Исповедь на заданную тему - Ельцин Борис Николаевич - Страница 39
- Предыдущая
- 39/45
- Следующая
Карельская делегация сидела далеко-далеко на балконе, между головой и потолком оставалось метра два, и президиум был еле виден. Продолжались выступления, и, как всегда, разные — интересные и смелые, но ¦ большей частью, заготовленные, проштампованные, пропущенные через аппарат.
И все-таки партконференция была большим шагом вперёд. Пожалуй, впервые на наших партийных форумах за некоторые резолюции голосовали «за» не все, как было раньше, единогласно. Я подготовился к выступлению достаточно боевому. В нем решил поставить вопрос о своей политической реабилитации.
Позже, когда XIX конференция закончится и на меня обрушится шквал писем с поддержкой в мой адрес, многие авторы ставили мне в упрёк единственное обстоятельство: зачем я у партконференции просил политическую реабилитацию? «Что, вы не знали, — спрашивали меня, — кто в большинстве своём избран на конференцию, как проходили выборы на неё? Разве можно было этих людей о чем-то просить?» «И вообще, — писал один инженер, кажется, из Ленинграда, — ещё Воланд в„Мастере и Маргарите„“у Булгакова говорил: никогда ни у кого ничего не просите… А вы забыли это святое правило“.
И все-таки я считаю, что был прав, ставя этот вопрос перед делегатами. Важно было обозначить свою позицию и сказать вслух, что решение октябрьского Пленума ЦК, признавшее моё выступление политически ошибочным, само по себе является политической ошибкой и должно быть отменено. Больших иллюзий, что это произойдёт, у меня не было, но все же я надеялся.
В конце концов настоящая народная реабилитация произошла. На выборах в народные депутаты за меня проголосовало почти 90 процентов москвичей, и ничего не может быть дороже этой, самой главной реабилитации… Решение октябрьского Пленума может быть отменено или нет, значение это уже не имеет. Мне кажется, гораздо важнее это теперь для самого Горбачёва и ЦК.
Но, впрочем, я забежал вперёд. Пока ещё надо было добиваться права на выступление. Я понимал, будет сделано все, чтобы меня на трибуну не пустить. Те, кто готовил партконференцию, чётко представляли, что это будет очень критическое выступление, а им все это слушать не хотелось.
Так оно и получилось. День, два, три, четыре, идёт уже последний день конференции. Я все думал, как же быть — как же выступить? Список большой, из этого списка, конечно, всегда найдётся тот, кому безопасно предоставить слово, лишь бы не дать его мне. Посылаю одну записку — без ответа, посылаю вторую записку — то же самое. Ну что ж, тогда я решил брать трибуну штурмом. Особенно после того, как буквально минут за сорок до перерыва председательствующий объявил, что После обеда конференция перейдёт к принятию резолюций и решений. Когда я услышал, что моей фамилии в этом списке нет, решился на крайний шаг. Обратился к нашей карельской делегации. Говорю: «Товарищи, у меня выход один — надо штурмом брать трибуну». Согласились. И я пошёл по длинной лестнице вниз, к дверям, которые ведут прямо в проход к трибуне, и попросил ребят-чекистов открыть дверь. А сотрудники КГБ относились ко мне в основном, надо сказать, неплохо, — они распахнули обе створки дверей, я вытащил свой красный мандат, поднял его над головой и твёрдым шагом пошёл по этому длинному проходу, прямо к президиуму.
Когда я дошёл до середины огромного Дворца, зал все понял, президиум — тоже. Выступающий, по-моему из Таджикистана, перестал говорить. В общем, установилась мёртвая, жуткая тишина. И в этой тишине, с вытянутой вверх рукой с красным мандатом, я шёл прямо вперёд, смотря в глаза Горбачёву. Каждый шаг отдавался в душе. Я чувствовал дыхание пяти с лишним тысяч человек, устремлённые со всех сторон на меня взгляды. Дошёл до президиума, поднялся на три ступеньки, подошёл к Горбачёву и прямо с мандатом, смотря ему в глаза, твёрдым голосом сказал: «Я требую дать слово для выступления, или ставьте вопрос на голосование всей конференции». Какое-то минутное замешательство, а я стою. Наконец, он проговорил: «Сядьте в первый ряд» Ну что ж, я сел на первый ряд, рядом с трибуной. Вижу, как члены Политбюро стали советоваться между собой, шептаться, потом Горбачёв подозвал заведующего общим отделом ЦК, они тоже пошептались, тот удалился, после этого ко мне подходит его работник, говорит: «Борис Николаевич, вас просят в комнату президиума, с вами там хотят поговорить.» Я спрашиваю: «Кто хочет со мной поговорить?» — «Не знаю» Говорю: «Нет, меня этот вариант не устраивает. Я буду сидеть здесь». Он ушёл. Снова заведующий общим отделом перешёптывается с президиумом, снова какое-то нервное движение. Снова ко мне подходит сотрудник и говорит, что сейчас ко мне выйдет кто-нибудь из руководителей.
Я понимал, что из зала мне выходить нельзя. Если я выйду, то двери мне ещё раз уже не откроют. Говорю: «Что ж, я пойду, но буду смотреть, кто выйдет из президиума» Тихонько иду по проходу, а мне с первых рядов шёпотом говорят, что нет, не выходите из зала. Не дойдя метров трех-четырех до выхода, остановился, смотрю в президиум. Рядом со мной расположилась группа журналистов, они тоже говорят: «Борис Николаевич, из зала не выходите!» Да, я сам понимал, что из зала выходить действительно нельзя. Из президиума никто не поднялся. Выступавший продолжал свою речь. Ко мне подходит тот же товарищ и говорит, что Михаил Сергеевич сказал, что даст мне слово, но надо вернуться к карельской делегации. Я понял, что пока дойду туда, пока вернусь обратно, прения свернут и слово мне не дадут.. Поэтому ответил, что нет, я у делегации отпросился, поэтому назад не вернусь, а вот место на первом ряду — оно мне нравится. Резко повернулся и сел опять в центр, у прохода на первом ряду, прямо напротив Горбачёва.
Собирался ли он меня действительно пустить на трибуну или уже потом пришёл к выводу, что для него будет проигрышем, если он поставит вопрос на голосование, и зал выступит за то, чтобы дать мне слово? Трудно сказать. В итоге он объявил моё выступление и добавил, что после перерыва перейдём к принятию резолюций.
Я потом пытался обыграть варианты: а если бы чекисты не открыли дверь, или все же президиуму удалось бы уговорить меня выйти из зала, или Горбачёв своим нажимом и авторитетом убедил бы зал прекратить прения, что тогда? Почему-то у меня до сих пор есть твёрдая уверенность, что я все равно бы выступил. Наверное, тогда я бы напрямую апеллировал к делегатам конференции, и слово они бы мне дали. Даже те, кто относился ко мне плохо, с подозрением или с осуждением, даже им было интересно, что я скажу. Я чувствовал настроение зала и как-то был уверен, что слово мне дадут.
Я вышел на трибуну. Наступила мёртвая тишина, почти гнетущая. Начал говорить. Выступление цитирую по стенографическому отчёту конференции.
«Товарищи делегаты! Прежде всего я должен ответить на требование выступившего здесь делегата товарища Загайнова по ряду вопросов.
Первый вопрос. Почему я выступил с интервью иностранным телекомпаниям, а не советской прессе? Отвечаю. Прежде всего ко мне обратилось АПН, и я дал интервью ещё задолго до телевизионных компаний, но это интервью не было напечатано в «Московских новостях».
Вторично АПН обратилось уже позже, но, так сказать, гарантии тоже не было, что это интервью будет напечатано. Обратилась редакция журнала «Огонёк» с просьбой дать интервью, тоже до того. Я дал интервью в течение двух часов, но это интервью не было напечатано, хотя прошло полтора месяца. По заявлению тов. Коротича, видите ли, это не было разрешено.
Следующий вопрос. Почему я так «нечленораздельно» на организационном пленуме Московского горкома выступил? Отвечаю. Я был тяжело болен, прикован к кровати, без права, без возможности встать с этой кровати. За полтора часа до пленума меня вызвали на этот пленум, врачи соответственно меня накачали лекарствами. И на этом пленуме я сидел, но что-то ощущать не мог, а говорить практически тем более. Далее. Получаю письмо от Гостелерадио СССР с объяснением и просьбой, что в связи с конференцией им поручено координировать интервью иностранным телекомпаниям нашими руководителями и они просят меня дать его некоторым из них.
К этому времени таких просьб набралось пятнадцать. Я сказал первому заместителю председателя Гостелерадио СССР товарищу Кравченко, что смогу по времени дать только двум-трём, не больше. После этого следует от комитета телефонограмма, что определяются три телекомпании: Би-би-си, Си-би-эс, Эй-би-си. Ну, и соответственно я назначил время и в своём кабинете дал интервью этим трём компаниям. Вопросы и ответы шли сразу. На некорректные вопросы, которые бы наносили какой-то ущерб нашему государству, его престижу, я давал решительный отпор.
Далее были вопросы в отношении товарища Лигачева. Я сказал, что имею единые точки зрения в стратегическом плане, по решениям съезда, по задачам перестройки и т.д. У нас есть с ним некоторые разные точки зрения в тактике перестройки, в вопросах социальной справедливости, стиля работы. Детали я не расшифровывал. Был и такой вопрос: «Считаете ли вы, что будь на месте товарища Лигачева какой-то другой человек, то перестройка пошла бы быстрее?». Я ответил: «Да». Поскольку мои слова были искажены, телекомпания Си-би-эс (США) дала моё опровержение и извинение за ошибку за подписью заместителя президента телекомпании.
Затем меня вызвал товарищ Соломенцев, потребовал объяснений. Я высказал своё возмущение фактом вызова по такому вопросу и ответил устно на каждый заданный вопрос по интервью. Попытка поискать в Уставе мою вину не удалась. Считаю себя совершенно в этом невиновным. Плёнка с полной записью была нашим переводчиком передана товарищу Соломенцеву. Что дальше со мной будете делать, не знаю, но это очень напоминает тень недавнего, недалёкого прошлого. Перехожу к выступлению Товарищи делегаты! Главным вопросам конференции, как она задумывалась является демократизация в партии имея в виду, что со временем она сильно деформировалась в худшую сторону. И конечно, обсуждение сегодняшних горячих вопросов в целом перестройки и революционного обновления общества. Сам период подготовки конференции вызывал необычайный интерес и надежды коммунистов и всех советских людей. Перестройка встряхнула народ. И, видимо, перестройку надо было начинать именно с партии. Затем она повела бы за собой, как всегда, всех остальных. А партия, как раз с точки зрения перестройки, и отстала. То есть получается, что конференцию сегодняшнюю надо было проводить значительно раньше. Это моя личная точка зрения.
Но даже сейчас подготовка шла как-то поспешно. Тезисы опубликованы поздно, составлял их аппарат ЦК. О политической системе там не было сказано главного, что появилось в докладе. Широко к разработке тезисов не было привлечено даже большинство членов ЦК. Учесть же в решениях нашей конференции все поступившие предложения, весь кладезь народной мудрости, конечно, не удастся.
Выборы делегатов, несмотря на попытку товарища Разумова в газете «Правда» убедить всех, что они были демократичными, тем не менее в ряде организаций проводились но старым штампам и ещё раз показали, что— аппарат верхнею эшелона не перестраивается.
Но обсуждение на самой конференции идёт интересно. И сейчас самое главное, какие же будут приняты решения? Удовлетворят ли они коммунистов страны, общество в целом? Судя по первому дню, было очень насторожённое, я бы сказал, даже тяжёлое впечатление. Но с каждым днём накал нарастал, и все интереснее и интереснее слушать делегатов, и, видимо, это отразится на принятых решениях.
Хотелось бы высказать некоторые замечания и предложения, касающиеся тезисов ЦК, с учётом речи тов. Горбачёва.
По политической системе. Здесь считаю главным, чтобы действовал такой механизм в партии и обществе, который исключал бы ошибки, даже близко подобные прошлым, отбросившие страну на десятилетия, не формировал «вождей» и «вождизм», создал подлинное народоачастие и дал для этого твёрдые гарантии.
Предложение в докладе о совмещении функций первых секретарей партийных комитетов и советских органов для делегатов оказалось настолько неожиданным, что здесь рабочий, выступая, говорил, что «ему это пока непонятно». Я как министр скажу: мне тоже. Для осмысления нужно время. Это слишком сложный вопрос, а затем я например, предлагаю по этому вопросу провести всенародный референдум. (Аплодисменты.)
Некоторые предложения по выборам: они должны быть общими, прямыми и тайными, в том числе секретарей. Генерального секретаря ЦК, снизу доверху из состава бюро в областях или Политбюро, тоже выбранных всеми коммунистами таким же путём (как бы делать два тура выборов). Это должно касаться и Верховного Совета, профсоюзов и комсомола. Без всяких исключений, тем более для высшего эшелона, ограничить пребывание на выборной должности двумя сроками. На второй срок избирать только при реальных результатах работы за предыдущий период. Ввести чёткие ограничения в этих органах, в том числе и в Политбюро, по возрасту до 65 лет. Отсчёт по срокам вести с предыдущих выборов, а по возрасту — с текущего года.
Наша партия, общество в целом доросли до того, чтобы им доверять решать самостоятельно такие вопросы, а перестройка от этого только выиграет.
Все сказанное, а не предложенная некоторыми двухпартийная система, по моему мнению, и будет определённой гарантией против культа личности, который наступает не через 10-15 лет, а зарождается сразу, если имеет почву. Думаю, нам уже сейчас надо остерегаться этого, так как пренебрежение ленинскими принципами за прошедшие годы и так много бед принесло народу. Должны быть жёсткие преграды, установленные Уставом или законом.
В ряде стран установлен порядок: уходит лидер — уходит руководство. У нас во всем привыкли обвинять умерших. Сдачи тем более не получишь. Сейчас получается: в застое виноват один только Брежнев. А где были те кто по 10-15-20 лет и тогда, и сейчас в Политбюро? Каждый раз голосовали за разные программы. Почему они молчали, когда решал один, с подачи аппарата ЦК, судьбы партии, страны, социализма? Доголосовались до пятой звезды у одного и кризиса общества в целом. Почему выдвинули больного Черненко? Почему Комитет партийного контроля, наказывая за относительно небольшие отклонения от норм партийной жизни, побоялся, и сейчас боится, привлечь крупных руководителей республик, областей за взятки, за миллионный ущерб государству и прочее? Причём наверняка зная о некоторых из них. Надо сказать, этот либерализм со стороны, товарища Соломенцева к взяточникам-миллионерам вызывает какое-то беспокойство.
Считаю, что некоторые члены Политбюро, виновные, как члены коллективного органа, облечённые доверием ЦК и партии, должны ответить: почему страна и партия доведены до такого состояния? И после этого сделать выводы — вывести их из состава Политбюро. (Аплодисменты.). Это более гуманный шаг, чем, критикуя, посмертно перезахоронять!
Впредь предлагается такой порядок: меняется Генеральный секретарь — обновляется Политбюро, кроме недавно вошедших; в основном обновляется и аппарат ЦК. Тогда люди не будут в постоянном административном капкане. Тогда не будут критиковать только после смерти, зная, что отвечать перед партией придётся каждому, в том числе и всему выборному органу.
И ещё. Сейчас, при чётком заявлении Генерального секретаря, что у нас нет зон, руководителей, в том числе и его, вне критики, на деле оказывается не так. Зона, черта есть, выше которой при первой же попытке критики следует мгновенное предостережение! «не тронь!» Вот и получается, что даже члены ЦК боятся высказать своё личное мнение, если оно отличается от доклада, высказаться в адрес руководства.
Это создаёт самый большой ущерб, деформирует партийную совесть и личность, приучает при каждом предложении есть мнение сразу поднимать руки: все «за». Настоящая конференция -, это, пожалуй, первое исключение из этого, уже вошедшего в правило. Пока получается, что политика, проводимая руководящими органами, по существу сохраняет свою неприкасаемость, остаётся вне критики, вне контроля народных масс и сегодня.
Следует согласиться с предложением в докладе о создании из членов ЦК комиссий по направлениям, без рассмотрения и согласия которых не принималось бы ни одно принципиальное постановление ЦК партии. А сейчас, по существу, постановления не ЦК, а его аппарата, и многие из них сразу становятся мертворождёнными. Крупные проекты обсуждать во всей партии и стране, причём практиковать референдумы. Как правило, исключить совместные постановления ЦК и Совета Министров СССР.
Да, мы гордимся социализмом, и гордимся тем, что сделано, но нельзя кичиться этим. Ведь за семьдесят лет мы не решили главных вопросов — накормить и одеть народ, обеспечить сферу услуг, решить социальные вопросы. На это и направлена перестройка общества, но идёт она с большим торможением, а значит, каждый из нас недостаточно трудится, недостаточно борется за неё. Но также одной из главных причин трудностей перестройки является её декларативный характер. Объявили о ней без достаточного анализа причин возникшего застоя, анализа современной обстановки в обществе, без глубокого анализа в разрезе истории допущенных партией ошибок и упущений. И как результат перестройки — за три года не разрешили каких-то ощутимых реальных проблем для людей, а тем более не добились революционных преобразований.
Осуществляя перестройку, надо ставить рубежи не только до 2000 года (сейчас многим неинтересно, что он получит и придётся ли получать тогда), а на каждые 2-3 года ставить и решать окончательно одну— две задачи на благо людей. Не разбрасывать за счёт других направлений, сосредоточить именно туда все — ресурсы, науку, энергию людей. Тогда с резко возросшей верой, что перестройка общества идёт, что она даёт результаты, что она необратима, люди значительно быстрее решат и другие проблемы. А пока вера людей может качнуться в любой момент. Пока все находились под гипнозом слов — это спасало. В дальнейшем — это риск потерять управление и политическую стабильность.
И об открытости в партии. В партии должно быть нормальным явлением многообразие мнений (это ведь не унификация). И наличие отличного мнения меньшинства не разрушит, а укрепит единство партии. Партия для народа, и народ должен знать все, что она делает. Этого, к сожалению, нет. Должны быть и подробные отчёты Политбюро и Секретариата, кроме вопросов, содержащих государственную тайну. Это знание и жизни, и биографии руководителей, и чем они занимаются, и сколько получают, и какие результаты у каждого руководителя верхнего эшелона на его участке. Это и регулярные выступления по телевидению, и результаты приёма в партию, обобщение писем трудящихся в ЦК и так далее. В общем, это должна быть вся партийная социология о моральном здоровье руководителей партии и государства. Она должна быть для все» открытой, а не тайной.
Есть и такие «запретные», «тайные» темы, как, например, вопросы финансов партийного бюджета. В Уставе сказано: как расходовать финансы, определяет ЦК КПСС, то есть не аппарат, а ЦК. Но такие вопросы на Пленумах не обсуждались. Впредь предлагаю это делать обязательно. Так как, куда расходуются партийные деньги (а это сотни миллионов рублей), неизвестно ни членам ЦК, ни, конечно, другим коммунистам. Ревизионная комиссия на съезде об этом не докладывает.
Я, например, знаю, сколько перечисляется миллионов рублей ЦК от Московской городской и Свердловской областной партийных организаций. Но куда они расходуются — не знаю. Только вижу, что, кроме рациональных расходов, строятся роскошные особняки, дачи, санатории такого размаха, что стыдно становится, когда туда приезжают представители других партий. А надо бы за счёт этого материально поддержать первичные организации, в том числе и по зарплате их руководителей. А потом мы удивляемся, что некоторые крупные партийные руководители погрязли в коррупции, взятках, приписках, потеряли порядочность, нравственную чистоту, скромность, партийное товарищество.
Разложение верхних слоёв в брежневский период охватило многие регионы, и недооценивать, упрощать этого нельзя. Загнивание, видимо, глубже, чем некоторые предполагают, и мафия, знаю по Москве, существует определённо.
Вопросы социальной справедливости. Конечно, по-крупному, на социалистических принципах они у нас решены. Но остались некоторые вопросы, которые не решаются, вызывают возмущение людей, снижают авторитет партии, пагубно действуют и на темпы перестройки.
Моё мнение. Должно быть так: если чего-то не хватает у нас, в социалистическом обществе, то нехватку должен ощущать в равной степени каждый без исключения (Аплодисменты). А разный вклад труда в общество регулировать разной зарплатой; надо, наконец, ликвидировать продовольственные «пайки» для, так сказать, голодающей «номенклатуры», исключить элитарность в обществе, исключить и по существу, и по форме слово «спец» из нашего лексикона, так как у нас нет спецкоммунистов.
Думаю, что это очень поможет работать с людьми партийным работникам, поможет перестройке.
Структура и сокращение партийного аппарата. Не будет осуществлён ленинский призыв «Вся власть — Советам!» при столь могучем партийном аппарате. Предлагаю сократить аппарат в обкомах в 2-3 раза, в ЦК в 6-10 раз, с ликвидацией отраслевых отделов.
Хотел бы сказать о молодёжи. В Тезисах о ней почти ничего нет. В докладе сказано много, и я бы поддержал предложение о принятии отдельной резолюции по молодёжи. Не нам, а ей отводится главная роль по обновлению нашего социалистического общества. Надо смело приучать её руководить процессами на всех уровнях, надо смело отдавать целые пласты руководства всех абсолютно рангов молодёжи.
Товарищи делегаты! Щепетильный вопрос. Я хотел обратиться по вопросу политической реабилитации меня лично после октябрьского Пленума ЦК. (Шум в зале). Если вы считаете, что время уже не позволяет, тогда все.
Горбачёв М.С.: Борис Николаевич, говори, просят. (Аплодисменты) Я думаю, товарищи, давайте мы с дела Ельцина снимем тайну. Пусть все, что считает Борис Николаевич нужным сказать, скажет. А если у нас с вами появится необходимость, то мы можем тоже потом сказать. Пожалуйста, Борис Николаевич!
Ельцин Б.Н. Товарищи делегаты! Реабилитация через 50 лет сейчас стала привычной, и это хорошо действует на оздоровление общества. Но я лично прошу политической реабилитации при жизни. Считаю этот вопрос принципиальным, уместным в свете провозглашённого в докладе и в выступлениях социалистического плюрализма мнений, свободы критики, терпимости к оппоненту.
Вы знаете, что моё выступление на октябрьском Пленуме ЦК КПСС решением Пленума было призна но «политически ошибочным». Но вопросы, поднятые там, на Пленуме, неоднократно поднимались прессой, ставились коммунистами. В эти дни все эти вопросы практически звучали вот с этой трибуны и в докладе, и в выступлениях. Я считаю, что единственной ошибкой в выступлениях было то, что я выступил не вовремя — перед 70-летлем Октября.
Видимо, всем нам надо овладевать правилами политической дискуссии, терпеть мнение оппонентов, как это делал В.И.Ленин, не навешивать сразу ярлыки и не считать еретиками.
Товарищи делегаты! И в выступлениях на конференции, и в моем выступлении полностью нашли отражение вопросы, высказанные мной на октябрьском (1987 г.) Пленуме ЦК КПСС. Я остро переживаю случившееся и прошу конференцию отменить решение Пленума по этому вопросу. Если сочтёте возможным отменить, тем самым реабилитируете меня в глазах коммунистов. И это не только личное, это будет в духе перестройки, это будет демократично и, как мне кажется, поможет ей, добавив уверенности людям.
Да, обновление общества даётся тяжело. Но сдвиги, пусть небольшие, есть, и сама жизнь заставит нас идти только по этому пути. (Аплодисменты)».
- Предыдущая
- 39/45
- Следующая