Миры за мирами (ЛП) - Фульц Джон Р. - Страница 34

Дым и кровь заполняли вечерние небеса. Призраки носились над колышущимися просторами летних трав и перемешивались с копотью умирающего пламени. Они кружили над обугленными остатками деревни Анфай, словно налетевшие на падаль птицы. В отличие от стервятников, которые с утра слетелись попировать непогребённой плотью, эти духи явились полакомиться рассеянными среди почерневших брёвен душами.

Анфай лежала в канаве, в тени упавшего бревна, с самого утра, когда огонь заплясал на соломенных крышах её клана. На груди она уберегала жизнь, драгоценную и тёплую. В сумятице криков и треске пламени, никто не услышал, как кричал ребёнок, даже когда мужчины, от которых несло кровью, прогрохотали по дороге на чёрных конях и проехали совсем близко от канавы. Сейчас младенец спал, укутанный в изношенный плащ. Она взяла его, когда покинула своё бревенчатое укрытие и поднялась наверх, на грунтовую дорогу. Первым, что она заметила, окунувшись в плавящийся жар заходящего солнца, было белое пламя, двигающееся, как человек.

Это бледное пламя проплывало через высокую зелёную траву, но не сжигало её. Призраки скользили мимо головы Анфай, притягиваемые пиршеством душ. Она не знала, что колдовство не пускало их в погибшую деревню, позволяя душам её родичей отойти в загробный мир. Поэтому она уставилась на белое пламя, когда оно приблизилось и крепче прижала дитя к груди.

Это был человек. В пурпурном сумраке вечера его ниспадающие одежды цвета выцветшей кости порождали иллюзию пламени размером с человека. Но теперь она увидела, что он был всего лишь человеком и, конечно, не ещё одним выжившим, ведь мужчины её деревни носили красно-коричневые или синие туники. Белый был цветом смерти. Так что это могла быть сама Смерть, принявшая облик привлекательного мужчины, с узким ртом и обритой головой. Однако, удивилась она, зачем Смерти трудиться обривать себе голову? Его глаза были тёмными, блестящими и миндалевидными, очень похожими на её собственные, но широкий лоб и загорелая кожа говорили о далёких местах.

Она стояла без страха, слишком измученная, чтобы его бояться, когда этот странник вышел из трав и встал прямо перед ней, на бурой полосе дороги. Видел ли он кружащих сумеречных призраков, как видела она? Он поклонился ей, жестом более цивилизованных областей и она увидела, как над его плечом показалась луна. Он ничего не нёс с собой, ни клинка, ни посоха, ни даже фляги. Но всё же истёртая кромка его одеяния показывала признаки дальнего странствия. Ноги его были босы.

Она знала, что ничего не скажет ему, пусть даже он действительно окажется Смертью. В этот день её мир кончился и теперь оставался только малыш. И дым, и кровь, и этот облачённый в белое незнакомец со своей кроткой улыбкой.

Она упала без чувств, но наземь не рухнула. Сильные и быстрые руки незнакомца подхватили её.

Прикосновение холодной воды привело её в чувство. Она лежала близ отмели пузырящегося потока, что проложил себе несколько путей южнее злосчастной деревни, а над ней склонился улыбающийся незнакомец. Дитя лежало рядом, бодрствовало и гулило от явного удовольствия. Мог ли незнакомец пронести их обоих весь путь сюда? Она схватила младенца и обернулась к нему.

— Меня зовут Канто, — представился тот. Он предложил ей ещё воды, зачёрпнутой из потока. Широкий зелёный лист был согнут в виде чаши. У незнакомца был мягкий голос, сдобренный выговором, который она не смогла определить. Она взяла лист-чашу и попила из неё, левой рукой всё ещё крепко держа младенца.

— Он в порядке, — сказал Канто. — Я скормил ему несколько раздавленных ягод. Он крепкий мальчик. — Канто вновь улыбнулся, доброжелательно и загадочно.

Раздробленный лунный свет упал на быстрый поток и темнота наполнилась трелями сверчков. Над водой, вкривь и вкось, росли несколько деревьев и над скопищем их шестиконечных листьев тысячью цветов мерцали звёзды. Воздух очистился от крови и дыма, но оставалось слабое зловоние смерти, мешаясь с ароматом цветущего ночью жасмина.

— Они все мертвы, — произнесла она.

Без единого слова, он предложил ей горстку собранных ягод. Осознав, насколько голодна, она набила ими рот. В этот день у ней не было никакой пищи, пока она скорчившись лежала в тени бойни.

— Расскажи мне, — попросил он. Это было не требование; скорее сочувственное предложение.

— Сыны Копья, — сказала она. — Разбойники с западных холмов. В эту пору для них не нашлось никакой дани. Лорды забрали в солдаты всех наших здоровых мужчин. Поэтому урожай собирали медленно… и Сыны не стали ждать. Вместо этого они забрали наши жизни и женщин.

Канто кивнул. — Но они не забрали тебя, — заметил он.

Анфай поднесла дитя к груди. Оно сосало тёплый поток её жизни и она пыталась не думать о призраках в деревне, высасывающих более нематериальную пищу.

— Я спряталась, — сказала она, будто признаваясь в преступлении. — Под бревном. — В конце концов, слёзы проложили дорожку по её щекам, когда она смотрела, как ел ребёнок.

— Ты не ошиблась ни в чём, — сказал незнакомец. — Благодаря тебе были спасены две жизни.

— Откуда ты пришёл? — спросила она его. Ребёнок закончил есть, так что она держала его у плеча.

— Издалека, — ответил Канто. — Если ты всё равно голодна, я могу поискать ещё пищи.

Анфай покачала головой. — Ты уже сделал больше, чем можно ожидать от незнакомца.

— Если ты скажешь мне своё имя, — предложил Канто, — мы перестанем быть незнакомцами.

Она назвалась. — А это — Онд. — Дитя срыгнуло и засмеялось.

— У тебя есть родственники поблизости? — спросил он. — Какое-то место, куда можно пойти?

— Дядя, — ответила она. — В селении под названием Пять Деревьев. Много дней пути отсюда.

Канто кивнул. — Теперь спи, — сказал он. — Никто не причинит тебе вреда. Завтра я отведу тебя в Пять Деревьев.

— Почему? — спросила она, глядя прямо в его необыкновенно участливые глаза. — Почему ты помогаешь мне?

— Я — священник, — ответил он.

— Тогда где же твой храм?

— Он… более не в этом мире.

— О — сказала она. — Прости.

Он улыбнулся и теперь она увидела отразившуюся на его лице святость. — Мы оба потерялись, — сказал он. — Но мы нашли друг друга.

Она расстелила на земле плащ и легла. Канто уселся, скрестив ноги и прислонившись спиной к дереву. Она провалилась в сон, прежде, чем смогла его поблагодарить. Когда её пробудили первые лучи золотого солнца, он всё ещё сидел там, словно каменный идол, ничуть не сдвинувшись за всю ночь.

Она развела огонь из веток и сухих листьев, применив способ трения, которому много лет назад обучил её отец, прежде, чем умереть от серебряной лихорадки. Деревня пережила тот мор, вовсе не ожидая, что настоящая гибель явится потом, на концах разбойничьих копий. Канто побродил по берегу ручья, вернувшись со множеством съедобных корешков и растений. Только теперь она припомнила, что не было ни горшка, ни котелка, чтобы приготовить еду, даже миски, в которой можно было бы вскипятить воду. Она могла бы поискать такие вещи в разрушенной деревне, но не хотела идти туда и блуждать среди ужасающих останков своего народа. Она понимала, что её душа не сможет перенести подобное испытание, а ей следовало оставаться сильной, ради маленького Онда. Поэтому они съели добычу Канто сырой, что для священника явно было привычным делом. Затем она вымыла дитя в холодном потоке и напилась сама. Из тростника и листьев Канто сплёл грубую флягу, чтобы нести с собой немного воды. Они двинулись к далёким холмам, в глухую речную долину, где лежали Пять Деревьев.

За зеленеющими предгорьями высился горный хребет, призрачные великаны с острыми черепами и коронами из тяжёлых туч. Здесь деревья росли гуще, чем на равнине и пыльная тропинка, служившая дорогой, извивалась вверх, в гору. Иногда она позволяла Канто нести ребёнка, потому что Онд, казалось, становится всё тяжелее, когда подъём забирал круче. Три дня священник шёл с нею, отыскивая для них с малышом пищу в невероятных местах, собирая плоды и выкапывая коренья там, где ничего не должно было быть, находя скрытые родники и водные источники какими-то таинственными средствами, о которых она не смела и гадать. Чем больше они путешествовали вместе, тем загадочнее он становился. Он очень мало пил и ел, почти без остатка отдавая добытое матери с сыном. По ночам он не спал, а лишь сидел в той же окаменевшей позе со скрещёнными ногами, то прикрыв глаза, то открывая их.