Три мира Ксении Белкиной. Часть I - Плен Александра - Страница 2

– Ладно, – Иван Иванович отложил молоточек, – поспрашиваю коллег, может, у кого было подобное. Если что узнаю, сообщу.

Родители, конечно, заметили. Трудно было не заметить, если дочь постоянно щурится и прикрывает ладонями половину лица. Пришлось рассказать. Мама нахмурилась, брат восхитился – сестра стала почти что суперменом, видит с трех разных мест, а папа задумчиво принялся набрасывать в блокноте эскиз очков, которые бы мне подошли и отсекли ненужные картинки. Он у меня инженер-конструктор.

Я взяла у Димки слово, что никто не узнает о моей проблеме и принялась жить, как раньше. Тем более что через неделю папа принес стильные черные очки, украшенные стразами. Внутри были маленькие вертикальные жалюзи одного размера, закрывающиеся и открывающиеся по рычагу в дужке. Жить стало намного удобнее. Я закрыла левую и правую части, оставив лишь центральную. И пусть мой обзор составлял одну треть, я была счастлива. Трость и азбука Брайля отправились в кладовку.

Наша большая угловая трехкомнатная квартира находилась на пятнадцатом этаже. Зал папа еще десять лет назад разделил перегородкой пополам, сделав нам с Димкой по две небольшие спаленки. Правда, чтобы в каждой комнате было по окну, пришлось сделать комнаты треугольными. Мне это не мешало. Узкая кровать, откидывающийся столик, угловой шкаф прекрасно вписались в треугольный интерьер. Зато вид из окна открывался великолепный – было видно Москву-реку и Университет.

В моих глазах вид тоже изменился. В первые дни я не заморачивалась о том, что вижу в левой и правой части. Просто фильтровала пейзажи, акцентируя внимание лишь на нужном. А частенько и вовсе ходила по квартире с закрытыми глазами, по привычке.

Но однажды я забыла надеть очки и столкнулась в коридоре с огромной птицей, испугавшись до судорог. Она пролетела сквозь меня, и я на секунду увидела прямо перед носом нечеловеческие круглые глаза с ярко-желтым ободком. Громко завизжав, я шарахнулась назад и упала, больно ударившись копчиком.

Конечно, я обратила внимание на то, что после переезда из больницы домой картинки в глазах изменились. Вместо верхушек деревьев, которые я видела в палате на третьем этаже, на пятнадцатом передо мной расстилался огромный лесной массив с высоты птичьего полета. Деревья были наши, местные. В основном лиственные – березы, осины липы, клены, иногда попадались ели и сосны. Больше всего поразил знакомый изгиб реки. Я без труда узнала петлю, огибающую Лужники, уходящую к Андреевскому мосту и Парку культуры. Деревья не мешали в правой части, а в левой – крыши низких домов, построенных вдоль знакомых набережных. Значило ли это, что я вижу Москву? Точнее территорию, на которой она находится, только в одном случае эта территория была не заселена вообще, в другом – не развита, так как с пятнадцатого этажа я видела лишь небольшой аккуратный городок с домами не выше трех-четырех этажей. Большинство же зданий и вовсе были одноэтажными. Зато на крыше каждого находились странные металлические пруты. То ли громоотводы, то ли антенны для телевидения.

Ехать куда-то дальше и проверять свою теорию я пока не хотела, хватало и того, что было. Но любопытно, если я посещу Санкт-Петербург, я увижу во всех трех частях Финский залив?

Еще одно – звуки из левого и правого миров ко мне не долетали. Слышен был только мой, центральный. Иначе я бы просто сошла с ума от адской какофонии.

Как-то раз я погналась за повозкой и врезалась в столб. Хорошо хоть не выбежала на проезжую часть, а то все могло бы закончиться гораздо печальнее. В итоге решила наблюдать за левым миром из окна квартиры, так как внизу слишком много опасностей. И по лесу, который отражался в правой части глаза, особо не побродишь, в центре-то Москвы.

Я догадалась, что вижу не искаженное отражение своего мира, как предполагал Иван Иванович, а абсолютно другой мир. Я вижу его в том же месте, в котором нахожусь сейчас и, видимо, в реальном времени. Так как хоть погода и не совпадала, но восходы и закаты солнца были по графику, как и времена года.

О догадках решила никому не говорить. В психушку не хотелось. Очки давали возможность нормально жить, читать, смотреть фильмы, ходить в магазин и кафе. Я даже не рассказала лучшей подруге Ваське, которая очень любила фантастику и регулярно на дни рождения дарила мне билеты на квест-туры или походы на косплей-фестивали. Она бы меня точно поняла. Может быть, когда-нибудь, когда сама освоюсь и отправлюсь в путешествие к морю, чтобы подтвердить свою теорию об идентичности миров.

А пока меня ждал универ, пятый курс. Бывшие одногруппники уже сдали выпускные экзамены, а мне предстоял еще год учебы. Нужно было освежить знания, просмотреть конспекты, морально настроиться на то, что я буду белой вороной, сидя на лекциях в черных очках.

Михеев, узнав от Василисы, что я опять вижу, позвонил и предложил встретиться. Естественно был послан далеко и надолго. Не то, чтобы у нас была любовь до гроба, и я хотела выйти за него замуж… Но он мне, действительно, нравился. Умный, симпатичный, веселый, далеко не бедный. Как-то само собой получилось, что мы стали встречаться. Или я просто не хотела приходить в клубы и на вечеринки одна? Год назад, после его сообщения, я мысленно поставила на нем клеймо «Козел обыкновенный» и вычеркнула из жизни.

Нет, я не делила мир на белое и черное, могла понять и глупость, и жестокость. Даже, наверное, предательство смогла бы понять, но не трусость. В сфере психологии я была подкованной – мама работала практикующим психологом, имела лицензию, вела приемы, вебинары, лекции. С детства я варилась во всем этом бульоне и закономерно считала, что могу вполне получить еще один диплом по психологии, заочно, так сказать.

Профессию я выбрала себе, как платье – красивую, чистенькую и престижную. Если бы могла, стала бы музыкантом или художником, но, увы – к ним должен прилагаться талант, которого у меня не было. Наш профессор, милейший Николай Павлович часто говорил, что молодость – единственное слабое место нашей профессии. Что хороший журналист пишет от сердца, набив собственных шишек и хоть немного понаступав на грабли. Поэтому двадцатилетним остается одно – набираться опыта.

За последний год этого добра случилось немало.

Иван Иванович сказал, что ему ничего не удалось узнать о моей аномалии. Мы еще несколько раз встречались в больнице, я приходила на плановые осмотры. И как бы я не уважала врача, но знать о моих догадках ему было не нужно. Я уже жалела о том, что в первый день после снятия повязок не удержалась и рассказала и о домах, и о деревьях. Тайна была из разряда – дадим хороших успокоительных таблеточек или поселим в белой комнате с мягкими стенами. Кстати, что-то подобное он и предложил. Самый приемлемый вариант – сходить к психотерапевту. Я покивала и сказала, что подумаю, умолчав, что один из этой братии является мне родителем.

Я снимала очки только когда ложилась спать, а днем почти никогда не открывала левую и правую шторку, желая видеть только свой мир. Лишь рано утром и поздно вечером могла лицезреть неизменный лес и странный город, с низкими домами, архитектурой похожими на виллы, которые строят у моря, странными узкими улицами, покрытыми явно не привычным мне асфальтом и редкими прохожими на них. Люди были одеты почти так же, как и мы, в брюки, рубашки, комбинезоны. Если бы не Москва река и знакомые ландшафты Воробьевых гор, то можно было бы подумать, что я вижу свой мир, только где-то на юге.

Началась учёба. Я с радостью ходила на лекции, садилась на последних рядах, так как издалека обзор был шире. Преподаватели знали о том, что случилось со мной в прошлом году и не задавали вопросов, а своим одногруппникам сказала, что из-за слабого зрения постоянно ношу специальные очки. А на логичный вопрос – почему я не за первой партой, ответила, что у меня дальнозоркость.

Через месяц папа принес мне другие, более удобные. Он где-то нашел специальное стекло, прозрачное с одной стороны и не прозрачное с другой. Стало намного легче. По крайней мере, теперь собеседник мог видеть мои глаза, я же по-прежнему наблюдала третью часть обзора.