Инволюция (СИ) - Кауф А. - Страница 24

Обладатель этих качеств обнаруживается на ободранном кресле рядом с печкой. Высокая спинка вся испещрена следами когтей до такой степени, что в некоторых местах вылезла обивка. Неаккуратно пришитые лоскуты ткани не добавляют молодости мебели. Согнувшись над сваренными черепками, Терри старательно пытается вычистить мозговую жидкость при помощи ржавого скальпеля. Из греющегося чайника по комнате распространяется мягкий аромат медовых яблок. Но даже ему не по силам отвлечь ребёнка.

Шерстяной плед, уложенный поверх одеяла, колет щёки и уши. Вытянув руку из мягкого плена, Агата небрежно сбрасывает плед к ногам. Металлические пружины тахты издают протяжный скрип. Ушки ребёнка дёргаются, как у животного. Не переставая колупаться с черепом, Терри негромко произносит:

— Как спалось?

— Отлично. Есть, что перекусить? Кроме рыбных консервов.

Обиженно надув губы, Терри бросает извиняющийся взгляд в сторону коробок с надписью «FreshFish». Затем откидывает голову на спинку кресла и поднимает глаза к потолку. Брови хмурятся. Неторопливый монотонный голос перечисляет имеющиеся съестные запасы.

— Оленина. Куска два осталось. На плошлой неделе подстлелил. Молковка. Два мешка. Калтошка ещё. Помидолы. Зелень по мелочи. Пала яблок есть. На лынок давно не ходил. А, ну и клюква моложеная. Килогламм где-то.

— Ты сам добываешь себе еду?

— Я не маленький, — Терри гордо вскидывает голову. — Могу сам о себе позаботиться.

— Разве взрослые не должны этим заниматься? Обеспечивать своего ребёнка всем необходимым и следить за…

— Ты видишь здесь ещё кловать? Или фото семьи с бесящими улыбками до ушей?

Агата приподнимается с кровати, придерживая края кокона. Обстановка крошечного домика полностью рассчитана на одного маленького человека с минимальными потребностями. Ничто не наводит на мысль о присутствии взрослого.

— Но это неправильно, — в голове не укладывается услышанное. — Дети обязаны жить с родителями или, в крайнем случае, с опекунами. Неужели никто из взрослых тобой не интересуется? Полисмены, к примеру. А если тебе понадобится сходить в больницу или на почту? Кто придёт тебе на помощь, если что-то плохое случится?

Терри не отвечает. Лишь неистовее принимается скрести скальпелем, не прекращая скалить клыки. Оканчивается это плохо. Издав противный звук, инструмент соскальзывает с кости, оставляя неровную борозду на черепке. Поверхность надламывается. Белые крошки падают на ковёр, словно слёзы умершего животного. Реакция Терри не заставляет себя долго ждать. В иступлённой злобе он запускает несчастные остатки в противоположную стену. Предсмертно хрустнув, они разлетаются на множество небольших кусочков.

— С какой стати тебя вообще должна волновать моя жизнь? — взгляд горящих глаз готов испепелить плещущейся в них злобой.

— Может, потому, что ты мне не безразличен?

Сказанные не от разума, но от сердца слова слетают с губ до того, как Агата успевает обдумать их. Ребёнок ожидаемо удивлённо вскидывает брови. Свист вскипевшей воды напоминает о голодном желудке и горячем чае. Немного помедлив, Терри снимает чайник с огня. Половицы скрипят под тяжёлой поступью, вторя дребезжанию оконных стёкол. Из кухонного шкафа на стол выгружается диковинная утварь. Самодельная, из обожжённой глины, она пестрит изощрёнными узорами и кривыми формами.

Недоверчивый взгляд встречается с серыми внимательными глазами. Агата поплотнее заворачивается в кокон из пледов, словно готовясь слушать его. Ребёнок хмурится.

«Какое странное чувство», — проскальзывает у него в голове.

Впервые кому-то по-настоящему есть дело до его чувств и переживаний. Однако, как это часто бывает, начать труднее всего.

— Отца у меня нет, а мать умела пли лодах, — Терри поворачивается в сторону Агаты, ожидая реакции. Та лишь коротко кивает. Ни жалостливых слов, ни утешения. Лишь кроткое понимание на секунду проскальзывает в серой стали глаз. — Сталшие думают, что я нечистокловен и не имею плава носить титул Ван дел Бр-р-р-рума. Ха!

Чашка, украшенная созвездиями, с громким стуком ударяется о стол. Тонкая трещина расчерчивает её от дна до края. Голос будто чужой. Хриплые звуки едва связываются в раздельную речь. Ярое желание — как можно скорее высказать наболевшее, лишь усугубляет ситуацию. И без того нечёткое произношение склеивает слова и коверкает буквы.

— Они бефуфловно «доблы» ко мне. Дали жалкую лачугу последи Мёлтвого Болота в качестфве жилья и сотню ящфиков с конселвами заместо пелвого, вфтолого и тлетьего. Никогда бы не подумал, что у Крифволотых может быть такое огланиченное мыфление. Чёфт с местными. Стлах течет по их фвенам не пелвое столетие. Но эти… мы же лодня! Одного поля ягоды! Так почему…

Чашка покрывается новой сетью трещин под напором недюжинной силы крепких рук. Годами сдерживаемый гнев рвётся наружу. Голос крепчает. Будто раскалённая сталь, он прорезает пространство комнаты. Трудно остановится говорить, когда единственными слушателями долгие годы являлись лишь тишина да тыквы на грядке.

— Знаешь, как дядя смотлит на меня? Как кливится его молда пли виде меня? Этой жадной соволочи некуда вешать дологущие калтины, а моё богатство — комод да болото! Только вдумайся! Убить собственным лождением человека, чтобы потом сводить концы с концами, пока твоя лодня пилует! Да с такой жизнью… лучше бы я не…

Хрупкая поверхность чашки растрескивается на несколько кусочков. Их острые края ранят ладони. Тонкая красная нить набухает на них, будто готовый распуститься бутон.

— Почему им плосто не плинять меня? — Терри будто в первый раз оглядывает собственные руки. Со шрамами и мозолями. Они спасали его от голода и смерти с самого появления на свет. — Я ведь немного плошу. Если бы хоть кто-то плотянул мне луку и пледложил налвать молошки к обеду… мне… мне бы тогда… больше ничего и не нужно было бы. Умли я плямо в этот момент.

Многострадальные пружины бесшумно освобождаются от груза. Великоватое ночное платье шуршит подолом, нехотя тащась за Агатой. Скользнув к утонувшему в собственных мыслях Терри, Агата осторожно обнимает его. Единственная рука неуклюже поглаживает спину. Это первый раз, когда она успокаивает кого-то. Обычно подобное делал Уильям. Всячески подбадривал. Неизменно прижимал к себе, сминая ко всем чертям выглаженный халат.

Сдерживаемые всхлипы нарушают молчание. Уткнувшись головой в грудь Агаты, Терри продолжает сжимать в руках осколки. Красивые. Сверкающие… Разбитые.

Этот ребёнок чем-то напоминает её саму. Такую же непонятую миром и отвергнутую обществом. Агате повезло, что нашёлся такой человек, как Уильям, сумевший рассмотреть многогранный разорванный мир, прятавшийся за холодной оболочкой внешнего безразличия. Но для Терри… Ладонь нащупывает под футболкой недавно заштопанные раны. Немного придя в себя после ухода существа, Агата принялась оказывать первую помощь гордо сопротивляющемуся спасителю. Благо, рука еще помнила свое дело. А стрессовая ситуация помогла собраться и без малейшей ошибки залатать раны. Неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы у неё не было познаний в медицине, а в шкафу аптечки. Гной. Заражение крови. Столбняк. Или даже… смерть?

Нет. Она не оставит этого маленького дикаря и дальше бороться с судьбой в одиночку. Как только ситуация с проектами придёт в норму, она обязательно заберёт его с собой в столицу. Познакомит с Уиллом, а затем пристроит в лабораторию помощником. Если сама жизнь против таких людей, как она и Терри, то что мешает объединиться, чтобы как следует проучить судьбу?

— Я заметила, тебе нравится коллекционировать части животных?

— Угу, — шмыгая носом, отвечает Терри.

— Знаешь, из-под моих рук вышел не один килограмм первосортных костей. Хочешь, расскажу парочку хитростей для мозгочистки?

— А ты не боишься замалаться.

Последнее звучит как утверждение. Взъерошив единственной рукой спутанные пряди, Агата улыбается.

— Никто не может быть абсолютно чистым, Терри. Большую часть пятен не увидеть глазами, потому что они вот здесь, — рука ложится на грудь, в районе сердца. — Их не свести даже самой сильной хлоркой и не отстирать в химчистке. А прятать бесполезно. Накрытая поверх простыня фальши лишь усилит цвет. Остаётся только примириться с их существованием. Жить дальше, стараясь не допускать новых. И может однажды они пропадут. Оставив лишь блёклые разводы о былой боли.