Не любовница (СИ) - Шнайдер Анна - Страница 24

Она опустилась на предложенный стул и закусила губу, когда Михаил Борисович решительно развязал завязки папки и распахнул обложку. Внутри лежали её студенческие работы, в основном акварели, хотя попадался и акрил, и карандаш. Таких папок у Оксаны было много, она принесла только одну — не лучше и не хуже других, схватила первую попавшуюся, и никак не ожидала, что ею окажется та самая, где сверху лежал угольный портрет бывшего мужа, переложенный калькой.

— Ого, — восхитился Алмазов, осторожно раскрывая кальку и рассматривая бело-чёрный бумажный лист, с которого широко улыбался третьекурсник Коля Золотов. Оксана не любила рисовать портреты, но этот всегда казался ей удачным. Тёмный уголь — мрачный материал, а Коля всегда был донельзя жизнерадостным, он просто сочился энергией, и ей тогдашней очень захотелось нарисовать его абсолютно чёрным цветом, чтобы попытаться сыграть на контрасте. Яркость эмоций — и абсолютная непроницаемость и унылость цвета. Это сработало. — Здорово, как живой почти. А ведь это… тот самый, который приходил в субботу, да?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Да, — кивнула Оксана, невольно улыбнувшись: вспомнила, как Михаил Борисович едва не спустил её бывшего мужа с лестницы. — Коля. Мы с ним вместе в институте учились, на факультете графического дизайна.

— Кстати, — шеф с уважением посмотрел на Оксану, — ты, получается, ещё и на компьютере умеешь рисовать?

— Конечно, я же занималась разработкой логотипов. Умею. И растровую графику, и векторную…

Она вспомнила, кому это говорит, только когда Алмазов поинтересовался:

— А чем отличается одно от другого?

Оксана начала объяснять, а Михаил Борисович между тем рассматривал её рисунки. Он ничего не говорил, просто слушал и смотрел, но она как-то умудрялась понимать — ему нравится то, что он видит. Действительно нравится. И от этого Оксане было тепло на душе.

— Ты большая умница, — сказал наконец шеф, когда она закончила рассказывать про графику и разные программы для создания изображений. — Серьёзно. Не пропадёшь. И рисовать умеешь, и два языка знаешь. Зачем ты у меня работаешь? — Он улыбался, но в глазах Оксане чудилась тревога. — Могла бы устроиться куда-нибудь, где оценят твои таланты. Неужели тебе интересно просто сидеть, отвечать на звонки, делать для меня документы, таблицы и рассылки?..

Оксана на мгновение задумалась. Вот как ответить, чтобы он понял, но при этом не раскрывать слишком уж много личного?

— Не то, чтобы интересно… Скорее, нормально. Не раздражает. Михаил Борисович, я тяжело переживала развод, по специальности больше не могла работать. Даже сейчас не уверена, что смогу. Поэтому сначала устроилась переводчиком-синхронистом, и всё было неплохо, но через какое-то время начало раздражать. И я решила устроиться секретарём. Пока меня всё устраивает, а там посмотрим.

Алмазов внимательно слушал, и когда Оксана замолчала, кивнул.

— Я понимаю. Ты действительно большая молодец, не отчаялась, нашла выход из ситуации. Я… — Он запнулся, слегка побледнел, а потом настолько печально хмыкнул, что у Оксаны что-то задрожало внутри. От жалости. Хотя казалось бы — почему она должна жалеть своего шефа? У него вроде бы всё шоколадно, разве нет? Жена — говорят, красивая, — двое детей, своя фирма, хороший доход, здоровье нормальное. Нет причин для жалости. Видимо, это в ней заговорила какая-то первобытная женщина, всегда готовая пригреть и пожалеть просто потому, что мужик печально вздохнул. — Да, ты молодец. Знаешь, что я спросить хотел? Только не обижайся, это всего лишь вопрос.

Оксана насторожилась. Как правило, после подобных предупреждений следует что-то особенно неприятное.

— Почему ты ни к кому не обратилась в пятницу вечером? Ну, когда увидела меня в невменяемом состоянии, — продолжал Алмазов, вглядываясь в лицо Оксаны так, словно надеялся заранее прочитать там ответ на свой вопрос. — Позвала бы кого-нибудь из коллег или просто прохожих, чтобы помогли тебе хоть чем-то. Я плохо помню, но вроде бы никого, кроме тебя, рядом не было.

— Вот именно, — кивнула Оксана. — Никого не было рядом, пустая улица. Стоянка тоже пустая. Ушла бы я ловить коллег в ресторан, а вы бы за это время куда-нибудь уковыляли, упали бы в сугроб, уснули и замёрзли. Да и… не хотелось мне вас позорить, простите. Все думают, что вы человек непьющий, а тут такое. Потом слухи пойдут, сплетни всякие, зачем? Это я болтать не стану, а кто ещё из наших с вами коллег не будет трепаться, я даже и не знаю. Буданов, ваш зам? Не уверена. Мне кажется, он то ещё трепло, хотя и неплохой человек, и специалист отличный.

— Тебе не кажется, — усмехнулся Алмазов. — Действительно трепло.

— У всех людей есть недостатки, — пожала плечами Оксана с иронией, и шеф засмеялся.

Чуть позже, уже выходя из кабинета, она вспомнила, как Михаил Борисович дважды похвалил её, назвал умницей, и подумала: жаль, что к уму не прилагается красота. И Алмазов может хоть миллион раз считать своего секретаря молодцом, но быть равнодушным, как к женщине.

Может, лучше было бы родиться дурой?

Михаил

От разговора с Оксаной осталось приятное послевкусие, как от благородного вина — терпкость, чуть сладости, немного кислинки, солнечный вкус фруктов на губах и тепло в груди. Давно так хорошо не было. Михаилу даже захотелось внезапно взять выходной, отвезти куда-нибудь Оксану и продолжить диалог, чтобы узнать её ещё лучше. Но она, конечно, не поймёт — поэтому пришлось сидеть на рабочем месте.

Вчерашний разговор с ребятами из веб-студии оказался полезным — Алмазову прислали новый макет сайта, и он был гораздо лучше предыдущего. Видимо, дизайнер сидел за ним ночью. Как бы то ни было, но Михаил даже приободрился. Осталось совсем немного — разработать логотип, распланировать рекламную компанию, найти помещение, наладить логистику… Алмазов иронично хмыкнул: да уж, немного. Но отступать он не привык. Да и в бизнесе ему везёт, в отличие от любви.

А может… всё-таки развестись? Михаил болезненно поморщился, подумав об этом серьёзно чуть ли не впервые в жизни. Никогда он подобный вариант не рассматривал, но сейчас вдруг действительно захотелось… что? Пожить ради себя? Звучало ужасно, но ведь это правда. Не ради детей он будет разводиться — ради себя. А дети… Юре и так нормально, да и он пару раз заводил уже с Михаилом разговор о том, что хотел бы попробовать жить отдельно от родителей после школы. Таня, разумеется, будет против, но Алмазов считал это хорошей идеей — он всегда полагал, что выросший ребёнок должен жить собственной жизнью, а не чистить пёрышки рядом с мамой и папой, особенно если речь идёт о мальчике. Если девочке простительно куковать с родителями хоть до тридцати, то чем раньше парень станет самостоятельным, тем лучше. Ему ещё жену и детей потом кормить.

Да, Юре по большому счёту уже безразлично, что будет с браком Михаила и Тани — он вырос. А вот Маша… по ней придётся самый болезненный удар. Ей уже была нанесена глубокая душевная травма год назад, когда Таня не удержалась и выкрикнула ту фразу. Отчего она вообще тогда вспылила? Михаил не мог вспомнить. Он в принципе мало обращал внимания на выкрутасы и слова жены, потому что ему давно было всё равно. Удивительно, но когда-то он горел настолько сильным огнём любви, что был готов горы свернуть ради Тани. А теперь в его душе остались лишь презрение и горечь.

— Никогда, никогда ни о чём не жалейте — ни потерянных дней, ни сгоревшей любви. Пусть другой гениально играет на флейте, но ещё гениальнее слушали вы…[1] — прошептал Михаил и печально улыбнулся.

Вновь не хотелось идти домой. Алмазов вообще забыл, когда ему в последний раз хотелось возвращаться туда, где жила Таня? Кажется, это случалось ещё в прошлой жизни, в которой он верил в неё, как в свою женщину.