Усадьба леди Анны (СИ) - Ром Полина - Страница 59

Жестом отправив девицу за дверь, герцог сел есть, раздумывая: «Или все же открыть сегодня? Вряд ли там будет что-то важное, но раз уж написала… Заодно и эспанский вспомню…»

Письмо герцогини Ангуленской Макс открыл вилкой, не трудясь доставать нож. Очевидно из-за того, что оно попало в середину свертка, бумага была почти сухая. Лениво развернул и пробежал взглядом по строчкам.

«Надо же… А франкийский у нее на хорошем уровне, оказывается.».

Письмо являло собой образец дипломатии и вежливости: ответы на его вопросы, аккуратные и короткие. Благодарность за щедрые земли, выделенные ей. Вежливые вопросы о его здоровье. Пожелание всего наилучшего. Подпись.

Макс равнодушно откинул бумагу, решив, что сегодня уже писал достаточно.

«Ответ можно будет и попозже отправить, это все не к спеху, просто ритуальные танцы, как у гусей в стае. Та-а-ак… А это еще что такое?!»

Герцог с удивлением уставился на второй лист, который оказался в конверте. Достал, развернул, и не сразу понял, что это такое…

Всё когда-то закончится — дерзость и блажь, А гордыня уйдёт в никуда, и тогда Ты вопрос сам себе поневоле задашь: Не напрасно ль прожиты тобою года?

Не пустыми ли были дела и труды, И на должное ль целилось слов остриё, Не горит ли земля, где оставил следы, Не запятнано ль скверною имя твоё?

И ещё ты задашься вопросом: зачем, Если рядом чума, кто-то празднует пир, А коль эдак, то стоит ли месса свечей, Ну, а попросту, стоит ли свеч этот мир?

Но и это пройдёт, точно в срок оттрубя. А вопрос, между тем, так и будет ребром: Что ты сделал, чтоб помнили люди тебя, И хотя б иногда поминали добром?

Всё закончится. Мании, глупость и гнев Отбликуют и скроются за окоём. Не исчезнет лишь то, что однажды успев, Ты оставил в потомках, как в эхе своём.* ________________________ * Стихи Леонида Чернышова

Макс пробежал рифмованные строки взглядом…

Потом еще раз…

Посидел, задумчиво отпивая из бокала непривычно сладкий взвар. Мыслей в голове не было ни одной…

Машинально сделав очередной глоток, он поперхнулся и закашлялся так, что слезы навернулись на глаза. Отдышался…

«С ума сойти! Это… Это что и откуда?! Почему же… Почему она сочла нужным приложить стихи к письму?! Однако, какой талант и какая мощь в этих строках! Интересно, кто автор?».

Некоторое время мысли его метались, но потом он прочитал строки еще раз и поразился, как точно строчки ложатся на его собственные мысли.

«Потрясающе! Просто потрясающе! Думать о таком вроде бы и не принято… Живем одним днем, развлекаемся здесь и сейчас… А потом, когда силы и богатства растрачены, начинаем жалеть о прошлых поступках. Но что же я могу ответить ей?! Как показать, что… А что я хочу показать этой чужачке? Что именно?» Макс волновался. Он писал и нервничал при этом, ощущая, как частит сердце.

«Просто поразительно, как удачно она выбрала стихотворение! Интересно, кто же автор? Строк такой силы не много найдется. Странно для молодой женщины понимать эти мысли… Они обычно предпочитают всякие милости и красивости. Про природу, первый поцелуй, всякие там ветерки-зефиры и птичек. А если она не поймет то, что я ей напишу? А если…»

У него чуть дрожали руки, и первые листы официального письма улетели в пустой портал камина. Сейчас, летом, его не топили, и кучка белых комков бумаги резала глаза своей чуждостью этому месту. «Надо будет потом сжечь, чтобы никто не прочитал.».

Мысли его, взбудораженные необычным письмом, скакали, как сумасшедшие весенние зайцы, пытаясь охватить все и сразу: «Ведь еще ничего не потеряно… Да, я урод, но у меня есть время… Время есть, только… Силы можно прикладывать по-разному! Не обязательно скакать с луком на коне. Отец первый раз обратился ко мне за помощью, и то я ухитрился заставить его волноваться за меня. Конечно, иначе я поступить не мог, но… Наверняка и Луи-Филипп, и отец будет рады, если я возьму на себя какие-то дела. Пусть и не самые важные решения, пусть даже канцелярские проблемы. Да отец будет только счастлив. И потом, можно ведь не только канцелярией заниматься. Проще спросить их, где нужна моя помощь…»

Замерев на несколько мгновений, он прикрыл глаза, стараясь успокоится, и мысленно процитировал въевшиеся в память строки:

«Всё закончится. Мании, глупость и гнев Отбликуют и скроются за окоём. Не исчезнет лишь то, что однажды успев, Ты оставил в потомках, как в эхе своём.».

Первый лист уже традиционно содержал вопросы о здоровье эспанки, о делах и быте. Дальше было сложнее, но гораздо интереснее.

Он перебирал в памяти чужие стихи, выбирая из них то, что может послужить ответом. Второй лист герцог писал уже спокойнее, тщательно обдумав содержание. Колебался не слишком долго: «Вот это ляжет идеально! Жаль, что самому мне не дано так ярко выражать мысли.».

Так сумрачно и холодно кругом, Что эта ночь подобна крипте* мира. На небосклоне, чёрном и нагом, Ни зги, и спит кипение эфира. И без того безумием полны, Сердца эквилибрируют на грани. Им даже свет безжизненный луны Такой порою искренне желанен. Как холодно! И, кажется, до дна Свели тепло, а новому ни шанса. Но, может, полночь сменит времена, И дарствует возможность ренессанса**.

Еще немного посидев, герцог вызвал к себе капрала Готье.

-- Гюстав, я написал записку к капитану Сюрко. Там я прошу вернуть вас под командование генерала Ланфернера, в вашу собственную бригаду.

-- Вашсветлость! Благодарствую!

-- Я желаю, чтобы вы лично отвезли эти бумаги, – герцог указал на плотный сверток, обернутый кожаным чехлом, -- в мой дом и передали месье Горашу. После этого можете быть свободны и отправляться к капитану Сюрко. Он переправит вас к месту службы. Возьмите, – на протянутую ладонь капрала лег небольшой, плотно набитый мешочек, – это небольшая награда за вашу помощь.

-- Благодарствую, вашсиятельство! – мешочек приятно оттягивал карман, и капрал, все еще не веря своей удаче, переспросил: -- Стало быть, могу прямо с утра ехать?

-- С самого утра. Я прикажу выдать вам лучшего коня. И возьмите с собой охрану. Бумаги должны быть доставлены как можно скорее!

-- Да уж я не подведу, вашсветлость! Никак не подведу!

Обнаружив, что мешочек набит даже не серебряными, а золотыми монетами, капрал прикрыл на мгновение глаза и пообещал себе поставить за здоровье герцога «агромадную» свечу.

«Лучшую, какую в храме найду! Это ж на этакие деньги сколько всего можно сделать?! Дай ему Господь здоровья, а горничные все мои будут!»

***

Весна находилась еще только в самом расцвете, а Анна уже поняла, что именно это поместье будет она считать своим домом. Ей нравилось все!

И заигравший свежей побелкой и чистыми окнами дом. И потрясающей красоты расцветший сад с клумбами и рабатками, играющими переливами красок. Особенно ей полюбилась стоящая возле отремонтированной беседки небольшая бронзовая статуя, чуть тронутая зеленоватой патиной.

Статуя изображала молодую девушку с толстым книжным томиком на коленях. Тонкий палец был вложен между бронзовых страниц как закладка, а девушка задумчиво смотрела вдаль. Книга, разумеется, была Библией, но если не вглядываться в вытисненное на металле обложки название, то можно подумать, что девушка читает стихи.

Именно здесь, рядом с этой навеки застывшей девушкой, теперь и проходили четверговые встречи.

Переезд, как ни странно, благотворно сказался даже на ироничном характере мадам Селин. Близость к столице радовала даму. Кроме того, благодаря ей в окружении герцогини появилась еще одна любительница чтения.