Один за всех (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович - Страница 27

— Слушай внимательно. Нужно взять парочку солдат поздоровше. Выбери самых гренадёристых гренадёров. Прямо богатырей, не мне хлюпику чета. Вот и Кристианушку тоже с собой возьми. Тот ещё облом и форма на нём красивая. Но главным будешь ты. На контрасте будем работать. Поедете парламентёрами с белым флагом. Доедете до Болоньи, и ты же умеешь, дуди в горн, пока как можно больше французов тебя послушать не соберётся. Они спрашивать будут, чего, мол, нужно тебе корнет, говори уже. А ты не слушай и играй, пока не устанешь. Чем дольше, тем лучше. Ну, только не переусердствуй, а то расходиться начнут, или просто пристрелят.

— Понял, Вашество!

— Да, подожди ты! Я ещё не начал даже. Вот, как соберёшь слушателей побольше, так на чистом французском им и скажи, что Великий король Великой Баварии предлагает французам сдаться. После этого всем сдавшимся будут отрублены два пальца на правой руке, чтобы стрелять не могли, и выбиты передние зубы, чтобы скусывать патрон не могли. Всё, после этого пендаль и могут быть свободны, двигаться в Милан.

— А ежели…

— Ванька, я тебе в лоб сейчас дам, не перебивай старших. Дальше говоришь, что если кто не сдастся, то после того как Великий король Пётр Великого Королевства Бавария захватит Болонью, то всех французов он кастрирует и уши с носами отрежет. И только после этого отпустит в Милан. Всё понял? Повтори.

— Пер мер вер гер бер кер мер дербер. — Повторил Ванька на языке покойного маршала Бернадотта Жана-Бати́ста Жюля.

— Пётр Христианович? Ты это серьёзно? — подслушивающий французский перевод не выдержал, недавно подошедший, Ермолов.

— Что не так-то? Сама доброта. Они у меня двадцать человек убили, а я всех живыми оставлю. Старею видно. Сентиментальным стал. Про детишек их вспомнил.

— Зубы выбьешь и пальцы отрубишь? Да кто сдаваться на таких условиях будет?

— Думаешь кастрация лучше? — Развёл руками Брехт, типа, ну выбирай сам.

— Так… — Алексей Петрович рот закрыл и внимательно на Петра посмотрел, — Это то о чём я сейчас подумал?

— Товарищ генерал, я, конечно, весь великий превеликий, но мысли ещё с трудом читаю.

— Тебе не надо, чтобы они сдались, ты просто хочешь, чтобы они сбежали в Милан. Потому корнет и повторяет через слово Милан.

— Раскусил. Ну, и передали ещё чтобы в Милане условия капитуляции. Сначала о разгроме полном поведали руководству королевства, а потом про невменяемого меня. Изверг и изувер, и извращенец ещё. Добавит император Женька ещё победу под Аустерлицем, изгнание Мортье из Вены и сделает вывод, что хрен с ним с корольком этим. Он заразный и кусается. Есть более адекватные правители. С ними нужно воевать.

И не весь это ещё план. Ему же расскажут, что тут всего пять тысяч такую бойню устроили. А из Мюнхена через Швейцарию идёт войско в тридцать тысяч человек. Он же не знает, что у них нет ни Слонобоев, ни ружей Бейкера, ни Ермолова. Ничего у них нет. Может и обучены баварцы чуть лучше французов или австрияков, но не нам чета. Но там, в Милане, об этом не знают и в Париже, тем более. Там сыкотно им станет. Не берусь загадывать, как отреагируют, но как-то точно. Не могут тупо сидеть на попе ровно и ждать страшного удара тридцатитысячного войска. А ещё мы в тылу.

— Зверь, ты Пётр! — загугукал Ермолов после минутного почёсывания затылка.

— Я есть Грут. В смысле — крут. Это обычная информационная война.

— Вашество…

— А ты, Ванька, не слышал ничего и говори всё, что запомнил со зверской рожей. В конце скажи, чтобы, если сдаваться надумают, то кузнецов чтобы с собой из Болоньи прихватили, зубы вырывать кто-то же должен. Всё, корнет, дуй, исправляй ошибку. Всё правильно сделаешь, и французы примут это за чистую монету, точно вину искупишь. Столько жизней наших солдат убережёшь, что двадцать этих каплей покажутся.

Глава 13

Событие тридцать третье

Если абсолютного превосходства достичь невозможно, вы умело используя имеющиеся ресурсы, должны добиться относительного перевеса в наиболее важной точке.

Карл Филипп Готтлиб фон Клаузевиц

Высокий, может чуть слегка полноватый, молодой человек в чёрной черкеске с серебряными газырями вошёл в кабинет на втором этаже Зимнего дворца, где вдоль стен стояло около десятка военных, словно специально одетых во все цвета радуги. Штаны разве только почти у всех белые. Военные вытянулись при появлении «черкеса» и щёлкнули каблуками.

— Извините, господа, маман приболела. Присаживайтесь.

Военные кхекнули по очереди и, неохотно так, потянулись к длинному столу с лежащей на нём картой Европы. Не привыкли ещё к новым порядкам. Не полагалось рассиживаться в присутствии этого высокого блондина с всклокоченными на темени и ближе ко лбу волосами, завитыми в крупные кудряшки. Человек стеснялся рано проявившейся лысины. Да, чего там, все знали, что не просто лысины стесняется, вообще, при общем восхвалении внешности и сравнении с ангелом, сам этот молодой человек считает себя если не уродом из Кунсткамеры, то точно не красавцем. Вот и сейчас, прежде чем сесть по другую сторону длинного белого стола от военных, Александр непроизвольным движением обеими руками взбил кучеряшки над лысинкой. Обратным движением ещё и бакенбарды рыжие взлохматил. Считал, наверное, что так если со всех сторон вокруг чуть курносой немного детской рожицы волос побольше организовать, то и лысина не так заметна будет и нос длиннее станет.

— Так может перенесём, Ваше Императорское Величество… — Аракчеев сунул листок, с которым стоял всё ещё возле стула, за спину.

— Нет, Александр Андреевич, пустое. Давайте начинать. Хотя… — император опять полез правой рукой к кучеряшкам, но на полпути руку остановил и сделал вид, чуть покраснев, что хотел лорнет от рукава отвязать. Отвязал, взгромоздил на нос и продолжил, чуть насупив брови, — Давайте сначала выслушаем Василия Яковлевича.

— Василий Яковлевич, — Аракчеев ткнул подбородком в сторону старенького адмирала.

Чичагов старший, совсем уж неуютно чувствующий себя, сидя прямо напротив Александра Павловича, как молодой петушок взлетает на плетень, подорвался и, трубно кашлянув, сфальцетил:

— Ваше Императорское Вели…

— Василий Яковлевич, договорились, и все вы, господа, просил же называть меня Александр Павлович, давайте без крика и длинных титулов. Василий Яковлевич, прошу вас доложите о чичаговских училищах, да и отпустим мы вас. Или нет. Тут сынок ваш вчера прожект один принёс, думаю, что вместе над ним работали. Обсудим тогда с вашим участием его. Слушаем вас по училищам.

— Ва… Кхм. Вот. Так… Александр Павлович, могу доложить, что первого мая сего года произведен первый выпуск студиозов из всех шести чичаговских училищ. Кхм, впрочем, да, вот, думаю…— -Старик свёл руки вместе, словно хотел в прорубь броситься, потом развёл их в широком жесте, показывая незнание, — Про Дербентское училище ничего сказать не могу. Сами там варятся, да и про Одесское с Архангельским, но про эти-то уверен, кхм, что вовремя выпустили мичманов, а про Дербентское ничего не знаю. Приедет кто от них, так и узнаем. Вот. Кхм, а вот, Ваше… Александр Павлович, два училища в Санкт-Петербурге и в Кронштадте, выпуск произвели по двадцать пять мичманцов по описи без убыли никакой.

— Хорошо, Василий Яковлевич, и каковы новые офицеры, подготовлены удовлетворительно?

— Так точно, Ваше Величество, простите, Александр Павлович. Сам в двух Санкт-Петербургских училищах проверку проводил. Отменно и языки, и морскую премудрость знают. Написал уже реляцию на отправку пятерых особо подготовленных и бойких юношей на стажировку в Англию. — Чичагов вопросительно глянул на сына и перевёл взгляд на императора. Оба согласно кивнули. — А с дербентцами, что с дербенцами. Они там сами. Там есть и учителя, и голландские моряки, что дальше морскую науку студиозам дадут, только куда там такая прорва. Не может Пётр Христианович, медленно шагать. Всё бегом, да с размахом. Восемьдесят человек у него. Столько, сколько во всей империи остальной чичаговцев готовят. Там и плыть-то куда⁈