Записки президента - Ельцин Борис Николаевич - Страница 10

• Предыдущая
• 10/108
• Следующая

Шахтёры спустились в забои.

И тем не менее назвать простыми наши отношения с Горбачёвым в тот момент было никак нельзя. Сделав шаг навстречу России в ново-огаревском процессе, Горбачёв по-прежнему изо всех сил пытался не допустить моего избрания Президентом России.

Этот вопрос его сильно волновал. Как рассказывал следователям российской прокуратуры бывший секретарь ЦК КПСС Олег Шенин, «Горбачёв много внимания уделял выступлениям Ельцина, событиям на митингах, на съездах народных депутатов России. Каждый шаг Ельцина он отслеживал, неоднократно при мне давал задание найти документы о здоровье Ельцина. Этот вопрос рассматривался на Политбюро то ли в 1987-м, то ли в 1988 году». (Видимо, моё выступление на октябрьском (1987 года) пленуме ЦК КПСС хотели объяснить следствием больной психики.)

В секретной записке ЦК Компартии РСФСР рекомендовалось «распылить силы пропагандистской машины противника» путём выдвижения десяти — двенадцати кандидатов на президентские выборы России, «ни один из которых не должен и не может рассчитывать на победу», тем самым отобрав голоса у Ельцина, организовать мощное и хорошо скоординированное наступление на позиции Ельцина…

Коммунисты ожесточённо готовились к предвыборной схватке, и делалось это с ведома и под руководством Генерального секретаря.

В ночные часы

Не только в политике бывают ситуации, из которых долго не можешь выпутаться, несмотря на весь жизненный опыт.

Я купил абонемент на теннис. Открыл для себя этот вид спорта. Администратор спорткомплекса, милая симпатичная женщина, очень старалась помочь, чтобы я действительно занимался. А место здесь было очень уютное — сауна, корты, все отлично, удобно. Ходить в установленное абонементом время я, естественно, не мог. Приезжал в неурочные часы. Как ей удавалось, не знаю, но одна свободная площадка для меня была всегда.

После тенниса она обычно приглашала нас с Александром Коржаковым к себе в тренерскую комнатку — посидеть, отдохнуть. Тут же наготове было что-нибудь вкусное.

…Прошло несколько месяцев, и я начал чувствовать какой-то дискомфорт. Место все-таки людное, тут занимаются спортом учёные, чиновники, студенты — словом, я стал ощущать чересчур пристальное внимание.

Однажды меня пригласили поиграть с космонавтами, в их спорткомплексе, — с Игорем Волком, Сашей Серебровым. Приняли они меня очень хорошо. И так я там здорово отдохнул!..

И тут я кое-что понял.

Помощь тренера — это, конечно, важно. Но мне не это было нужно. Кроме тенниса, который давал и отдых, и разрядку, и силы, мне нужны были свобода, раскованность, ощущение закрытой за собой двери. Я понял, что стал чрезвычайно остро, я бы даже сказал, болезненно, относиться к проявлениям чужой активности — когда человек пытается войти в мой внутренний мир. Даже при малейшем проявлении такой активности я «выпускаю иголки» и… закрываюсь.

Но как объяснишь это женщине? Наверняка ей казалось, что это чьи-то интриги. Она обиделась…

Мне было неудобно, но ничего поделать с собой я не мог — как у многих политиков моего возраста и положения, у меня появился определённый синдром закрытости. Между тем, как и во многих других случаях, я ещё раз понял: если чувствуешь опасность, тревогу, если тебе внутренне неуютно — нужно действовать решительно.

Впоследствии выяснилось: все задушевные разговоры с администратором спорткомплекса, милейшей женщиной и хорошим собеседником, тщательным образом прослушивались КГБ.

Опять авария

Сколько же их у меня было! И в бытность Председателем Верховного Совета я тоже попал в глупейшую аварию, в самом центре города, о которой много говорили и писали, и возможно, у кого-то возникло ощущение неясности. А дело было так.

В тот день Наина попросила охрану отвезти на работу моего доктора Анатолия Михайловича Григорьева: он утром проводил мне процедуры. Ему отдали машину, которая сопровождает мой автомобиль. Таким образом, пришлось ехать без машины сопровождения.

Обычный наш маршрут: выезжаем на Тверскую, первая машина впереди, моя сзади (у нас была договорённость с ГАИ, что при нашем въезде на переполненную улицу они перекрывают движение), мы пересекаем Тверскую, от которой до Белого дома рукой подать.

Честно говоря, я этот момент плохо помню — как-то расслабился, вытянул ноги (это привычка волейболистов — вытягивать ноги, колени-то разбитые на всю жизнь остаются, поэтому я и сидел в «Волге» рядом с водителем), задремал.

Движение в то утро было в восемь рядов, не то что коридорчика, дырки не было… Сотрудник ГАИ перекрыл движение, но, поскольку мы были без машины сопровождения, не все водители увидели предупреждающий жезл ГАИ. Нам бы притормозить, подождать, пока все остановятся. Но водитель глядит на меня, я автоматически делаю ему знак рукой: давай вперёд! Он газанул, объехал большой фургон, и вот уже впереди просвет, как вдруг — страшный удар! И дикая боль в голове…

Мой тогдашний водитель, а я его привёл с собой из Госстроя, сделал сразу три ошибки. Первая: не послушался начальника службы охраны, который настойчиво предлагал ехать в объезд. Вторая: поехал быстро, не прикрытый ГАИ. И третья: не успел затормозить. Мы въехали в деревянный забор, который самортизировал удар, а могли бы — в каменную стену. И вот тогда многое в нашей жизни сложилось бы иначе…

Женщину, которая сидела рядом с водителем столкнувшегося с нами «Жигуленка», с царапинами на голове сразу отвезли в поликлинику. А Коржаков, который в шоке сумел голыми руками отодрать заклинившую дверь, что в обычной ситуации вряд ли кому под силу, повёз меня домой.

Дома, увидев меня, стала тихо оседать на пол Наина: вид у меня был тот ещё — кровь, лицо белее мела. Потом она взяла себя в руки, помогла лечь в постель. Быстро примчалась «скорая». Врачи констатировали: лёгкое сотрясение, серьёзных нарушений нет. Удар пришёлся в височную часть головы и в бедро. Видимо, я действительно расслабился и не смог вовремя сгруппироваться. Врачи на всякий случай заставили ехать в больницу.

Там меня поместили в одноместную небольшую палату. Чувствовал я себя нормально, но тут началось — медсёстры, врачи, больные, посетители… Всем хотелось посмотреть на живого Ельцина. В общем, чувствовал себя слоном в зоопарке, очень ему с тех пор сочувствую. Поэтому выдержал в больнице лишь одни сутки.

Недавно, летом 93-го, снова пронёсся слух о моей болезни, о мифическом приступе. Мне снова звонят, снова волнуются.

Эта ситуация реальной или мифической угрозы жизни преследует меня, повторяется, вновь и вновь напоминает о себе. Будто хотят меня испугать. Проверяют характер. Держат «на взводе».

Ну что ж, и это, наверное, хорошо. А тем, кто волнуется за меня, — большое спасибо.

Перед выбором

… Я не знал, кого мне выбрать.

Оставались последние часы. Срок подачи документов в Центральную избирательную комиссию по выборам Президента России истекал. Кто будет со мной в паре, кого я назову кандидатом в вице-президенты — этого решения с замиранием ждали многие люди.

А я все никак не мог определить, кого мне выбрать.

Весна 91-го года. Пик предвыборной борьбы. Горбачёв вёл избирательную тактику довольно искусно, предложив целый веер кандидатур (разумеется, закулисно, как он умел это делать).

В тот момент я придавал кандидатуре вице-президента чрезмерно большое значение. Последующие опросы показали, что те, кто голосовал за Ельцина, голосовали бы за него и в том случае, если б кандидатом в вице-президенты был Иван Иванович Иванов, никому не известный человек! Но тогда я и моя команда жили в большом напряжении, находились в ожидании «последнего боя», так сказать, «страшного суда» избирателей…

Ситуация с каждым днём становилась все более двусмысленной. Было уже как-то неловко приходить на работу, смотреть людям в глаза — ведь нельзя, образно выражаясь, на такой скорости, с работающим на все сто мотором, ехать без колёса! Я кожей чувствовал, как напряжённо ждут моего решения два человека: Геннадий Бурбулис и Руслан Хасбулатов.

• Предыдущая
• 10/108
• Следующая