думал солдат. — Наверняка дело уже ко второй сотне идет, а жареная колбаса, кровяная, ливерная, с капустой, соленые кренделя, и прочее, прочее, прочее. Все просто разлетается. Бабы не успевают разносить. И впрямь у жида есть горшок с золотом в подполе».

А ла Реньи пел новую, грустную балладу. Солдат был небольшим любителем всяких песен, но, честно говоря, песни этого певца его не злили, а вот то, что кое-кому в зале эти песенки нравились, вызывало в нем холодное осуждение. Пусть весь этот сброд в кабаке орет и стучит кружками, подпевает похабные припевы, но лицо благородного происхождения уж точно не должно вскакивать и хлопать в ладоши всякому балаганному шуту столь несдержанно. Да и в том, что этот ла Реньи миннезингер, Волоков сильно сомневался. Бродяга, кабацкий певец и не более.

Наконец, ла Реньи встал и сказал:

— Все, господа, это моя последняя песня на сегодня.

Народ разочарованно загудел.

— Прошу публику простить меня, но у меня уже устало горло.

Люди не унимались, а человек в плаще и капюшоне снова встал, и молитвенно сложил руки, как бы обращаясь к певцу. ла Реньи увидев это, снова поклонился и произнес:

— По просьбе одного ангела в человеческом обличии я спою еще одну, последнюю песню.

Солдат не стал слушать, он поднялся и стал протискиваться среди людей к выходу. Его раздражало, что дочь барона клянчит песенки у этого бродячего ничтожества. Ему очень захотелось поговорить с ней и обязательно сказать ей, что дочь барона не должна таскаться ночами по кабакам и подпрыгивать перед всяким сбродом.

Солдат вышел на улицу, там шел дождь, и было свежо. Он с удовольствием вздохнул и стал готовиться к разговору с госпожой Хедвигой. И тут он вспомнил, что госпожа вошла не через общий вход, значит, могла и уйти также. Волков тут же поймал старика с фонарем, тот ходил мимо телег.

— Старик, а тут есть еще вход?

— Как не быть? Тут два, — отвечал старик. — Вон тот, что на кухню ведет, и вот этот. — Он указал на выход из трактира. — А еще с той стороны дома есть дверь. Она к конюшне ведет.

Было темно. Волков медленно обходил дом, стараясь не попадать в лужи. Когда нашел дверь, из-под которой пробивалась тонкая полоса света, стал ждать, прислонился к стене, чтобы не мокнуть под струйками воды, что текла с крыши. Ждал он недолго, вскоре за дверью послышались голоса. Вернее, голос. Это был звонкий женский голос. Женщина что-то щебетала. А солдат уже готовился застать эту глупую женщину врасплох своим вопросом, как только та откроет дверь. Потом послышался смех, он ждал, и тут дверь неожиданно распахнулась и… Неимоверно сильная рука схватила солдата за горло. Волков попытался разжать пальцы на горле, но они были словно из стали, держали намертво. Не так, чтобы задушить, но так, чтобы он не шевелился. Необыкновенная мощь припечатала его к стене. Так, что стальные пластины бригантины впились в грудь, а его ноги почти не касались земли. Послышался испуганный женский голос: