Просто Давид - Портер Элинор - Страница 25

— Да, и ему приходится сидеть в одиночестве, если не считать Бетти, а та редко бывает дома. Он все для себя воображает. Ему приходится, потому что он ничего не видит обычными глазами. Но он все видит внутренним взглядом — все, что я играю. Да, Госпожа Роз, он даже видел все, что есть здесь. Я рассказал ему, знаете, сразу после того, как нашел вас в первый раз — о больших деревьях и длинных тенях на траве, о розах, блестящей воде и прекрасных мраморных людях, которые подглядывают из-за зеленых листьев, и о солнечных часах, и о том, как вы, такая красивая, сидите здесь посреди этих чудес. И потом я это ему сыграл, а он сказал, что очень ясно все увидел! И только внутренним взглядом! А уж если Джо, запертый в темной комнатушке, может мыслями ощутить эту красоту, я склонен думать, что вы в этом чудесном, чудесном месте можете мысленно ощутить все-все, что только захотите.

Но мисс Холбрук вновь вздохнула и покачала головой.

— Только не это, Давид, не это, — прошептала она. — Чтобы почувствовать это, нужны не просто мысли.

Потом, резко сменив тон, она воскликнула:

— Ну же, давай не будем больше беспокоиться о моих часах! Лучше поговорим о твоих. Расскажи, что ты делал все это время после нашей встречи? Может, ты опять… навещал мистера Джека, например.

— Да, но до последнего раза в основном разговаривал с Джилл.

Давид замялся, а потом выпалил:

— Госпожа Роз, вы знаете о мостике и о калитке?

Мисс Холбрук быстро подняла взгляд.

— Что я знаю, Давид?

— Знаете, что они там есть?

— Ну… да, конечно. Если ты говоришь о мостике через ручей у подножия вон того холма.

— Да, я о нем, — и вновь Давид замялся, а потом выложил все, что его беспокоило. — Госпожа Роз, а вы когда-нибудь… переходили по мостику?

Мисс Холбрук беспокойно заерзала.

— В последнее время нет.

— Но вы не возражаете, если другие по нему переходят?

— Конечно, нет — если они делают это по собственному желанию.

— Вот! Я знал, что это не ваша вина, — торжествующе заключил Давид.

— Моя вина!

— Да, в том, что мистер Джек не разрешил Джилл его переходить, знаете. Когда однажды она дошла до половины, он ее отозвал.

Лицо мисс Холбрук лишилось красок.

— Но я, конечно же, возражаю, если переходят против своей воли! Не забывай об этом, пожалуйста.

— Но Джилл хотела.

— А что же ее брат? Он хотел, чтобы она это сделала?

— Н-нет.

— Что ж, чудесно. Значит, и я этого не хотела.

Давид нахмурился. Похоже, у его возлюбленной Госпожи Роз еще никогда не было такого выражения лица. Он вспомнил, что Джилл говорила о Джеке: «Лицо побелело и стало таким строгим, и губы сильно сжимались после каждого слова». Лицо мисс Холбрук выглядело точно так же, и точно так же губы ее сильно сжимались после каждого слова. Давид не понял этой перемены. Больше он ничего не сказал, но, как это обычно бывало, когда он чувствовал себя сбитым с толку, взял скрипку и начал играть. И пока он играл, в глазах мисс Холбрук вновь появилось мягкое сияние, а ее губы чуть-чуть расслабились. Однако ни мистер Джек, ни мостик в тот день больше не упоминались.

Мистер Джек приступил к истории, когда сумерки только начали сгущаться. Они с Джилл и Джеком были на веранде и по обыкновению наблюдали, как башни «Солнечного холма» превращаются из золотых в серебряные, пока солнце опускается за холмы. Рассказать историю попросила Джилл.

— О феях и принцессах, ну, ты знаешь, — сказала она.

— Но понравится ли это Давиду? — усомнился мистер Джек. — Может, ему не очень интересны феи и принцессы.

— Я читал одну книгу про принца — она называлась «Принц и нищий». Мне понравилось, — решительно заверил Давид.

Мистер Джек улыбнулся. А потом нахмурил брови, не отводя глаз от башен.

— Хм, хорошо, — сказал он. — Полагаю, я мог бы рассказать вам историю о принцессе и нищем. Я… неплохо знаю одну такую.

— Хорошо! — хором воскликнули Джилл и Давид. И мистер Джек начал свою историю.

— Она не всегда была принцессой, а он не всегда был нищим, и, полагаю, в те времена и началась эта история, — вздохнул мужчина. — Когда-то она была просто девочкой, а он — просто мальчиком. Дети вместе играли и… нравились друг другу. Мальчик жил в маленьком домике на холме.

— В таком, как этот? — спросила Джилл.

— А? О… э-э… да, он был довольно похож на этот, — ответил мистер Джек со странной полуулыбкой. — А она жила в другом домишке, в городке далеко-далеко от мальчика.

— Так как же они могли играть вместе? — поинтересовался Давид.

— Всегда не могли. Это было только летом, когда девочка приезжала в городок мальчика. Тогда она оказывалась очень близко, потому что старая тетя, которую она навещала, жила в большом каменном доме с башнями на другом холме — прямо напротив дома мальчика.

— С такими же башнями, как у дома Госпожи Роз? — спросил Давид.

— А? Что? О… э-э… да, — пробормотал мистер Джек. — Скажем, башни были довольно похожи на вон те.

Он сделал паузу, а потом задумчиво продолжал:

— Обычно девочка подавала сигнал из башенного окна. Один взмах платком означал «я приду», а два, с небольшой паузой — «приходи ко мне». Так что мальчик всегда ждал, не последует ли за первым взмахом второй. Так он узнавал, будет ли сегодня гостем или хозяином. Сигналы подавалась всегда в восемь часов утра, и мальчик с большим нетерпением ждал их все лето, пока девочка была в городке.

— Что же, они виделись каждое утро? — спросила Джилл.

— Нет, иногда у девочки были дела. Случалось, тетя хотела, чтобы она сопровождала ее куда-то, или в гости приезжали кузены, которых девочка должна была развлекать. Ей было известно, что мальчику не нравилось делить ее внимание с другими посетителями, поэтому в такие дни она его не звала. Иногда она все же бежала на башню в восемь утра, чтобы помахать три раза — и это значило «мертвый день». То есть мальчик всегда ждал, не будет ли после первого и второго взмахов третьего, которого он так боялся, и только тогда мог вздохнуть с облегчением.

— Сдается мне, — заметил Давид, — что это было какое-то одностороннее общение. А мальчик отвечал что-нибудь?

— О да, — улыбнулся мистер Джек. — Но, как вы помните, у мальчика не было башни, чтобы с нее махать — только маленькая терраса, пристроенная к крошечному домику. Но мальчик наспех соорудил шест и попросил маму сделать два флажка — красный и синий. Красный означал «хорошо», а синий — «надо работать». Он поднимал их в ответ на знаки «я зайду» или «приходи ко мне». Как видите, иногда «мертвый день» случался из-за мальчика, если ему надо было работать. И, кстати, возможно, вам будет интересно узнать, что спустя какое-то время он придумал использовать третий флаг в ответ на три взмаха ее платка. Мальчик нашел старый отцовский носовой платок из черного шелка и сделал из него флаг. Он сказал девочке, что этот флаг означает «мое сердце разбито» и является знаком глубочайшего траура. Девочка рассмеялось, лукаво наклонила голову и сказала: «Пф-ф! Как будто тебе не все равно!». Но мальчик стойко стоял на своем — наверное, именно поэтому девочка сыграла над ним шутку.

В то лето мальчику было четырнадцать, а девочке — тринадцать. Они начали обмениваться знаками много лет назад, а черного флага не было уже очень давно. В тот день, о котором я хочу рассказать, девочка махнула три раза, что, как вы помните, означало «мертвый день», и смотрела во все глаза, пока мальчик не выставил в ответ черный флаг, означающий «мое сердце разбито». А потом она бросилась вниз и взлетела на горку напротив так быстро, как только могли бежать ее озорные ножки. Тщательно скрываясь, она приближалась к дому мальчика, пока не застигла его корпящим над головоломкой на заднем склоне — он разгадывал ее, весело посвистывая.

Как же она его дразнила! Как изводила его, говоря: «Ах, и правда, его сердце разбито — послушайте, как посвистывает!». Напрасно он краснел и заикался, и протестовал, утверждая, что свистом пытался поднять себе настроение. Девочка только смеялась, и ее светлые локоны весело прыгали. А потом отыскала где-то маленькие колокольчики, привязала их к черному траурному знамени и подняла его на шест. В следующую секунду она ускакала, нахально помахав рукой, а мальчику пришлось в полном одиночестве целый час распутывать узлы на поруганном траурном флаге.