Мотель Отчаяния (СИ) - Красавин Иван - Страница 6

— Чем он занимается? — тихонько шепнул я, наклоняясь к многоликой девушке.

— А вы сами его спросите, — на меня она даже не взглянула. — Мне кажется, что он предсказывает будущее.

Я внимательно изучил действия Мрачни и пришёл к простому выводу после того, как он три раза подряд выложил на стол десять карт, покачал головой, после чего сгрёб их все обратно в кучу и небрежно перемешал.

— Всё это не имеет никакого смысла, — изрёк я. — Что вы вообще такого в нём нашли?

— Не знаю, он кажется умным, — протянула Маскова. — Умнее прочих. Вы сами разве не верите в таро?

Она впервые обратила ко мне взор многочисленных лиц.

— Не верю, особенно когда эти карты попадают в руки таких вот странных людей. — сказал я. — Да он ведь сам не понимает, что все эти картинки означают. Поглядите на него — наверняка уже давно сошёл с ума.

Мрачни продолжал трактовать случайно выбранные карты, не обращая на нас никакого внимания. Маскова мило улыбнулась:

— Ну и что, зато он много чего знает и наверняка способен рассказать, если его попросить. Вам разве не интересно узнать, что он там видит в своих картах?

Я помотал головой.

— Зря, — отрезала Маскова. — Я люблю иногда подходить к его столику, садиться рядом и просто слушать, восхищаясь тем, как ловко его голова находит разные взаимосвязи, как он трактует те или иные образы, как порой пускается в свои душные рассказы о былых временах. Необычный и умный чудак, что с него ещё взять? Каюсь, меня такие люди привлекают — с ними интересно, потому что они умеют красиво думать.

Её слова слегка уязвили меня. Если до сих пор Мрачни казался мне всего лишь придурковатым астрологом, не стоящим внимания, то теперь я видел в нём соперника. Чёртов идеализм и постоянное стремление к познанию не позволяли мне спокойно или даже с восхищением воспринимать таланты, способности и мысли других людей. Я не был в состоянии оценивать людей по достоинству, каждый раз превращая межличностные отношения в нелепое состязание умов, даже если это не имело никакого смысла. Мне просто нравилась сама идея прогрессии человеческих способностей, нравилась эволюция, нравилась идея того, что человек, подобно скромной церквушке, способен превратить себя да хоть в готический собор, в позолоченный храм, если угодно, или в самую роскошную мечеть всем на зависть. Вознести к небесам шпиль за шпилем и, вопреки Голдингу, не позволить себе рухнуть из-за недостатка фундамента или каких-то там балок. Ну уж нет — меня такой исход не устраивал. Поэтому всю жизнь до Апокалипсиса я прожил подобно архитектору, подобно зодчему, который изо дня в день, страшась утекающего в трубу времени, перевозит булыжник, карабкается по лесам, усердно красит, долбит, скоблит, точит, вырезает изящные узоры, аккуратно проектирует макеты и голыми руками заливает цемент, чтобы возвести нечто великое, нечто оправдывающее твоё жалкое существование, нечто вопреки законам логике, нечто вопреки самой природе. Человек для меня — это памятник самому себе, который ещё надо построить. Звучит красиво до тех пор, пока ты не превращаешь этот речевой оборот в свой девиз по жизни: эволюционируй или сдохни. Строительство не должно прекращаться ни на секунду, важен каждый день, медлить нельзя. Пока ты пропускаешь один день и упиваешься ненавистью к себе, соперник использует твою слабость, чтобы стать лучше. Как если бы Мартин Иден страдал от паранойи и маниакальных наклонностей.

Я есть человек из асбеста, я есть сосуд, который вечно стремится стать лучше других, стремится превозмогать, перемалываться и сгорать изнутри. Я есть шпиль, который строит сам себя и тянется к небу на фундаменте знаний о себе и о том мире, что ещё недавно имел шанс на будущее. Идиотизм? Редкостный, но таким я был всегда, даже когда мои книги стали печатать запредельным тиражом. Когда общество признало меня хотя бы в роли писателя, я стал шпилем по-настоящему, ведь всё дело в социальном одобрении. Но я всегда им был, всегда ощущал себя храмом, несмотря на мнение остальных. И мне было этого мало. Особенно в тот момент, когда я видел перед собой спятившего Мрачни или ему подобных — он не был просто сумасшедшим астрологом, а они не были просто людьми, которые что-то знают и что-то умеют. Он был шпилем, таковым его признала Маскова. Он был шпилем, который загораживает мне солнце, стоя на обратной стороне Земли. Любой другой человек бы отбросил эти мысли и посмеялся, но только не я. Ведь я из тех, кто захочет высосать из Мрачни все его знания и не успокоится до тех пор, пока не окажется выше. Мои соперники — всё человечество. И я в том числе.

Я попытался как следует вглядеться в постоянно меняющиеся лица Масковой. Без толку — она была всем и ничем одновременно. Сгусток смутных воспоминаний, иллюзия из прошлого, призрак во плоти, в перламутровом блеске лиц которой невозможно увидеть что-то конкретное, отыскать некий осязаемый образ. Всякие попытки сосредоточиться заканчивались провалом. Она не была загадкой, но была чем-то большим, чем просто человек. С трудом я мысленно загонял её личность в рамки имени, считая, что у этого загадочного существа не должно быть его вовсе. Смешивая сразу несколько личин, она оставляла за собой право смешивать имена, запутывать, туманить мой разум и заставлять испытывать странное влечение. Влечение к чему или к кому? Я сам не мог этого понять, поскольку всё ещё не отделался от уверенности в том, что Она мне знакома. Не Она как личность, но Она как та эссенция, что кроется за водоворотом сияющих лиц. Возможно, когда-то давно мы встречались, причём со всеми её физическими воплощениями. Я никогда не верил в концепцию соулмейтов, но, глядя на Маскову, впервые испытал нечто странное — желание узнать, не помнит ли она меня.

— Вы правда писатель? — вопрос Масковой вырвал меня из пучины собственных мыслей.

— Когда-то им был, — вздохнул я, глядя на то, как Мрачни кладёт карту с отшельником на стол, приговаривая что-то неразборчивое. — А потом покатился по наклонной прямиком в долину отчаяния.

— По дуге через пик глупости? — подхватила Маскова. — Попросите его сделать расклад — вдруг там найдётся тропа просветления к плато уверенности.

— Я в этом не нуждаюсь. Не теперь. Я завязал с этими глупостями, понимаете? Хочу найти лишь покоя перед тем, как всё сгорит окончательно.

На её искрящихся лицах виднеется тёплая улыбка понимания.

— Почитаете мне что-нибудь из своих произведений? — спросила она.

— А вам так хочется послушать про мёртвых подростков, про психологию самоубийства и грязные секреты семейного воспитания будущих призраков? Мне кажется, эти нелепые карты развлекут вас куда больше моей писанины.

— Ну-ну, не торопитесь с выводами. Не думаю, что ваши книжки были настолько бессмысленны.

— Критики говорили, что именно настолько. А продажам было плевать. В любом случае та часть меня сгинула в пожарище, — заметил я. — Дамиана Кровника как писателя больше нет, на радость критикам, назло публике. Конец без эпилога. Он закончил так же, как его герои. Точка.

Она посмотрела на меня внимательно и немного сморщилась:

— Нет, определённо я о вас ничего не слышала. А теперь вот хочу узнать побольше.

— Мне стоит радоваться, что мои книги прошли мимо вас?

— Возможно, — Маскова кивнула. — Вы сейчас чистый лист, так что пишите аккуратно. А я как-нибудь загляну и прочту.

— Как бы вам не пришлось потом жалеть о своём любопытстве.

— Забавно, а я ведь как раз хотела предупредить вас о том же.

Она извлекла из повесившейся на плече сумочки сигарету, щёлкнула зажигалкой и затянулась всеми лицами сразу.

— Как вам Мотель Отчаяния? — я поспешил заполнить щель в нашем диалоге монтажной пеной невинного вопроса.

— Неплохо, — Маскова выпустила облачко дыма. Перламутровый цвет калейдоскопа сменился на рубиновый и стал переливаться в сумраке помещения. — Уж получше некоторых других мест, в которых мне довелось побывать. Здесь есть приличный бар, вежливая публика и прекрасная музыка.